Александр Аде - Зима мести и печали Страница 30

Они поднимаются со скамьи. Сверчок еще торопливо лепечет, пытаясь на прощание сказать что-то очень важное, и сам понимает бессмысленность, тщетность произносимых слов, таких же пустых, как валяющаяся неподалеку бутылочка из-под «кока-колы».

А Королек смотрит на храм, скупо поблескивающий золотом куполов и крестов на другом берегу скованного льдом городского пруда.

В это время, словно отвечая на его потаенные мысли, начинается дальний перезвон, и Королек с невольной усмешкой вспоминает, что один из колоколов на звоннице храма пожертвован Царем, а другой – Котом, и этот чистый колокольный звон – как перебранка двух сгинувших с лица земли кровавых братков…

– … Куда ты завел нас, проклятый старик? – дурашливо ворчит Акулыч, окидывая взглядом кафетерий, где Королек обычно встречается со Сверчком. – Это что, знаменитый шалаш Ильича? Пригласил бы в серьезный пивбар, в котором мы не один литр оприходовали. У меня там и стульчик насиженный. Или совсем обеднял, служа верой и правдой толстосумам? Что-то ты шибко мрачен. Не слыхать твоих туповатых шуток. Да ты еще и небритый! Дурной знак. Валяй, выкладывай. Сойду за психотерапевта… Кстати, пока не забыл. Насчет молодчика, которого ты подозревал, что вроде он киллер… Пришили ентого типа в ЦПКиО, в лесочке возле казино. Не в курсе, кто его?..

– О нем позже. Сначала хочу подвести некоторые итоги нашего дела.

– Ежели ты насчет смертоубийства Царя и Маргоши, то нам уже мно-огое известно. Само собой, не без твоей подмоги, соколиный ты наш глазок. Однако против директорши «Заморья» ровно никаких улик, а с Маргошиного батяньки взятки гладки. Судил его божий суд. Куда присудил и на какой срок, нам неведомо, перед нами небесная канцелярия не отчитывается, а надо бы. Не в пример бы веселее дело пошло…

– А дальше, – говорит Королек, – пошла срабатывать цепная реакция. На арену выступила парочка сизых голубков – сын Царя и дочка Кота, которым папаши-бандюганы не позволяли любить друг друга. Запевала в этом дуэте – котовская дочурка. Наверняка именно она задумала заказать собственного отца. И ведь рассчитала верно: когда кончили Царя, все подумали на Кота, а убийство Кота приписали Принцу. Непримиримая Клавдия первая клюнула на хитрость дочурки, и каюк был бы Принцу, если бы не заслонил его своим телом нищий поэт.

Акулыч покачивает плешивой полуседой головой.

– Отмороженная публика… Кстати, слыхал новость? Людмилка, старшая сестричка взрывоопасной Кирочки, уходит-таки от своего благоверного к режиссеру. Будет у них драчка! С кровопусканием!.. Продолжай, птаха, сладко щебечешь, одно удовольствие слушать.

– Заметь, Акулыч. Казалось бы, когда на кону такие финансы, причиной убийств должны быть только бабки и власть. Ан нет. Началась заварушка из-за нежной Марго, как в свое время троянская война – из-за прекрасной Елены. Директорша «Заморья» и Марго любили друг друга, Царь помешал им – труп. Илья и Кира хотели быть вместе, Кот встал на их дороге – труп. Два бывших дружка-уркагана, жили себе, поживали, ничего их не брало, всех ломали. Но стоило им оказаться на пути любви – и хана.

Как ни крути, люди остаются людьми. И в нашем продажном мире есть еще заповедное местечко для любви, ревности, мести. Вечные чувства никто не отменял. И Принца хотели грохнуть не из-за его капиталов – это Клавдия мстила за своего ненаглядного муженька-лиходея. Так ведь и киллер тут был не совсем обычный, он сам сводил счеты с Принцем за убитого брательника.

– Вроде оно так, – соглашается мент, – хоша из-за денюжек, брюликов, квартир и прочая грохают людишек все ж таки чаще. Материя – она завсегда первичнее сознания…

– Я человека убил, Акулыч, – быстро, не оставляя себе возможности отступления, признается Королек.

В медвежьих глазках Акулыча появляются жесткость и печаль.

– Нехорошо шутишь. Вообще-то смешить ты никогда не умел, а сейчас и вовсе юморишь, как пацанчик, которого папка давно не порол.

– Какие шутки, Акулыч. Это я убил киллера, который взорвал Илюшку. Поверь, все было по-честному, просто ему меньше повезло.

– Так, – Акулыч делает глоток, ставит стакан на стол, барабанит короткими толстыми пальцами. – Ну, братан, давай по порядку.

– Какой уж тут к дьяволу порядок, – усмехается Королек, и шрам на его левой щеке прихотливо змеится…

Выслушав бывшего сыча, Акулыч принимается раздумчиво раскачивать свою увесистую тушу. Спрашивает, мельком взглянув на Королька и тотчас опустив глаза:

– Что делать будешь?

– Явка с повинной – иного мне не остается.

– На нары не терпится?

– Не хочу скрываться, противно.

– Как на духу – я бы сдаваться ни в жисть не стал. Но я простой мент, хоша и при золотых эполетах. А ты парень особой породы, корольковской. Скорее всего, ты, конешно, не сядешь. Шлепнул наемного душегуба да еще вроде как по принуждению. Разве что условный срок заработаешь.

– Как бы то ни было, завтра приду в ментовку.

– А может, погодишь? Куда торопиться-то?.. Вот ведь ситуация, блин. И отговаривать не могу, и похвалить язык не поворачивается. Давай-ка, примем на грудь еще пивка. Авось легше станет…

Объяснение с Гаврошем мучительно, ирреально, как в гнетущем сне.

– Ты уходишь… к ней? – спрашивает она после его неуклюжих попыток подсластить горечь расставания.

Она не плачет: с самого начала их связи понимала, что этот день когда-нибудь наступит, только не знала когда и старалась не думать о неизбежном. Каждый вечер исправно читала слова приворота, но, видимо, никакими средствами не удержать мужчину, если его тянет к другой.

– Все не так просто… – неуверенно начинает Королек, потом отвечает коротко: – Да. Если примет.

Гаврош резко встает с дивана, минуя Королька, подходит к окну. Королек не решается приблизиться к ней, боится обнять, чтобы не растравить ее рану, одновременно чувствуя, что если не сделает этого, останется в ее памяти бездушным и жестоким. Он в нерешительности топчется на месте, а сердце разрывается от сострадания и тоски. Он думает о том, что уже трижды в своей жизни совершил предательство: когда ушел от Сероглазки к Анне, потом – когда покинул Анну. И теперь.

Он сошелся с Гаврошем, не любя, от острой жалости, когда выслушал ее исповедь, в которой было детство в семье пьяниц, изнасилование, мужчины, аборты и неистребимая надежда на то, что вот-вот обязательно появится он, настоящий и единственный. Гаврош сама не понимала, зачем распахивается перед Корольком. То ли и впрямь нашла человека, которому могла поведать сокровенное, то ли безошибочная женская интуиция подсказала, что так она сможет привязать его к себе. И действительно вызвала в нем сострадание. Не любовь – после Анны он никого любить не мог – теплое отеческое чувство, подобное нежности.

– Сверчок предлагает тебе поселиться у него, – кашлянув, говорит Королек. – Надоело мужику одиночество. Он славный. Доверяю ему, как самому себе.

– Сплавить хочешь? – всхлипывает Гаврош.

Королек пытается произнести что-то ласковое, но слова благодарности застревают в горле. Молча одевается, берет в руку чемодан, который собрал заранее. На пороге останавливается.

– Я оставил на столе записку, в ней два телефонных номера. Первый – Сверчка, но он, наверное, сам тебе позвонит. Второй – Акулыча. Станут соседи донимать, сообщи ему, разом приструнит.

Гаврош, не оборачиваясь, смотрит в окно, за которым уже наступил мутный голубоватый вечер.

– Прости… – глухо раздается за ее спиной.

Она слышит, как Королек сбегает по лестнице… Хлопает входная дверь… Она стоит, сжимая ладонями голову, не шевелясь, помертвело глядя в окно и ничего не видя…

В седьмом часу вечера он подъезжает к дому Анны. Не выдержав изматывающего волнения, выбирается из «копейки», кружит, разговаривая сам с собой, чего прежде с ним не случалось. Он уже твердо решил, что простится с Анной и отправится переночевать… куда-нибудь.

Все вокруг гаснет, погружается в мягкую синеву; светятся беловато-синие островки снега. Тускло сияет розовая полоса заката. В окнах горит заходящее солнце. Фары вкатывающихся во двор машин отражаются в темном мокром асфальте, как в реке.

Наконец она появляется – в лиловой курточке, черных брюках и белой вязаной шапочке.

– Анна!

Она останавливается. Королек подходит к ней, опускается на колени, на грязный, истоптанный, изъезженный асфальт.

– Прости, если сможешь… Я идиот. Я не имел права оставить тебя… – сглатывает слюну, обтирает рукой разом пересохшие губы. – Я нашел убийцу Илюши. И отомстил. Возможно, я получу срок… Ты будешь ждать меня?

Он смотрит на нее снизу вверх, ожидая ответа, как приговора.

– Глупыш, я буду ждать столько, сколько потребуется. До смерти и даже после…

Она плачет, сразу став некрасивой и немолодой. И у него от слез холодеют глаза. Он поднимается с колен, обнимает ее, с жадностью припадая к полуоткрытым, со вкусом помады губам. И уходит не оглядываясь.