Андрей Воробьев - Дело о продаже Петербурга Страница 30

— Я тогда торопился в Дом прессы, а разговор у них происходил на «Ватрушке» — ближайшей площади… Ну, на площади Ломоносова. Потом я спросил Адриана, мол, как разговор прошел? Ну, просто так, подначить решил, будто знаю его собеседников…

Нертов с неприязнью подумал, что его визави «просто так» вряд ли чего сделает, скорее всего, хотел быть, как говорится, «в курсе», дополнительную информацию о связях коллеги подцепить. А Бананов между тем продолжал:

— А Щучкин-то мне и говорит: «Ты кого имеешь в виду, Игоря Борисовича?» Я сдуру поддакнул: дескать, конечно, его, с рэмбовскими глазами. Лучше бы промолчал! Адриан понял, что я его просто «на пушку» взял, и разговор перевел на другую тему, выкрутившись, что это были случайные знакомые. Только я понял: тот, который здоровый — Рэмбо, — у него другое имя. А Игорь Борисович — он главный. Но мне от этого не легче — в клубе-то именно Рэмбо требовал у меня документы… Ой, а может, это Адриан им что наврал про меня, как вы думаете?

Бананов напоминал жирного опарыша, грязного и липкого от страха. Было очевидно: дело не в том, что «Адриан им что-то наврал». Просто, серьезные люди ведут серьезную игру, в которую, сам того не ведая, влез этот Лелик…

Когда-то Юля Громова со слов очередного бандюгана, с которым делала интервью, рассказывала Нертову об отношении криминалитета к прессе. Интервьюируемый считал, что в принципе журналистов терпят, как оперативников — они неизбежное зло. Даже если жур сотворил разгромную статью, а опер повязал целую банду — их не трогают, понимая: работа такая, одним — разбойничать, другим — разоблачать (перестрелки с операми при задержаниях не в счет). Но если журналист пишет «заказуху», то есть берет деньги за нужную кому-то статейку — считается, что щелкопер «вписался в тему», а значит, «отвечать за базар должен по понятиям». Опер, взявший единожды «на лапу», тоже «вписался». И разговаривать с ним впредь будут иначе. Просто так гибнут крайне редко.

«Подумай! — горячилась Юля. — Вон, пресса то и дело пишет о побитых да убитых журналистах. Глупости чаще всего это. Один по пьянке начал перед милиционерами на вокзале выстебываться и получил по морде; другая, в дорогущей шубе, поздно вечером кекс до дома не донесла — отняли; у третьего якобы документы искали — весь дом перерыли, а мы все это — как сенсацию, на первую полосу: “Пострадали за правду!” Да любой нормальный человек знает: нет у журналиста документов и чаще всего быть не может. Только копии, которые восстановить — раз плюнуть. “Слили” заинтересованные лица информацию одному — еще десятку сольют. Ксероксы, слава Богу, не перевелись. Так на кой ляд взламывать квартиру какого-нибудь господина а, чтобы поискать там бумаги? Гораздо проще прихватить его у входа в собственную халупку, войти культурно вместе внутрь. А дальше и документы забрать, и шею свернуть. Бывают, конечно, и другие ситуации. Только крайне редко — все больше байки наших «правдоискателей» с хорошими концами».

Нертов тогда про себя согласился с девушкой, хотя не сообразил о чьих «концах» вещала Юля — баек или правдоискателей. Но потом решил, что еще немного набрать ей опыта — мог бы неплохой аналитик для пресловутых спецслужб получиться…

Сейчас, слушая Бананова, Алексей все время пытался прикинуть, где тот говорит правду, а где просто красуется. Но как ни крути, а выходило все очень складно — парень явно попал как кур в ощип: не играй в чужие игры по неизвестным правилам.

Когда журналист уже устал от собственной откровенности, начал повторяться и все чаще уходить в дебри рассуждений, Нертов понял: больше из него выжать ничего не удастся — пора закругляться. Пообещав Бананову «при случае» поддержку неких структур, Алексей дал совет, которого продажный писака уже давно ожидал: с документами следует расстаться и, по возможности, в ближайшее время держаться подальше от всяких политических игр. Ну, хотя бы на месячишко уехать в теплые Арабские Эмираты. Правда, и тут Бананов заныл, лепеча что-то о финансовом и дороговизне путевок, но Нертов довольно невежливо его оборвал, сказав, что если выбирать между собственной задницей и несколькими сотнями баксов, первая явно предпочтительнее — новая не нарастет.

— Да, а насчет документов… — Алексей сделал многозначительную паузу. — Думаю, что ты уже нашел приличный ксерокс, использовав его по назначению.

По тому, как тревожно забегали глазки Лелика, Нертов понял, что угадал — проныра уже успел снять несколько копий со своего досье.

— Так вот, — юрист продолжал пристально глядеть в лицо собеседнику, — пока ты будешь отдыхать, наши люди поработают с информацией. А сейчас мы вместе отправимся к тебе, и один экземпляр ты отдашь мне. Для работы. Наши аналитики все проанализируют и пустят в разработку…

Нертов специально ввернул последнюю фразу, зная, сколь некоторые писаки любят подобие профессионального сленга, ощущая свое величие от иллюзии к причастности понимания этого языка. Однако расковский принцип «Что не сказано — пусть дофантазируют сами» не сработал. Услышав «наши аналитики» Бананов суетливо закивал головой, но по стойке «Смирно!» не встал, а начал снова юлить. Якобы никакого серьезного компромата нет и в подтверждение своих слов вытащил из замызганного дипломата прозрачную папку. В ней лежал лишь десяток ксерокопий старых статей, возможно, написанных профессионально стилистически, но Нертову абсолютно не нужных. Юрист со злости лишь зловещим шепотом еще раз напомнил журналисту, чтобы тот не вздумал болтать и, расставшись с ним, отправился к Юле.

К несчастью, нормально поговорить с Громовой не удалось. Едва только Алексей начал задавать наводящие вопросы о грядущих выборах и раскладе политических сил, как журналистку позвали на планерку. Нертов в дверях наудачу попытался закинуть удочку последний раз, спросив, не известно ли девушке что-нибудь о партии социальной справедливости и ее лидере, но Юля лишь мотнула головой, дескать, вопрос долгий. Алексею ничего не оставалось делать, как отправится домой читать банановский компромат и разбирать последствия учиненного Машей квартирного разгрома.

А Юля, сидя на занудной планерке, не слушала членов редколлегии, нравоучительно вещавших, как и что надо писать об очередных стабилизационных перлах правительства. Эти дневные совещания только напрасно отнимали рабочее время. Все равно завтра многочисленные старенькие читательницы с пенсией в три тысячи очередной раз узнают из газеты, как следует носить бальное платье от Кардена, готовить суп из крокодилов, насколько понравился очередному шеф-редактору Израиль или Таити, куда тот на халяву слетал отдохнуть… Все это будет щедро сдобрено рекламой дутого негосударственного вуза, ну «самого-самого лидера», или книжки, вроде «Кто ест кого в Питере». А на закуску обязательно нечто доброе, про кошечек. Или поучительное, вроде советов, как выращивать траву на балконе. Однажды, зайдя в гости к Нертову, Юля увидела у него «лениздатовскую» книжицу сорок второго года выпуска. Там тоже давались советы о выращивании травы, только в условиях блокады…

Слушать обо всем этом не хотелось. Поэтому, Юля очередной раз прокручивала в голове сегодняшнюю встречу с Алексеем. Только, в отличие от Бананова, она не дофантазировала несказанное, а умудрилась достаточно четко просчитать ситуацию. По прикидкам журналистки выходило, что Алексей (насколько она знала его характер), не мог смириться со смертью любимой женщины и сына. Следовательно, он должен был заниматься поиском убийц, причем самостоятельно или, скорее, с помощью своих друзей. А это значило, что выборы и всякие политики могли интересовать Нертова только в рамках его расследования.

«Да, да, да! — мысленно аплодировала себе за догадку Юля. — Леша ищет убийц! И он знает, что дело связано с выборами! И я помогу ему!.. Нина, обещаю тебе, что помогу…».

А между тем, вернувшись домой и разбирая последствия Машиной «революции», Нертов запоздало вспомнил предупреждение, данное ему Николаем перед отъездом во Францию. Тогда Арчи заметил, что по натуре ротвейлеры вообще и Мэй в частности — твари обидчивые и злопамятные. В качестве примера сыщик рассказал, как однажды достаточно невежливо отмахнулся от подошедшей приласкаться собаки, которая, надувшись, скрылась с глаз долой. Когда же хозяин, удивленный подозрительной тишиной, прошелся по квартире, то увидел, что Мэй-Маша обиженно дожевывает вторую из «найковских» кроссовок, купленных накануне чуть ли не за триста баксов.

Но в квартире Нертова Мэй превзошла себя. Заждавшись возвращения Алексея, она активно выразила презрение не только к интерьеру комнаты, но и прихожей. Досталось и нижним полкам книжных шкафов. А, вдоволь порезвившись, собака уснула сном праведницы.

Нертов решил, что дружба — дружбой, но больше подобные безобразия терпеть нельзя и следует постараться уговорить Гущина или выздоравливающего Александрыча взять на себя заботу о попечении этой твари. «Правда, старый опер почти наверняка откажется, зная Машину натуру, хотя можно постараться убедить его, мол, собака пригодится вместо пистолета…».