Антон Грановский - Заблудшая душа Страница 30

— Я хорошо работаю с железом, — не без гордости произнес Галеб, но тут же стушевался под взглядом пастора и смиренно спросил: — Вы их освятите, отче?

— Конечно. Я сделаю это сегодня же после вечерней службы. Конечно, если мечи будут к этому времени готовы. Однако зачем тебе они?

— Я хочу сходить в город, — сказал Галеб.

— Зачем?

— Попытаюсь найти хозяина пряжки. Она очень приметная. Вам, отче, появляться в непристойных местах негоже, а я войду в любую дверь.

Пастор нахмурился и с сомнением проговорил:

— В нашем городе не любят чужаков. Если ты пойдешь без оружия, это может плохо для тебя кончиться. А если с оружием… это может кончиться плохо и для тебя, и для других.

— Я уже думал об этом, отче, — сказал Галеб. — Мне кажется, я могу остаться незамеченным, если вместо камзола надену сутану и плащ. Молодой послушник не вызовет подозрений.

Пастор обдумал его слова и кивнул:

— Хорошая идея, Галеб. Однако даже в этом случае твоя вылазка будет опасна.

— Знаю, отче. Но я не пойду в город безоружным. Я возьму с собой освященные мечи-змеевики. Я сделаю специальную перевязь и спрячу оба клинка за спину. Плащ мне в этом поможет.

— Ты так сильно полагаешься на силу своих мечей? — усомнился пастор.

Галеб усмехнулся, и усмешка его вышла жесткой и холодной.

— В отличие от вашей паствы, отче, я умею сражаться и делал это не раз.

По лицу пастора пробежала тень. Он вздохнул и сказал:

— Что ж… Возможно, ты прав. Мне остается лишь благословить тебя.

— Спасибо, отче!

Галеб нагнул голову. Пастор прошептал латинские слова молитвы и трижды перекрестил Галеба.

Сумерки еще не сгустились, когда всадник, одетый в рясу, плащ и шляпу, пересек лес и выехал на равнину, убегавшую к подножию холмов, покрытых виноградниками. Припозднившиеся крестьяне подвязывали лозы к шестам и подрезали сухие побеги.

Город стоял на возвышенности и был опоясан кольцом крепких стен и болотистым рвом, поросшим ивняком. Он находился в пятнадцати верстах от деревни общинников, которой руководил пастор.

Миновав ров и представившись городским стражам послушником, Галеб спешился, передал смотрителю городской коновязи узду вместе с парой медных монет и дальше пошел пешком.

Сторож на городской ратуше пробил десять часов. Галеб шел по узкой, замусоренной улочке города, кутаясь в длинный плащ. Широкополую шляпу он надвинул на глаза. Окна в первых этажах домов были наглухо закрыты ставнями, и огоньки в щелях почти нигде не светились. В эти ненастные дни город ложился спать рано.

Галеб быстро пересек Рыночную площадь, свернул на улицу Нарциссов, прошел по ней, потом снова свернул, прошел еще немного и вышел к церкви Преображения. Церковь была обнесена строительными лесами и закрыта. Народу на улочках не было совсем. Лишь в отдалении раздавался тихий топот ночного дозора.

Галеб отлично запомнил план города, который начертил ему пастор. Запомнил намного лучше, чем сам ожидал.

В какой-то миг Галеб поймал себя на том, что неплохо видит во тьме. Он остановился и с недоумением огляделся, ожидая увидеть что-нибудь вроде фонарей, факелов или хотя бы открытое окно, откуда мог литься тусклый свет сального огарка. Но ничего такого не было.

Галеб провел ладонью по лицу.

— Дьявольщина какая-то, — тихо пробормотал он.

Озадаченно хмуря брови, Галеб двинулся дальше, обогнул церковь и свернул в Трактирный переулок. Вскоре он увидел перед собой каменное здание трактира, над дубовой дверью которого красовалась вывеска «Жареный петух».

Из-за двери доносились приглушенные звуки разухабистой песни. А когда Галеб открыл дверь, песня едва не оглушила его.

Слезы брызнули из глаз.Как слезам не литься?Стану я за всех за васГосподу молиться,

Чтобы милостивый Бог,Силой высшей власти,Вас лелеял и берегОт любой напасти!

Шумная пьяная компания поднялась, грохоча лавками, из-за стола и, продолжая горланить песню, двинулась к выходу.

…Как своих детей отецНежит да голубит,Как пастух своих овецСтережет и любит!

Галебу пришлось посторониться, чтобы пропустить мимо себя четырех бражников, пахнущих вином, чесноком и потом. Как только дверь за ними закрылась, он прошел к ближайшему столу и заказал у трактирщика кружку сбитня.

Через минуту трактирщик, крупный толстобрюхий мужчина лет сорока, грохнул перед ним деревянную кружку со сладко пахнущим напитком:

— Пей, божий человек! — с ухмылкой продолжил он. — А захочешь чего покрепче — только скажи!

— Храни вас Бог, дружище! — поблагодарил Галеб смиренным голосом.

Трактирщик хмыкнул, развернулся и отправился к другому столу, за которым сидели два горожанина в одеждах, выдающих в них людей среднего или даже очень хорошего достатка. На их стол он поставил кувшин с вином.

— Нет ли у тебя к этому вину достойной закуски? — поинтересовался один из двоих, желтокожий и сутулый. — Курица была тощая, и мы ее уже доели.

— Мой помощник понес на кухню несколько зайцев, — ответил трактирщик. — Если ты подождешь, скорняк, то совсем скоро полакомишься отличным заячьим рагу.

— Зайчатина — вещь хорошая, — похвалил другой мужчина, толстый, с ухоженными руками и обветренным лицом. — Кстати, говорят, в Эльстарском лесу снова объявились волки-людоеды.

— Правда? — встрепенулся скорняк. — Вот ведь жизнь — то черные псы, то волки-людоеды. И некуда человеку деваться от этих напастей!

— Полно вам, — равнодушным голосом проговорил трактирщик. — Слышал я, что черные псы разбойничают только по ночам. Всего-то и делов, что не ходить в лес ночью.

— Да как же не ходить, любезный? — с возмущением в голосе вопросил толстяк. — Наш лес большой, и ехать по нему долго. Самое меньшее пятнадцать часов. Никаких объездных путей нету. Как же еще прикажешь купцам гнать караваны?

— А реки на что? — тем же небрежным голосом обронил трактирщик.

— Реки! — Толстяк, будучи, по всей вероятности, торговым человеком, покачал щекастой головой и проговорил с горечью: — Вода уж три недели назад ушла. А товар ждать не станет.

— Ну, тогда и пенять не на что, — спокойно проронил трактирщик. — Господь во всем дает человеку выбор.

— Нету никакого выбора, братья, — возразил тощий скорняк. — На все воля Божья. В Библии-то что сказано? А сказано там, что ни один волос не упадет с головы человека без Божьего промысла!

Толстяк-торговец насмешливо скривился.

— Богу больше делать нечего, кроме как подсчитывать волосинки на твоей плешивой башке.

Скорняк было надулся, но тут ему в голову пришла идея. Он посмотрел на Галеба и заговорщицким тоном предложил, обращаясь к торговому человеку и трактирщику:

— А давайте-ка спросим божьего человека, пускай он нас рассудит. Слышь-ка, божий человек!

Галеб отставил кружку со сбитнем.

— Слушаю тебя, брат мой, — проговорил он.

— Ты слышал наш разговор, не правда ли?

— Отчасти.

— И что ты на это скажешь?

Галеб поднял глаза к потолку и смиренно произнес:

— Этот мир создан Господом, и он не может быть плох. А стало быть, любая гадость здесь в конечном итоге обернется добром. Божий промысел шествует тайными путями.

Скорняк и торговый человек переглянулись.

— Сложно говоришь, монах, — пробасил торговец. — Тебя послушать, так получается, что в мире совсем нет зла?

— Зло есть. Но оно — обратная сторона добра. Не бывает света без тени.

Скорняк отхлебнул вина, вытер рот ладонью и доверительно проговорил, обращаясь к собутыльнику и трактирщику:

— Совсем нам головы задурил этот монах. У него уже и зло обратилось в добро.

— Да уж, — усмехнулся торговец, — язык у парня подвешен как надо. Слышь-ка, божий человек, а вот войдет сейчас сюда разбойник, стянет с тебя рясу вместе с портками и пустит по холоду голышом. И в чем тут будет добро?

— Что телу зло, то душе добро, — коротко и просто ответил Галеб.

— Да не трогай ты этого святошу, — проворчал скорняк едва ли не брезгливо. — У этой братии на все готовый ответ.

Галеба оставили в покое, трактирщик вернулся за стойку, а скорняк и торговец продолжили разговор, сменив тему.

— Барон Клинкоуф совсем зарвался, — сказал скорняк. — Королевский посланник в Сааре принес ему письмо о примирении, но барон рассмеялся посланнику в лицо, порвал письмо в клочки и спустил посланника с лестницы. А когда посланник и его охранники позволили себе возмутиться подобным поведением барона, тот приказал слугам натравить на них собак. А собаки у барона — будь здоров! Каждая — чистопородный мастиф, чьи предки служили еще римским императорам. — Скорняк криво ухмыльнулся и закончил: — Говорят, посланник еле унес ноги.