Владимир Монастырев - Свидетель защиты Страница 30

Следователь не исключал и такого варианта, он допрашивал Майку, но та все отрицала:

— Ничего у нас не было. Ну, ходили на танцы, в кино, все вместе… Да меня мама домой в одиннадцать загоняла…

И Майкина мама с презрением отвергала домыслы соседки:

— Рано еще моей дочери романы крутить, девчонка еще…

Так ли все это? Мамы не все знают о своих дочках, а бывает, и знают, да не скажут. Случается, что и соседи напридумывают гору небылиц. Всякое бывает. Человеку надо верить, но если человек становится свидетелем, его слова надо проверить и подтвердить, иначе легко впасть в ошибку.

Андрей Аверьянович встал и, спустившись на асфальтовую дорожку, медленно пошел к шоссе. Постояв там, оглядел обширный двор автобазы с рядами машин на колодках, со снятыми колесами, и направился к школе, что стояла на углу Первого автобазовского и улицы Красноармейской.

В школе, найдя учительскую, он спросил учителя истории Костырина и, узнав, что тот на уроке, присел, чтобы подождать его.

С Костыриным Андрей Аверьянович не виделся около года, с тех пор, как по его просьбе взял дело Олега Седых. После суда они распрощались, высказав намерение как-нибудь встретиться и посидеть за рюмкой доброго коньячка. Но конечно же, не встретились и не посидели: все недосуг.

Увидев Петрова в учительской, Костырин изумился.

— Какими судьбами, Андрей Аверьянович?

— Шел мимо, вспомнил, что вы здесь работаете, дай, думаю, загляну.

Костырин улыбнулся недоверчиво.

— Чтобы вы — и так просто…

— Есть кое-какой интерес, не скрою, — признался Андрей Аверьянович.

— Всегда к вашим услугам. Пойдемте в исторический кабинет, там никто нам не помешает.

Они поднялись этажом выше и вошли в небольшую комнату, увешанную историческими картами, заставленную гипсовыми слепками с бюстов античных деятелей. Андрей Аверьянович подошел к Юлию Цезарю и постучал ногтем по круглой голове великого полководца.

— И ты, Брут! — усмехнулся Костырин. — Почему-то чаще других именно Цезарю достается от любознательных учеников.

— Удивительный купол, он меня всегда поражал совершенством формы.

— Какие высокие мысли рождались под этим куполом! — не без торжественности произнес Костырин.

— Вот этого я бы не сказал. Мысли были заурядные: прийти, увидеть, победить… Вы, наверное, помните эту невеселую историю, которая приключилась весной во Втором автобазовском переулке?

— Убийство?

— Да. Один молодой человек застрелил другого из охотничьего ружья.

— Помню.

— Действующие лица, видимо, были учениками вашей школы?

— Были, — сказал Костырин, — но в прошлом учебном году они у нас уже не учились.

— Вы их знали — Николая Чижова, Владимира Спицына?

— Они учились у меня в восьмом классе.

— Вот как? На такую удачу я не рассчитывал.

— Вы кого же будете защищать, если не секрет?

— Почему же секрет? Николая Чижова.

— Это который…

— Который стрелял. Убийца.

Костырин омрачился.

— Я вам не завидую. У нас в школе и в этих автобазовских переулках общественное мнение таково, что ни о каком снисхождении к Чижову и речи быть не может. А вам придется…

— Мне придется прежде всего разобраться в том, что из себя представляют эти молодые люди. Как и чем они жили, как относились друг к другу… В общем, многое узнать о них. Не льщу себя надеждой, что узнаю все, но чем больше, тем лучше. Надеюсь, вы поможете мне в этом?

— Разумеется, — сказал Костырин. — Только что я смогу? Ведь эти ребята ушли из школы почти за два года до происшествия… Садитесь, пожалуйста, что же мы стоим…

Андрей Аверьянович сел возле стола с бюстом Цезаря. Костырин устроился напротив.

— Я не люблю дела, связанные с убийством, — вздохнул Андрей Аверьянович, — но и убийце полагается защитник, кто-то должен охранять его право на справедливое и нелицеприятное разбирательство.

— Разумом я понимаю, — согласился Костырин, — но сердцем…

— Сердце в таких случаях ненадежный советчик, особенно если оно ожесточено. Все-таки спокойнее жить в обществе, где убийца имеет право на судебное разбирательство с прением сторон, нежели там, где любого могут сослать или расстрелять без суда и следствия. Вы историк, вам ли это объяснять?

— Да, конечно, — поспешно согласился Костырин, — достаточно сопоставить эпохи республики и империи в древнем Риме…

— Можно и не ходить за примерами так далеко, — усмехнулся Андрей Аверьянович.

— Разумеется. Французская революция конца восемнадцатого столетия…

— Вот-вот, это же совсем свежие события. Профессор, читавший нам в университете курс новой истории, говоря о начале прошлого века, частенько употреблял оборот: «Как сейчас помню…» — Андрей Аверьянович переменил тему. — Чижов и Спицын ушли из школы, закончив восьмой класс?

— Чижов — да, а Спицын учился в девятом, но в середине года бросил. Из девятого у нас самый большой отсев: восемь обязательных окончены, хочется почувствовать себя самостоятельным, пример товарищей, уже устроившихся на работу, соблазнителен. Побудительная причина чаще всего русский язык. Грамматика заканчивается в восьмом, в девятом они занимаются литературой. Пишут сочинения, в которых обнаруживается катастрофическое количество орфографических и синтаксических ошибок. Не у всех, разумеется, но у многих. И вот, убоясь бездны этой неодолимой премудрости, отроки и отроковицы покидают школу.

— Куда же они идут после школы?

— Устраиваются работать. Большинство на автобазу. Есть такие, что не работают, под родительским крылышком ждут призыва в армию.

— А что они собой представляли, Чижов и Спицын? Я понимаю, у вас их много, учеников, всех не запомнишь.

— Дайте мне пару дней. Время терпит?

— Два дня — пожалуй.

— Подниму классные журналы, поговорю с учителями, припомню факты… А так сразу…

— Заранее благодарен. — Андрей Аверьянович встал. — Очень обяжете.

— Все, что в моих силах. — Костырин прижал к груди ладони — знак полного расположения к собеседнику и готовности сделать для него все возможное.

Николай Чижов сидел на табурете за деревянной загородкой. Большую круглую голову поднимает редко, и кажется, что он сидит в клетке.

В зал суда входят свидетели, слушают предупреждение об ответственности за дачу ложных показаний и повторяют то, что показывали на следствии. Все, что они говорят, Андрею Аверьяновичу известно, он только изредка задает вопросы, уточняя какую-то подробность. Не для себя, для народных заседателей и судей, чтобы застряла в их памяти.

Перед судом проходят приятели и знакомые подсудимого. Парни в стоптанных остроносых туфлях и расклешенных по моде брючках, с гривками нерасчесанных волос. Девушки в коротких юбчонках, с подведенными глазами. Бывшие ученики Костырина. Те самые, что делали огромное количество ошибок в сочинениях. На вопрос, почему не стали учиться в девятом, большинство так и отвечает: «Не успевали по русскому». Они и здесь говорят косноязычно, трудно складывая слова в предложения. Нет у них навыка связно и толково излагать свои мысли. На первый взгляд может показаться, что и мыслей связных нет.

Но Андрей Аверьянович знает о них уже немало и различает, кто действительно не умеет говорить вразумительно, кто стесняется, а кто косноязычием прячет нежелание сказать правду. Это на первый взгляд они одинаковы и равнозначны, а у каждого свой характер, только его не просто углядеть за стандартной внешностью, перенятыми друг у друга манерами.

Проходят перед судом соседи Чижовых и Спицыных, населяющие новые и старые дома по Второму автобазовскому переулку. Ото всех в стороне, на улице (Андрей Аверьянович время от времени видит их в окно), ждут своей очереди давать показания мать и отец Чижова. Он — высокий, сутулый, худой, с лицом землистого цвета, в клетчатой кепочке. Она — плотная, широкая, в сером пуховом платке и темно-синей болонье. Платок надвинут на глаза, лицо прячет в тени, только острый сухой нос виден.

В зале, на первой скамье, родители убитого. Мать в черном кружевном платке выглядит совсем старухой. Она часто приваливается к плечу мужа, а тот сидит прямой, с короткой седой щетиной на голове, плотно сжав тонкогубый рот.

Перед судьями проходит жизнь Николая Чижова. Андрей Аверьянович один раз уже прошел по следам этой жизни, изучая дело, беседуя с родителями Николая, с самим Николаем, читая показания свидетелей, слушая учителей в школе. И сейчас он внимательно слушает свидетелей, следя не только за тем, что они говорят, но и как говорят…

В собственном доме из трех комнат по Второму автобазовскому, 22, проживала семья Чижовых. Дом по бумагам принадлежал матери Клавдии Михайловне Чижовой, но хозяйка в нем не жила — снимала комнатушку на одной из соседних улиц, хотя прописана была у дочери. «Двум медведям в одной берлоге делать нечего» — так объяснялось это положение соседями, знавшими Клавдию Михайловну и ее мать. Неумение ужиться под одной крышей не мешало им, однако, дружно блюсти материальные интересы семьи: бабка никак не возражала против того, чтобы дом, купленный дочерью, был записан на ее имя. Клавдия Михайловна работала буфетчицей в ресторане, Петр Петрович Чижов — шофер в одной из городских торговых организаций. Мало ли что может с ними случиться. Когда дело касалось движимого и недвижимого имущества, здесь умели быть дальновидными и предусмотрительными.