Белая как снег - Самюэль Бьорк Страница 30

– Нет времени.

– Нет-нет, но я же передавала тебе сообщение?

– Передавала.

– Хорошо. Значит мне не придется отчитываться, когда она разразится очередной гневной тирадой.

Улыбнувшись, Голи пошла вниз по гравиевой площадке, но через несколько метров остановилась и снова поднялась.

– О, кстати, чуть не забыла. Мне звонили из уголовной полиции Стокгольма. Спрашивали, нужна ли нам их помощь.

– Ага. И какую из команд, не раскрывших дело, они нам пришлют?

Мунк не хотел, чтобы это прозвучало с сарказмом, но так и получилось.

– У них есть один человек, который работал над делом с начала и до конца. Психолог, занимался профайлингом. Какой-то там Патрик. И Людвигу с Аньей не придется перелопачивать все самим. Как думаешь, хорошая идея?

– Конечно.

– Я так и подумала, что ты согласишься, поэтому пригласила его, он прилетит завтра днем. Я закажу ему одну из гостевых квартир, если у нас сейчас есть свободные. Ты с ним встретишься, да?

– Само собой.

– Ладно, я сообщу тебе место и время, когда буду знать.

Голи кивнула и снова пошла вниз, когда у Мунка зазвонил телефон.

Марианне.

Мунк бросил взгляд вверх, где пятьдесят мужчин и женщин прочесывали лес.

Вообще-то ему не нравилось.

Когда его отвлекали звонками из дома.

Из другого мира, который нельзя смешивать с этим.

Мунку это было необходимо.

Не только чтобы максимально сосредоточиться и уйти в свои мысли, что требовалось следователю в процессе работы, но еще и для другого, не менее важного: Когда он приходит домой, его ждет нормальная жизнь. Жизнь, где никто не находит трупы одиннадцатилетних мальчиков на земле.

Телефон перестал звонить, но ее имя осталось на дисплее.

И тут он вспомнил.

Двадцать третье апреля.

Ну конечно же.

Он чуть не забыл.

Мунк нажал на зеленую кнопку.

– Привет, Марианне.

– Привет, дорогой, как дела?

– Ну…

– Не хотела тебя отвлекать, но ты помнишь, какой сегодня день? Пойдем сегодня, как обычно, или отложим?

Глубоко затянувшись, Мунк оставил вопрос жены висеть в воздухе.

Двадцать третье апреля тысяча девятьсот девяносто второго года.

Девять лет с того дня, как погиб его отец. У них в семье сложилась традиция каждый год всем вместе ходить к нему на могилу. Добрая традиция.

Мунк почувствовал, как сильно устал. Он почти не спал с тех пор, как они нашли тела мальчиков, и это уже сказывалось на его состоянии. А стоило только дать себе расслабиться, как жалкие негативные мысли будто сквозь поры просачивались в голову.

Восемь лет?

Столько шведы потратили на это дело?

И так и не раскрыли.

Он что, тоже будет топтаться на месте те же восемь лет?

Без результата?

– Холгер, ты тут?

– Что? А, да, думаю в этом году придется пропустить. Тут дел по горло…

В голосе жены было слышно разочарование.

– Да, конечно. Может, попозже? На выходных?

В трубке послышалась небольшая надежда, но Мунк не мог ничего обещать.

– Посмотрим, ладно?

– Хорошо, ты сегодня придешь домой? Приготовить тебе что-нибудь? Выложить чистую одежду?

Но тягостные мысли все же заползли в голову Мунка, как бы он ни пытался их отогнать.

Отец. Все, что они не успели сказать друг другу.

Он стоял перед глазами.

Гордый, с улыбкой на лице.

На одной из их вечных лыжных прогулок, на которые они должны были ходить. Мунк вырос в скромной квартире в таунхаусе в Ларвике, и в их семье лыжи по воскресеньям были обязательны. Отец шел во главе, с какао и апельсинами в рюкзаке. Мама, к счастью, более терпимая к неуклюжести сына, кое-как пытавшегося переставлять ноги на лыжах по пути к чему-то впереди. Еще немножко. Скоро будем на месте. Норвегия. Наконец сторонники норвежского романтического национализма, они добирались до какой-нибудь вершины, и отец улыбался как король, обозревая пейзаж. Посмотри на наше королевство, Холгер. Наша родина. Она для всех общая. Капиталисты у нас ее не отнимут! Отец работал на железной дороге и всегда занимал верхние строки в списке Норвежской коммунистической партии на выборах. Конечно, его никуда никогда не выбирали, по простой причине – никто больше не голосовал за коммунистов и шансов у отца не было никаких. Но каждый раз в ночь выборов он заставлял сына не спать и, находясь в возбужденном состоянии, всегда с оптимизмом ждал результатов. Сегодня вечером все случится. Холгер, мы им покажем! В коридоре висел плакат с Лениным, а в шкафу хранилась странная зеленая кепка с красной звездой, которую отец, под нажимом матери, убрал туда и доставал каждый раз, когда были выборы в Стортинг или в управление коммуны. Естественно, не обходилось и без спиртного. Прошло немало лет, прежде чем Мунк понял, что отец был алкоголиком. Он никогда не поднимал ни на кого руку, и дети, когда не спали, всегда видели его в отличном расположении духа. Весь негатив на себя принимала мама. Мунк узнал это слишком поздно, только после того, как прочитал отчет по вскрытию после той аварии. Более двух промилле в крови, грузовик по встречке. Было ли это самоубийство, никто не знал и не обсуждал, но врач намекнул на это. У отца начались проблемы с печенью, и по прогнозам ему оставалось жить около года. После его гибели мама как будто исчезла, стала совсем другой. Сейчас она жила в доме престарелых и обрела веру в Иисуса. Она едва узнавала сына, когда он к ней заходил, что, к сожалению, привело к тому, что Холгер посещал ее все реже и реже.

Мунк напился лишь однажды в жизни, в четырнадцать лет отцовским вишневым вином.

С тех пор не брал в рот ни капли.

– Холгер, куда ты пропал?

– Что? Я тут. Попробую сегодня заехать домой.

– Хорошо. Я отложу тебе еды.

Наверху что-то произошло.

Он увидел, как Катья машет руками.

– Спасибо. Слушай, мне пора, увидимся вечером, ладно?

– Хорошо.

– Холгер!

Голос нидерландки разнесся на всю гравиевую площадку.

– Мы что-то нашли! Кажется, обнаружили место!

Мунк выбросил сигарету на гравий и понес свое грузное тело по крутому подъему.

23

Фредрик Риис неожиданно для себя почувствовал радость, увидев Силье Симонсен, – когда она закрыла дверь в класс и они оказались вдвоем. Школа. Странно приходить сюда будучи уже взрослым. Когда Силье сняла фотографию класса со стены и положила перед ним на стол, у Фредрика возникло ощущение, что он делает что-то запретное. Он недолюбливал авторитетных людей, наверное, потому, что отец был