Алексей Рыбин - Пуля для депутата Страница 30

— Олег, — представился журналист, пожимая руку паренька. — Ничего. Работа есть работа.

— Ну, мы тебя слушаем, — кивнул Комаров. — Говори, у нас друг от друга секретов нет.

— Да этот кент работает в администрации Президента.

— Ух ты! — улыбнулся Комар. — И кто же он там? Всю жизнь мечтал до Кремля добраться, — повернулся он к Ипатьевой. — А то, видишь, засели там, упыри, вроде и не достать их. Вот и достанем! Начинаем потихонечку. Им, видишь, без нас, выходит, тоже деваться некуда.

— Я не очень понимаю, о чем ты, — улыбнулась Ипатьева.

— Это ничего. Со временем поймешь. Вот Игорек у нас все понимает! Да?

— Типа того, — ответил парень.

— Ладно. Встретим этого Валентина Валентиновича. В лучшем виде. Кстати, Галя. Ты где остановилась? В «Европейской»?

— Да.

— Давай вали оттуда. Мы тебя здесь поселим.

— В больнице? Думаешь, я уже готова?

— Вполне готова, — усмехнулся Комар. — У нас тут есть своя гостиница. Так что давай забирай вещички и переезжай. Зачем платить лишние бабки-то за эту «европу»? Или тебе там нравится?

— Гостиница как гостиница. Ничего особенного. Могли бы и покруче в центре Питера сделать.

— Ну вот, завела свою волынку… Не любит она наш город, Олег, не любит! Может быть, ты ее переубедишь? Ты на машине?

— Да.

— Не сменил еще? Все на «Волге» рассекаешь?

— А что? Мне очень нравится. Чувствую себя, знаешь, таким… Как бы это сказать… Номенклатурщиком.

— Тоже дело. Только, по нашим понятиям, слабовата машинка. У тебя сидюк там есть?

— Нет.

— И не ставь.

— Почему? Я как раз хотел купить.

— Не надо. Сначала тачку возьми нормальную. В совковых машинах сидюки не пашут. Подвеска хилая.

— Да ну, брось! У «Волги»-то?

— Ну, может, у «Волги» еще ничего, а у остальных… Да ладно — что мы все о ерунде?.. Короче, Галя, у меня сейчас стрелка, а ты давай переезжай сюда… Олег, подбросишь даму?

— Нет вопросов! И дама-то какая! Не всякому удается такую даму на машине покатать…

— Но-но-но! Вы это бросайте! — притворно-строго сказал Комар. — Вы теперь на работе. А на работе — ни-ни! Бизнес! Ничего личного!

— Знаю, знаю.

— Все, Галя, целую, — Комар посмотрел на часы и встал. — Я полетел. До вечера… Олег, а ты мне позвони на трубу часиков в одиннадцать. Есть?

— Есть.

— Тоже пообщаемся. Может, еще сегодня встретимся. Возможно, кое-что свеженькое у меня для тебя будет.

— О’кей.

— Ты его давно знаешь? — спросила Ипатьева, когда «Волга» журналиста выехала из ворот больницы — резиденции Комара.

— Кого? — спросил Анисимов.

— Ну, Комарова. Кого же еще?

— A-а… Давно. С той поры, когда он еще просто бандитом был. Крутой был мэн, весь центр под ним ходил. Катышев, Фирсов — слышала имена?

— Так, краем уха.

— A-а, ну да, я и забыл… Ты же в это время еще в своем Ростове в школу бегала. И о фарце питерской даже знать не знала.

«Дался им этот Ростов! — подумала Ипатьева. — Чего они все набросились на Ростов-то? Чем им Ростов не угодил?»

— Это первые наши, скажем так, известные, разрекламированные бандиты. Они ведь и раньше, как ты понимаешь, существовали. Однако никому, в общем-то, не было никакого дела до них — даже ментам. Знаешь такую присказку: «Писатель пописывает, читатель почитывает»?

— Слышала.

— Ну вот. Так и происходило: воры подворовывали, а менты их подлавливали. И все — лениво, спустя, что называется, рукава, чинно, набожно. А эти, Катышев и Фирсов, они себя настолько разрекламировали, как теперь принято говорить, раскрутили, что слух о них пошел «по всей Руси Великой». То есть их, воров в законе, свои-то и раньше знали — от Магадана до Таллинна. Но этих, новых, их простой люд узнал… Простой люд! — смачно повторил Анисимов.

— Что-то ты простой люд, я вижу, не жалуешь?

— Ладно, это разговор отдельный. Так вот, эти двое… Ну, вернее, конечно, не двое — целые банды у них были… Но главные-то, ярлыки яркие, красивые — Фирсов и Катышев. Вот они и показали, объяснили всем: бандит, мол, — это вам не Промокашка из известного фильма с Жегловым-Высоцким — в кирзовых сапогах и грязной тельняшке, в кепочке и с окурком слюнявой папиросы… Бандит — это роскошные машины, рестораны, заграничные шмотки, пластинки, гостиницы, туристические поездки за границу, ослепительные женщины и мужественные мужчины; это воплощение человеческой мечты. В обывательском, а значит — в массовом сознании.

— Тебе бы научные трактаты писать, — заметила Ипатьева с усмешкой. — Социологические труды.

Анисимов посмотрел на нее вполне серьезно и сказал:

— За это мало платят. Слишком мало, чтобы я тратил для этих целей свое время.

— Ну-ну… — только и произнесла Ипатьева. Она решила вернуть журналиста в русло неспешной беседы, в рамки давно, видимо, продуманной им темы. — И что там ты говорил про народные массы? — добавила она, немного погодя.

— А хлынули народные массы, Галя, хлынули. В криминал. Они, массы, обладают таким свойством: взять да и хлынуть! Хоть в гражданскую войну, хоть в еврейские погромы. Хоть в перестройку… А хоть и в криминал! Это не сейчас стало модно — бандитом быть. Это время еще тогда, в начале семидесятых, пришло. Просто боялись еще так вот, в открытую, говорить: «Хочу быть фарцовщиком!» А хотели. Ох, как хотели! Ну и понеслось… И вот теперь — имеем все то, что имеем.

— Как-то ты безрадостно говоришь.

— Да нет, я свое место нашел.

— Думаешь?

— Уверен. И мне по фигу, что там обо мне думают. Обливать меня грязью они могут сколько угодно — клубничка, мол, скандальный автор, ищет чернуху… Орут, ругаются. А сами — газеты мои покупают, программы мои смотрят. Лицемеры, мать их так.

— А Комаров-то? Расскажи про него.

— А зачем тебе, Галя, знать, чем он занимается? Он тебе заплатил?

— Да. Аванс.

— Ну и все. Я тебе уверяю, что ничего криминального он тебя делать не заставит. Он умный мужик… Хотя и козел. Как и все они. Но… Он понимает, что ты в форточку не полезешь и сейф вскрывать не будешь. Так что — от каждого по способностям.

— А от тебя?

— Я свободный художник, — хмыкнул Анисимов.

— Очень смешно. И сколько же в Питере стоит свободный художник?

— Дорого, милая, дорого.

— Не дороже, чем у нас.

— Знаешь, я в курсе ваших гонораров. И черных и белых. Так что, думаю, в Питере настоящий свободный художник стоит поболе.

— Да откуда у вас бабки-то? — не удержалась Галина. — Все деньги все равно в Москве.

— Да? Ну это у кого как… — с таинственным видом пробормотал Анисимов.

— Что ты хочешь сказать? Вы же все из Москвы финансируетесь! Все кормитесь от нас!

— От вас? — На губах журналиста заиграла ехидная улыбочка. — Особенно от вас! Н-да. Хоть ты, Галя, и раскручена по полной программе, а все равно: сидит в тебе эта провинциальность… Московский! Ведешься ты точно так же, как весь народ.

— На что это я ведусь?

— Потом объясню. Не сейчас. Давай лучше подумаем: с чего начнем-то?

— Ты о передаче?

— Ну да.

— По-моему, Комаров уже все решил.

— Да?

— Слушай… — Ипатьевой стал надоедать этот питерский выскочка. — Слушай, давай сейчас не будем? Я прикину ночью, может быть, сценарий попробую написать. И ты прикинь. А завтра встретимся и обсудим…

— Ты ночью прикинешь, я чувствую… Ладно. Завтра так завтра. Кстати, я же еще сегодня приеду.

Он остановил машину на Невском.

— Выскакивай. Здесь стоять нельзя.

— Спасибо, — бросила ему Ипатьева выходя из «Волги».

— Не за что.

Галина прошла по мостовой выложенной брусчаткой, ко входу в гостиницу. Швейцар — здоровенный мужик в черном костюме — предупредительно посторонился, впуская именитую (конечно, он ее сразу узнал) постоялицу. И вдруг Ипатьева почувствовала, что Питер уже не кажется ей таким мрачным, каким представлялся еще несколько часов назад.

Она пощупала свою сумочку, ставшую после встречи с Комаровым чуть-чуть тяжелее, и подумала: «Все здесь, в принципе, совсем неплохо. Только привыкнуть надо…»

Своя игра

— Ну что? Сколько мы тут будем еще сидеть?

Максимов смотрел на Карпова, накручивавшего диск старого, неуклюжего телефонного аппарата. Телефон висел на стене, оклеенной древними, ветхими, неопрятными и местами отклеившимися обоями — лохмотья их свисали по углам, вдоль дверных косяков и над плинтусами. Вокруг аппарата на стене цвело большое, темное жирное пятно — от локтей, плеч и потных ладоней, которыми много лет подряд упирались в стену жильцы, разговаривавшие по телефону.

— Подожди, Николаич. Скоро только кошки…

— Эх ты, писатель, мать твою, мог бы что-нибудь по оригинальнее выдумать. А то — «кошки»!..

— Мужчины!

Игривый голос, послышавшийся из комнаты, заставил Максимова демонстративно закатить глаза и развести руками. Потом он взглянул на своего товарища, аккуратно, со всей осторожностью опустившего трубку на рычаг (телефонный аппарат висел на одном шурупе, да и то — не ввинченном в стену, а просто вставленным в раздолбанное отверстие).