Виктория Платова - 8–9–8 Страница 31

Линда крайне возбуждена, по ее телу пробегают волны, ноздри вибрируют, а позвоночник выгибается, как лоза в поисках воды. И Габриель знает теперь, как зовут самого важного любовника в жизни Линды. Другие любовники — всего лишь бледная копия, отражение, круги на воде, а он — единственный, кто способен привести девушку в столь экстатическое состояние.

Имя его — воспоминание об Ульрике Майнхоф.

Нужно отнестись к этому с пониманием, привлечь воспоминание об Ульрике Майнхоф в союзники, и тогда, если повезет, получится знатная групповушка!..

— Может быть, продолжим наш разговор в постели? — шепчет Габриель Линде. — Я принес не только пиво…

…К утру следующего дня ему известно об Ульрике Майнхоф все. Или почти все. Если отбросить ненужный пафос и искажающую ход событий романтику, то окажется, что Ульрика была самой банальной террористкой. Головной болью для массы приличных людей в Германии семидесятых. Психическое здоровье Ульрики тоже вызывает большие вопросы. Не станет же нормальный человек за здорово живешь грабить банки (называя это «экспроприацией»), взрывать здания и военные объекты, похищать и убивать бизнесменов, а также угонять самолеты, предварительно скооперировавшись с безбашенными арабами. Шайка, организованная некими жаждущими кровавой справедливости революционерами, Андреасом Баадером и Гудрун Энслин, называлась «Фракция Красной армии» (сокращенно — RAF), к ней-то и примкнула в свое время Ульрика. RAF сотворила бы еще немало бед, если бы их руководство, в том числе и Ульрику, не поймали и не пересажали к чертовой матери. В тюрьме Ульрика наконец избавила мир от своего навязчивого присутствия, покончив с собой. Вот уж когда все вздохнули с облегчением!.. Габриель — совсем не кровожадный, он так и остался миротворцем и конформистом, и ему жалко Ульрику — не террористку, а несчастную женщину, запертую в клетке, как зверь. Но уж лучше так, чем угоны самолетов, взрывы и бесконечный страх.

История Ульрики сделала Габриеля хуже, чем он есть на самом деле, — и все потому, что он вынужден лгать. Лгать Линде, что потрясен тем, как отвратительное общество расправилось с лучшими своими представителями, и раз уж оно это сделало, то достойно уничтожения. Лгать, что прокламации Ульрики не так далеки от него, как это может кому-то показаться. В какой-то момент Габриель втягивается во вранье и даже выдвигает несколько своих идей (не террористических, конечно, а размыто-социально-справедливых). Как водится, идеи эти бессознательно выжаты из мифов о Фиделе и Че, остается только надеяться, что Линда не знакома с ними. Или знакома весьма поверхностно.

Так и есть — она не заморачивается точными формулировками. Несколько громких имен, несколько нашумевших в свое время фундаментальных исследований и теоретических работ (вряд ли Линда читала их, скорее — слышала в чьем-то пересказе и законспектировала с диким количеством фактических и грамматических ошибок), несколько броских лозунгов, перевранные статистические данные — вот и весь ее багаж.

Не считая буйного общественного темперамента, стихийного и совершенно иррационального отрицания любой упорядоченной системы мироустройства и постоянной готовности совокупляться.

Последнее обстоятельство устраивает Габриеля на все сто.

Ради него он готов мириться со всем остальным, выслушивать совершенно абсурдные псевдофилософские бредни и подыгрывать им. Да и как тут не подыграешь, если за каждым утвердительным кивком головы следует законное вознаграждение. Однажды Линда сделала ему потрясающий по качеству и продолжительности минет, только потому, что он намекнул на возможность превращения современных городов в тысячу маленьких вьетнамов (а это предполагает ведение бесконечной и изматывающей партизанской войны).

И неважно, что минет по справедливости должен был уйти к Че с его «маленькими вьетнамами»; минет — первая ступенька, а Габриель хочет попробовать все, воплотить в жизнь самые невероятные фантазии.

До встречи с Линдой вопросы секса беспокоили его не так живо, то есть — беспокоили, конечно, но мозолей на руках он не натирал. И в переписке с Фэл (к черту Фэл, к черту Фэл, к черту Фэл!) вопросы физиологии особенно не поднимались, кроме совсем невинных — «есть ли у тебя девушка?» А других вопросов от вечно летающей в межзвездном пространстве Фэл ожидать не приходится.

Теперь же Габриель чувствует, что плотина прорвана, что он сорвался с цепи и остановится не скоро. Все было бы еще прекраснее, если бы Линда была немой, но она почти не затыкается. И ее тело, поддающееся дрессуре не хуже дельфина, — с ней заодно. Это Габриель, входя в Линду, вечно ограничивается спертым пространством презерватива, для нее же никаких ограничений нет. Руки Линды постоянно лепечут о том, что в бесконечном протесте, в тотальном Великом Отказе от одномерного общества потребления, в борьбе ради борьбы — разгадка природы человека и его предназначения. Молочная кожа Линды, в которой Габриель готов потонуть, как муха, убеждает его, что культуры не существует, а то, что есть, — всего лишь средство поддержания господства. Правая грудь Линды разделяет идеологию «Красных бригад», а левая — идеологию «Аксьон директ».[19] Пупок Линды явно неравнодушен к баскским сепаратистам, а вечно пылающее чрево — к движению Талибан.

На Габриеле живого места нет от всей этой мешанины идей. Даже отправляясь в туалет и выпуская струю, он всякий раз опасается слить вместе с ней парочку особенно ретивых парнишек из ЭТА.

Спустя неделю после знакомства он продолжает считать Линду занятной.

Она почти ничего не ест, а только пьет свое бесконечное пиво; смена белья в интерпретации Линды — это достать трусики из рюкзака, надеть их, а те, что были на ней, — бросить в рюкзак. Через два дня все повторяется с точностью до наоборот. Кроссовки, джинсы и футболка с Че — ее единственные спутники, а косметику Линда считает мелкобуржуазным пережитком. При этом ее нельзя назвать неряхой, грязнулей и какой-то не слишком чистоплотной девицей. Ее вещи не пахнут потом, затхлостью и несвежестью, это — приличные вещи; быть может, потому что Линда не слишком их жалует и львиную часть времени обходится вовсе без них. Валяется голой на диване в закутке и дразнит своим видом Габриеля.

Габриель, вовлеченный в орбиту своей неожиданной возлюбленной, напрочь забыл о продаже книг и о самом магазине, хотя тоже почти не покидает его. А кратковременные вылазки за продуктами и — чуть более долгая — домой, за постельным бельем, не в счет.

Свежее белье (две простыни, две наволочки с веселенькими цветами и хрустящий пододеяльник) не произвели на Линду никакого впечатления.

Спустя неделю нагота Линды по-прежнему действует на Габриеля ошеломляюще, ему постоянно хочется находиться поблизости, по поводу и без повода касаться ее молочной кожи. Да и к своей собственной наготе он привык, находит вполне естественной и даже подумывает о том, чтобы как-то украсить ее: купить серебряный браслет, например. Цепочку с затейливым медальоном. Сделать татуировку. Несколько татуировок — на плече, предплечьях, груди, тыльной стороне шеи и на крестце.

Два раза Линда уходила на довольно продолжительное время, объясняя это необходимостью встреч с соратниками по борьбе для выработки дальнейшего плана действий и координации поездки в Эйндховен.

— Тебе обязательно ехать туда? — спрашивает Габриель упавшим голосом.

— Конечно, — всякий раз отвечает Линда, но поездка в Эйндховен все откладывается и откладывается.

Время, когда Линды нет в магазинчике, можно было бы провести с пользой: открыть его, хотя бы ненадолго, навести порядок в бумагах и счетах, прибраться, вымыть полы, протереть пыль на полках (книги, на которые Габриель махнул рукой, почему-то выглядят неумытыми и заброшенными, как дети-сироты).

Еще можно было бы сделать несколько новых заказов и справиться по телефону, как идет отгрузка старых. Произвести инвентаризацию. Обновить экспозицию на витринах. Поменять местами фотоальбомы и путеводители.

Но ничего этого Габриель не делает.

Он лежит на диване, тупо уставившись в потолок, и думает о Линде:

если бы она исчезла, не вернулась, уехала в Эйндховен, он, наверное, почувствовал бы облегчение. И освободился бы, наконец, от бесконечных и несносных филиппик по поводу борьбы с империализмом, с обнаглевшими американцами и их прихвостнями во всех частях света; с клонированием, генно-модифицированными продуктами, с мировым еврейским правительством, с запретами на аборт, с запретами на однополые браки, с противопехотными минами —

сколько же дерьма насовала в его голову Линда!..

Вот бы она убралась из его жизни!

Но… для кого тогда ему делать татуировки? Кого будет трахать он и кто будет трахать его, всасывать в себя и снова выпускать на волю — облегченного и безмерно счастливого?