Мария Жукова-Гладкова - Ненависть начинается с любви Страница 30

– Но ты считаешь, что на самом деле он мог работать не на русских, не на чеченцев, а на литовскую разведку?

– Я пытался выяснить, существует такая или нет, и не смог. Вроде нет.

– А как насчет Интерпола? – спросила я.

– Возможно. Им бы такой кадр очень подошел. Вообще, он всем бы подошел и подходил – если учитывать, что человек абсолютно беспринципен и его интересуют только деньги. Но может быть, и нет. Может, это все было игрой. Честно признаюсь: в этом человеке я окончательно не разобрался.

– Что именно он делал в Чечне в конце девяностых?

– Я с ним впервые столкнулся, когда собирал материалы о заборе донорских органов у еще живых русских солдат. Ты, наверное, слышала, что трансплантация расцвела пышным цветом как раз в то время, а в последнее время органы шли с Украины.

– И еще была Югославия, – добавила я.

– Любой подобный конфликт дает возможность нажиться дельцам от «черной» трансплантации. Но это другая тема. И мы сейчас говорим не об этом. Хотя и об этом тоже. Тот чечено-литовец в некотором роде курировал забор и отправку органов. И операции проводились на территории Чечни. Ты же знаешь, что есть «срок жизни» органа вне тела.

Я кивнула.

– Еще забирали у казненных, но только русских.

– А казнили не только русских? – удивилась я. Я почему-то считала, что только наших.

– Я лично присутствовал на казни чеченца, который шпионил в пользу России, дагестанца-насильника – он изнасиловал чеченскую девушку. Но трупы чеченцев отдавали родственникам, того дагестанца, как мусульманина, похоронили по всем правилам – как у них положено. Но у них считалось, что трупы нечестивцев – то есть русских – должны ночь пролежать под открытым небом.

– Их кто-то охранял?

– Зачем? – удивился Володя. – Кому они там были нужны? Иногда их перевозили с места казни в другое – полежать под открытым небом. Кстати, если среди казненных был мусульманин, тело вместе с телами русских даже не возили. Так вот в процессе перевозки их завозили в определенные места для забора органов. И руководил этим опять тот чечено-литовец, и он же давал указания расстрельной команде, как стрелять – чтобы нужные органы не попортить.

– Он мог давать указания на площади Независимости?! Вроде там казни проводились.

– Не только там. И вот «не только там» и давал. Все было под его контролем! Вероятно, он поимел с этого очень неплохие деньги. И был еще один источник дохода. Иностранные журналисты. Тут я его нисколько не осуждаю.

– Их брали в заложники, да?

– Да. И правильно делали. У нормального человека там волосы дыбом должны были вставать. И у меня лично вставали. Но я считал, что должен доносить правду до наших людей. В принципе, я и имя себе сделал в Чечне. Я вначале был только пишущим журналистом. Потом пошло радио, телевидение. В общем, не зря я тогда в Чечню ездил. И закалило меня это здорово.

– Что делали иностранные журналисты?

– Вели себя как шакалы. Эдакие падальщики, вооруженные фотоаппаратами и камерами. Как они рвались посмотреть казни! Они платили огромные деньги, чтобы взять интервью у приговоренных, чтобы сопровождать приговоренных, так сказать, от и до.

– И этот чечено-литовец брал с них деньги и организовывал интервью?

– Брал и организовывал. А потом тех, кто вот такое наснимал, брали в заложники – и все отбирали.

– И это тоже этот тип?

– Тоже. Он мне лично говорил, что не хочет, чтобы в мире чеченцев принимали за дикарей.

– То есть какие-то идеи у него все-таки были? Если он таким образом старался обелить имидж своей второй родины.

– Ему нужно было показать свою необходимость чеченским командирам. То есть там все очень запутано… Вообще правильно, что самые жуткие съемки не ушли на Запад. Тогда не ушли. Они остались, я потом кое-что в Интернете находил. В недавнем прошлом, конечно, а не тогда. Тогда какой Интернет? Все только начиналось. И еще этот тип позволил сбежать одному русскому парню – который плюнул в рожу английской журналистке. Правильно сделал – она на все казни рвалась, больная на голову. Но почему этот чечено-литовец дал ему сбежать, я не знаю. Я в этом участвовал. Парень на самом деле вернулся в Россию.

– Может, в нем было что-то человеческое?

– Он уважал силу – и физическую, и внутреннюю. Он уважал личностей. Тот русский парень, простой солдатик из русской глубинки, был личностью. Кстати, парнишка жив. Конечно, теперь он не парнишка. Он – фермер. Я сюжет про него в прошлом году делал. Говорит, что смог преодолеть все трудности в мирной жизни благодаря тому, что пережил в Чечне. Но это опять же другая история… Давай вернемся к нашему бармену. Тип мутный. Я как узнал про его родословную, так сразу же сделал стойку боевого пса. Вспомнил того типа, про которого тебе только что рассказал.

– А где сейчас тот чечено-литовец? – спросила я. – Или где был в последний раз, когда ты про него слышал?

– Где сейчас – не знаю. Даже не знаю, жив или нет. Знаю, что успел потрудиться на один южно-африканский концерн, специализирующийся на алмазах. Такие люди всегда нужны, в мире на них есть спрос. Всегда был и всегда будет.

– Тебе удалось выяснить прошлое нашего бармена? Ведь, наверное, его проверяла и служба безопасности Галтовского. Не мог Роман Борисович абы кого взять! Тем более на должность бармена, который коктейли мешает!

– Варя, я не могу понять, что затеял Галтовский. А я не люблю, когда чего-то не понимаю. Мне, знаешь ли, моя жизнь очень дорога. И я планирую еще пожить – долго, счастливо, интересно. Я вообще ни за что не собираюсь отдавать свою жизнь. Ни за что и ни за кого. Нет таких людей и нет таких идеалов, за которые я бы отдал жизнь. И Родины такой, за которую стоит отдавать жизнь, сейчас, по-моему, нет. Раньше была, и люди за нее сражались и жертвовали собой. И идеалы были. А сейчас есть страна, которую разворовывают чиновники и депутаты, в которой самый большой конкурс в академию госслужбы, самая выгодная работа – быть чиновником или депутатом. Да, при советской власти чиновники определенного ранга жили как при коммунизме, но знали, что если где-то обделаются, то лишатся всего. И знали, что если рухнет система в целом, то запасного аэродрома у них нет. Не было ни вилл во Франции и Испании, ни счетов в швейцарских банках. А сейчас у них у всех что-то есть в другой стране, которой они готовы служить. И мне за эту Родину жизнь отдавать? Увольте.

Я погладила Володю по руке, чтобы он немного успокоился. Он на самом деле завелся. Он, конечно, общался с чиновниками гораздо больше, чем я, но ведь у любого нормального человека расплодившиеся чиновники, живущие как никогда вольготно и безнаказанно, вызывают негодование.

– У Галтовского есть своя служба безопасности. Зачем ему еще этот бармен? Для особых поручений? – спросила я.

– Не знаю. Кстати, ты его мысли читала?

Я покачала головой.

– А почему? – спросил Володя.

– Потому что мне хочется прикасаться не ко всем мужчинам, а только к вполне определенным!

Володя легко рассмеялся и накрыл мои губы своими.

Глава 21

Какое-то время мы целовались и обнимались. Дальше не заходили – все-таки мы находились на открытой палубе, куда мог прийти кто угодно. Я думала о том, что в Петербурге сейчас явно мерзкая погода, как и на моей малой родине. Я и предположить не могла, что в это время года буду находиться в тепле, на море, вдыхать чистый, пахнущий солью воздух, сидеть у бассейна, на яхте, в обнимку с мужчиной, который мне нравится… Да еще и с мужчиной, которого раньше видела по телевизору. Я не напрягалась, а, наоборот, расслабилась, поэтому не могла прочесть его мысли, да и не хотела. Я хотела быть просто женщиной, которую обнимают сильные мужские руки. Пусть он и не собирается отдавать за меня свою жизнь. Я вообще не хочу, чтобы он отдавал жизнь. Я хочу, чтобы он жил!

Но внезапно голову пронзила мысль об Ангелине. Я напряглась, и это мгновенно почувствовал Володя.

– Уловила какой-то сигнал из космоса? – спросил он.

– Я не ловлю сигналов из космоса. Я даже не могу…

Я вспомнила про обыск у себя в каюте – и рассказала про него Сумрачному. Потом поведала про взрыв самолета, про бабу Лиду – в общем, все, что случилось со мной в последнее время. Он слушал очень внимательно, время от времени задавая уточняющие вопросы.

– Твои братья – или один брат – занимаются какими-то темными делами, – сделал вывод Володя после того, как я закончила рассказ. – Что есть ценного в вашей местности? Может, золотые жилы, и народ тайно моет золотишко?

– Отродясь у нас не было никаких драгоценных металлов, камней и вообще полезных ископаемых. Глина есть, песок, известняк. Ничего по-настоящему ценного! И если бы у нас нефть или газ обнаружили, то мне бы это каждый второй, если не каждый первый рассказал, пока я там была. И баба Лида бы знала.