Татьяна Степанова - Призрак Безымянного переулка Страница 31

Виктор Ларионов не ждал телефонных звонков от участкового Лужкова. Но тот позвонил вечером и попросил осмотреть офис и кабинет Мельникова – нет ли где на столе или в ящике ключей от его машины и мобильного телефона.

Ларионов вместе с секретаршей Светланой Колгановой тщательно все осмотрели. Светлана при прикосновении к каждой вещи, имевшей отношение к Александру Мельникову – его кожаному креслу в кабинете, папкам с документами, ноутбуку, – вздрагивала и прижимала ладонь к губам, словно удерживая внутри себя плач.

За поисками молча наблюдали Леночка-Елена, жена Ларионова, и Алиса Астахова. Алиса пришла в офис сразу после посещения ее участковым Лужковым и его командой. Алиса в основном молчала, лишь отвечала на телефонные звонки арендаторов и партнеров по бизнесу, обеспокоенных молчанием Мельникова.

Умер… Он умер. Похороны, да… Мы все организуем и сообщим…

Ее голос звучал как погребальный колокол.

Ключей от внедорожника Мельникова и его мобильного в офисе они так и не нашли. И Виктор Ларионов тут же перезвонил участковому и сообщил – нет, здесь этих вещей нет. Участковый Лужков попросил его пройти во двор на Волочаевской улице, где Мельников парковал машину: посмотрите сами, возможно, потребуется ваша помощь по ее буксировке оттуда.

Оставив женщин в офисе, Виктор Ларионов вышел на улицу. Он знал короткий путь до Волочаевской, минуя Андроньевский проезд – напрямик через территорию фабрики. Мимо старых цехов, мимо того здания, где нашли семь скелетов.

Безымянный переулок окутали сырые промозглые сумерки. Виктор Ларионов окунулся в них, словно в воду, миновал проход между зданиями, некогда перегороженный полицейской лентой. Сейчас ленту убрали. Но цех все еще был не заперт. Ларионов обещал экспертам найти рабочих и повесить замок, чтобы оградить доступ в склеп, но трагические ночные события поставили все с ног на голову.

И сейчас он медленно шел мимо этого цеха, стараясь не споткнуться в наступающей темноте о битый кирпич.

Мельников мертв… Остались только они: его жена Леночка и ее школьные подруги.

И фабрика, эта чертова фабрика.

Виктор Ларионов огляделся. Со всех сторон его окружали старые выщербленные стены, мусор, ржавое железо. Работы здесь был непочатый край, и он всегда знал это. Надо горы своротить, чтобы эта помойка превратилась в современный кластер с новым жильем, магазинами и галереями. Со всей этой чушью, о которой грезила Алиса, да и Сашка Мельников тоже, бывший вечно у нее под каблуком.

Они все были под каблуком Алисы. И его жена Леночка, и секретарша Света. С давних, еще школьных времен. Их что-то крепко объединяло. И Виктор Ларионов думал, что это фабрика.

Но вот понять он этого никак не мог – ни умом, ни сердцем. Ну да, это место их детства. Тут трудились, вкалывали их родители. У его жены Леночки – мать с отцом, у Мельникова, у Светланы Колгановой тоже. У Алисы вон и бабка, и прабабка даже директорствовали на этой фабрике.

Но что такое была эта фабрика? Ну, варили на ней мыло много лет. Потом кое-как дотумкали, что можно еще и разные штуки для театра выпускать – помаду там, румяна, краску. Потом все пришло в упадок и развалилось. Когда он познакомился со своей женой Леночкой – оба они тогда учились в Плехановском, – фабрики как производства уже не существовало. Был лишь хаотичный набор старых и очень старых коробов-цехов, складов, пакгаузов.

Как, например, вот этот склад – одни стены от него, крыша давно провалилась. Когда-то тут держали ингредиенты для мыловарения, затем готовую продукцию.

А вот этот цех построили в семидесятых, и он тоже давно в руинах. Даже в худшем состоянии, чем кирпичный сосед. Этот цех построила на месте старого мыловаренного цеха бабка Алисы Аврора, директор номер два. А старый цех приказала снести. Алиса этого не видела, потому что тогда еще и на свет не родилась. Но бабка рассказывала ей об этом мыловаренном цехе тысячи раз. А она рассказывала о нем школьным подругам – Леночке, Светке. И они слушали всю эту дребедень…

Они и сейчас слушают все это. И какое-то отрешенное, нервное выражение возникает на их лицах. И они не любят об этом говорить. Например, его жена Леночка всегда уклоняется, когда он спрашивает ее об этом напрямик: что ты, Витя, это все сказки из детства, я их уже и не помню толком.

Они все – и Сашка Мельников тоже – как бы представляли одно целое, когда речь заходила о фабрике. А он, Виктор Ларионов, чувствовал себя отщепенцем.

Но вот Мельников мертв. Остались лишь они…

Виктор Ларионов опять оглянулся. Нет, он не заблудился в этом фабричном дворе, он знал всю территорию как свои пять пальцев. Он лишь всей кожей своей ощутил, как сумерки словно бы уплотнились вокруг него. И кожа покрылась испариной.

Темные щербатые стены наступали со всех сторон, в провалах окон гнездилась тьма. И тени…

Тут не было электрического света. Сумеречные тени правили бал, сливаясь, распадаясь, снова свиваясь, как змеи, на грудах мусора и кирпича.

Те безымянные мертвецы из подполья. Кто они? Но все это такая чушь, а он, Виктор Ларионов, никогда не страдал суеверностью и мнительностью. Он хорошо знал свое дело – финансы и аудит. Он порой рисковал по-крупному на бирже, брал кредиты и прогорал. Но затем пытался как-то выправить ситуацию, и это всегда у него получалось. Эта фабрика – просто груда развалин, убыточный проект, и сейчас, в разгар кризиса, это ясно как день…

Как ночь…

Сумерки…

Виктор Ларионов внезапно остановился. Он был словно в каменном мешке, заполненном белесым сырым туманом. Над ржавыми крышами – клочок тускнеющего неба. Туман опять как будто уплотнился, превращаясь в упругую невидимую паутину. Или это лишь показалось?

Шорох…

– Кто здесь? – хрипло вопросил Ларионов.

Ему никто не ответил. Но сзади словно что-то надвинулось… Тень – одинокая, жаждущая, незаметная глазу.

– Кто здесь? – Ларионов быстро оглянулся.

Никого.

Конечно, никого. Тут и не может быть никого, потому что…

Это все нервы. Так не пойдет, надо успокоиться. Ему надо вновь стать самим собой.

Но он ничего не мог с собой поделать – весь остальной путь до дворов Волочаевской улицы он шел, оглядываясь через плечо.

Однако тень не оставляла за собой следов, она будто слилась с окружающими сумерками.

А впрочем, не было ничего – никакой тени, всего лишь минутная слабость, возможно, галлюцинация или воспоминание.

Виктор Ларионов запретил себе об этом думать. Во дворах серых многоэтажек Волочаевской улицы над подъездами уже горели фонари. Ларионов сразу же узнал внедорожник Мельникова. И подумал: где же ключи? И как без ключей его буксировать? И куда? Машину заберет полиция? Или родственники Мельникова? Но у него их нет. Судя по всему, самым близким человеком для него в последнее время, да и всегда была Алиса. Надо посоветоваться с ней.

И в этом тоже – надо посоветоваться с ней.

Глава 24

Заступник

– Тамара Николаевна, вы нам не все рассказали в прошлый раз. Не всю правду.

Катя, Мещерский и Дмитрий Лужков вновь стояли в тесной темной прихожей квартиры Апостоловых, где пахло пригорелыми котлетами и бедностью.

Давно стемнело, когда они вернулись из архива в Безымянный переулок. Старый кирпичный дом встретил их светом окон на всех этажах. Лужков вновь ловко открыл домофон, не звоня в квартиру. И вот они у Апостоловых. Лиза в застиранном спортивном костюме смотрела в комнате телевизор – мультики.

– Как не всю правду? – встревожилась ее мать Тамара Николаевна.

– Насчет Лизы. О событиях двадцатилетней давности, – подсказала Катя. – Мы в архиве дело подняли. Лизу в двенадцатилетнем возрасте маньяк похитил и держал где-то девять дней.

– Так не нашли ведь его тогда, подонка. – Старуха Апостолова покачала головой. – Я все помню как сейчас. Девять дней… Мы с моей матерью, бабушкой Лизы, тогда думали – нет в живых нашей девочки. А потом ее нашли на улице чуть живую. Подонок-то ведь ее на привязи держал, издевался, ни есть ни пить не давал. Она у нас в коррекционную школу тогда ходила. Во вторую группу, они уж буквы учили по азбуке. У Лизы тогда с речью трудности были огромные, но хоть как-то она объяснялась. А после того, как ее нашли всю истерзанную, у нее там, в голове, словно совсем все отказало. Говорить полностью перестала. И из школы мне ее пришлось забрать. Целый год по больницам, потом все время по врачам. И так вот уже больше двадцати лет.

– Нам теперь ясно, отчего ваши соседи по дому так снисходительны к Лизе, – заметила Катя. – Я имею в виду, когда она укусила…

– Алису-то? – Старушка вздохнула. – И я Астаховым благодарна. Помнят они наше горе. Они ж все Лизины ровесники были. И Алиса, и девочки, ее подружки. И мальчик этот.

– Какой мальчик? – спросил Лужков.

– Парень, уже не мальчик. Саша Мельников. Я ведь знаю, что в Андроньевском ночью произошло. Мне Наташа из Хлебникова позвонила, а ей свекровь. То ли трамвай его зарезал, то ли забили его, а потом под трамвай кинули… – Старуха всхлипнула. – А такой весь из себя стал – богатый, красивый. А я его помню с малых лет. Он к Алисе приходил, и девочки к ней приходили. Они в одной школе учились. И за Лизу мою он заступался.