Эстель Монбрен - Убийство в доме тетушки Леонии Страница 31

— Эти слова, дамы и господа, написаны о доме в Отее, где родился Марсель Пруст. Этого дома уже нет…

Боковым зрением Жан-Пьер Фушру приметил появившуюся в коридоре Лейлу Джемани и незаметно сделал ей знак подойти.

— Порядок, — прошептала она. — У нас есть отпечатки.

— Прекрасно, — ответил он так же тихо. — Рейнсфорд в малой гостиной. Наверное, самое время…

— Я этим займусь. Остался только Филипп Дефорж, а что касается виконта де Шарея, у нас есть его платочек.

— Их тут нет, — негромко сказал комиссар. В это время Жизель Дамбер, к счастью для слушателей, сменила Андре Ларивьера и неожиданно четко начала читать: «К тетиной кровати были придвинуты большой желтый, лимонного дерева, комод и стол, служивший одновременно домашней аптечкой и престолом» — описание комнаты тетушки Леонии, так как трагические обстоятельства, как уже не раз упоминал Андре Ларивьер, не позволяли заглянуть туда.

Восхищенный глубоким пониманием, прорывавшимся в самой манере чтения, и преображением застенчивой молодой женщины в страстную поклонницу литературы, Жан-Пьер Фушру едва обратил внимание на исчезновение Лейлы Джемани. Она прошла в малую гостиную и притворно вскрикнула от неожиданности при виде профессора Рейнсфорда, погруженного в созерцание фотографии троих братьев Амьо.

Он тут же пустился в рассуждения о дурном вкусе французской буржуазии в конце девятнадцатого века, насмехаясь над подставкой для Корана перед камином и безудержным ориентализмом, о котором свидетельствовали две картины на стене.

— Я ведь вас не оскорбил? — спохватился он, заметив, что его последнее замечание выходит за рамки «политкорректное».

— Ничуть, — через силу ответила Лейла. — Похоже, что эту комнату сохранили такой, какой она была, когда Пруст приезжал сюда маленьким мальчиком. Эти обои, подсвечник, окно, выходящее в сад… Взгляните, у меня есть старая фотография.

Она протянула ему глянцевую открытку, которую он небрежно взял, бросив на нее рассеянный взгляд.

— В самом деле, — без энтузиазма согласился он, отдавая ей открытку и нимало не заботясь об оставленных отпечатках пальцев.

— А эта дверь с синими и красными стеклами и правда интересна, — не унималась Лейла. — В солнечную погоду сад, должно быть, выглядит очень красиво.

— Несомненно, — ограничился лаконичным ответом профессор Рейнсфорд, машинально глянув на улицу.

Вдруг его передернуло, он судорожно ухватился нетвердой рукой за спинку кресла и, заикаясь, попытался что-то сказать:

— Ста… ста…

Его взгляд уперся в круг черной земли, в центре которого, грациозная и улыбающаяся, должна была находиться маленькая купальщица.

— Вы здесь в первый раз? — как ни в чем не бывало спросила Лейла, запихивая открытку в сумку между двумя листами прозрачной бумаги.

Но Патрик Рейнсфорд уже взял себя в руки и, обернувшись к ней, все еще немного бледный, но уверенный в себе, слегка надменно, словно не заметив ловушки, ответил:

— И в последний, поверьте мне. В нашей стране биографический метод давно вышел из моды и литературные паломничества не являются частью обязательной культурной программы. А теперь, если вы позволите, я хотел бы присоединиться к остальным.

— Ну конечно, — ровным тоном ответила Лейла.

Он направился в столовую, где в тот момент находилась вся группа, внимательно слушавшая Андре Ларивьера, продолжавшего разглагольствовать:

— Весьма подробное описание столовой мы найдем в романе «Жан Сантей», первом эскизе к известному нам всем шедевру. И в доказательство позвольте мне прочесть следующий пассаж: «Но в те дни, когда Жан хотел подольше почитать перед обедом…»

Лейла проскользнула к Жан-Пьеру Фушру и прошептала ему на ухо:

— Готово. Он ничего не заметил. Остался только Филипп Дефорж.

— Отлично, — совсем тихо ответил он. — Филиппа Дефоржа тут нет. Нет смысла ждать дольше. Срочно отошлите все в лабораторию.

Лейла выскользнула из комнаты и отправилась выполнять полученное распоряжение, когда гид заключил звенящим голосом:

— А в книге «По направлению к Свану» рассказчик описывает лампу, которую вы сейчас видите перед собой. — Все взгляды устремились вверх, к зеленой люстре, свисающей над столом. — «Большая висячая лампа, понятия не имевшая ни о Голо, ни о Синей Бороде, но зато знавшая моих родных и осведомленная о том, что такое тушеное мясо».

Утомленный Андре Ларивьер вытер лоб и жестом предоставил слово Жизель, настоятельно приглашавшей всех на короткую прогулку в сад. По ее словам, это был один из уголков, вдохновивших писателя на создание «сада Комбре». За этот комментарий Андре Ларивьер буквально испепелил ее взглядом, убежденный, что именно здесь, и нигде больше, следует искать прототип.

Комиссар Фушру вышел первым, чтобы выбрать наблюдательный пункт. Он остановился на наружной ступеньке лестницы, ведущей в подсобное помещение при кухне, наступив на голову саламандры — повторяющийся рисунок на щербатой плитке, рядом с водяным насосом. Маленькая группка рассыпалась по садику: одни восхищались решеткой, некоторые «узнавали» железный стол, скамью, плетеный стул, где устраивался читать рассказчик «Утраченного времени», другие восторгались огромной развесистой липой или старинным фонарем над стеклянной дверью оранжереи.

Профессор Рейнсфорд, улыбаясь, разговаривал с юной блондинкой, обсуждая истинное значение выражения «в цвету».

— Процитируйте им утреннее чтение в саду, — приказал Андре Ларивьер Жизель. — Страницы 297 и 309, — нетерпеливо добавил он, и тут его выцветший взор упал на пустое пространство в середине клумбы. — Ах! Вандалы! У нас тут уже крали книги, фотографии, занавески, но статуя — это уж слишком!

Лейла хотела было разуверить старика, лицо которого побагровело от ярости, когда заметила, что Жан-Пьер Фушру тихонько приложил палец к губам.

Тут же Жизель Дамбер всего тремя фразами успокоила экскурсовода:

— Не волнуйтесь, господин Ларивьер, маленькую купальщицу никто не крал. Теодор убрал ее в дом вчера вечером из-за заморозков. Я попросила его поставить ее в кабинет.

— Мне никогда ничего не говорят, — пробурчал Андре Ларивьер, обращаясь к тому, кто был ближе всего — к профессору Вердайану. — Теперь мы не сможем прочесть…

— Отрывки про статую. Это действительно обидно, — подхватил последний.

— Я вижу, вы знаток, — восхитился Андре Ларивьер, в то время как голос Жизель, следуя его инструкциям, казалось, вдыхал новую жизнь в прустовский текст: «В эти чудесные дни Жан, просыпаясь, спускался в сад…»

Не придерживаясь в точности полученного приказа, чтобы подразнить старого гида, она прочла отрывок про каштан:

— «И я, не расставаясь с книгой, читал в саду, под каштаном, в решетчатой, обтянутой парусиной беседке и чувствовал себя укрытым от взоров тех, кто мог бы прийти к родителям в гости».

— Спорю, что она забудет про колокольчик, — прошипел Андре Ларивьер сквозь зубы. И, протиснувшись сквозь толпу, он подошел к выходившей на площадь зеленой калитке, намереваясь навсегда запечатлеть в памяти туристов «негромкий и визгливый звон бубенчика, своим немолчным неживым дребезжанием обдававший и оглушавший домочадцев», — тот звук, который извещал о визите Свана в первом томе «В поисках утраченного времени».

Между тем на пороге второй двери возник силуэт Филиппа Дефоржа. Его пепельно-серое лицо казалось еще более тусклым, чем обычно, руки были затянуты в кожаные перчатки, скрывающие запястья. Заместитель директора издательства Мартен-Дюбуа приблизился к Жизель Дамбер и сказал ей несколько слов. В ответ она только согласно кивнула.

Позвонив три раза в железный колокольчик, что было надлежащим образом запечатлено множеством магнитофонов, Андре Ларивьер с сожалением решил закончить экскурсию в малой гостиной, перед тем как предложить вниманию посетителей сокровища для прустофилов, которыми был полон зал для приемов.

Проходя мимо комиссара Фушру, Патрик Рейнсфорд громко сообщил своей юной спутнице, что французская полиция, не имея ни малейшего уважения к чужому горю, не отпустила его к одру умирающей бабушки.

— Вот ведь лгун! — весело сообщила подруге шедшая следом за ними очередная блондинка. — Я сама слышала, как сегодня утром он по телефону просил кого-то послать ему телеграмму о том, что бабушка якобы умирает.

— Будьте любезны следовать за нами, — произнес Жан-Пьер Фушру, подходя к Патрику Рейнсфорду справа, в то время как Лейла ловко втиснулась между ним и барышней.

Всю дорогу до жандармерии Патрик Рейнсфорд не раскрыл рта. Оказавшись в комнате, где перед этим допрашивали Жизель Дамбер, он заявил:

— Я буду говорить только в присутствии адвоката.

В консульстве ему посоветовали оказывать содействие французской полиции, но уточнили, что, будучи гражданином другой страны, он имеет право на помощь юриста, если вдруг возникнут затруднения. После чего секретарша выдала ему список имен — не слишком длинный, потому как он настаивал на двуязычном адвокате, что весьма редко встречается во французской глубинке. На самом деле его внимание привлек только Сирил Локурне, после того как ему сообщили, что в течение года тот проходил стажировку в Вашингтоне, в конторе «Вайсберг, Герман и Михальсон».