Светлана Гончаренко - Частная коллекция ошибок Страница 31

– Это было бы чудесно! – закончил Юрий Валерьевич. – Я гол как сокол. Видите этот костюм?

Костюм на Сахарове был вчерашний, потертый, с огромными лацканами и клешами от колен. Такие странные штаны Самоваров раньше видел только на Трубадуре из мультика про бременских музыкантов.

– Этот костюм я шил к выпуску из института. Потом он валялся в кладовке – я в него уже не влезал, да и клеши из моды вышли. А тут Галка! Я ее в своей квартире прописал, стервеца ее Димку усыновил, а она!

Самоваров сочувственно вздохнул: ему показалось, что Сахаров собрался плакать.

Голос несчастного в самом деле дрогнул:

– Галка, как только мы расписались, сразу стала мне изменять. А может, и раньше изменяла, еще до того, как мы познакомились? Короче, нашла себе постоянного хахаля, таксиста. Мы развелись. Она разменяла мою квартиру, обобрала, и я только два месяца как перестал алименты на Димку платить. Наконец-то стервецу стукнуло восемнадцать!

– Стервец, надеюсь, в армии?

– Как бы не так! В колонии он – мобильники на улицах отбирал. А я живу в комнатенке на подселении. Среди монстров живу! Износился, как Челкаш. Два года, верите, в одном трико проходил. Исхудал – этот вот костюм достал из чемодана, а он впору! Раньше трещал по швам, а теперь мешком висит. Другого костюма у меня нет. И не предвидится.

– Произведения искусства… – хладнокровно перебил его Самоваров.

– Это было бы чудесно! – снова оживился Юрий Валерьевич. – Мне ваш вахтер, краснощекий такой, сказал, что вы дадите хорошую цену. Для меня это манна небесная.

– Вы уже продавали какие-то вещи? По крайней нужде?

– Никогда, – гордо отрезал Сахаров.

Это было странно. Как же он сохранил Лансере (или что там у него?), если бывшая Галка его обобрала?

Самоваров не подал виду и спокойно продолжал:

– Откуда у вас ценные предметы? Вы наследство получили?

– Да, наследство. Жена моя первая, Нинель… Мне трудно об этом вспоминать… Это да, все от Нинель. Она была необыкновенно душевная женщина. Любила картинки, статуэтки…

Наконец-то и до статуэток добрались! История с Нинель выглядела сомнительно, но слезы Сахарова, которые все же пролились, были самые настоящие и далеко не скупые. Самоваров впервые видел, чтобы человека так развезло от кружки пива.

– Послушайте, Юрий Валерьевич, вы далеко живете? – спросил Самоваров. – Мы не могли бы прямо сейчас пройти к вам и посмотреть вещи? Не исключено, что вопрос с их покупкой решится быстрее, чем вы думаете. Тогда вы сразу же приобретете несколько новых костюмов.

– Я живу недалеко, на Семашко, – сообщил Юрий Валерьевич, смахивая слезу. – Дом восемнадцать. Это вертеп, а не дом.

– Вы завтракали?

– Я никогда не завтракаю. И не ужинаю. Я веду здоровый образ жизни. Но если вы угостите меня куском колбасы – лучше чайной, чем субпродуктовой, – тогда пошли. Кажется, с вами можно иметь дело.

На том и порешили. По дороге Самоваров купил в гастрономе палку колбасы с неестественным названием «Холмогорский сервелат» (выбор сделал Сахаров), булку хлеба, пачку чая, полкило конфет «Коровка» и три бутылки пива.

Дом на Семашко был из неплохих сталинских, то есть с фронтонами и с лепниной на тему урожая. Однако его признали аварийным еще лет двадцать назад – он стоял у обрыва, который неудержимо сползал в Неть. Дом тогда хотели снести, а жильцов расселить, потому и набилось в него народу видимо-невидимо. Однако времена сменились, и расселение не состоялось. Жильцы побогаче разъехались. Их место заняли другие, более шумные и беспокойные. Дом стал втрое многолюднее. У подъездов целыми гроздьями восседали старушки. Дети всех возрастов носились по двору, вопя на разные голоса и заглушая даже Стаса Михайлова и Лепса, которые вразнобой пели из нескольких окон сразу.

– Вертеп, – повторил Сахаров, открывая величественную дверь своего подъезда.

На двери был домофон. Некий школьник всеми десятью пальцами увлеченно нажимал на его кнопки, воображая, быть может, что играет на баяне. От игры не было ни звука, ни писка.

– Домофон второй год не работает. Не подъезд, а проходной двор, – проворчал Сахаров, отпихнув школьника от двери.

Просторная лестница была сумрачна. Чувствовалось, что ее любят кошки. Самоваров даже споткнулся об одну, подходя к двери Юрия Валерьевича. Дверь была выкрашена в депрессивный темно-зеленый цвет. На ней желтой краской из баллончика было крупно выведено «ЛОХИ». Имелись надписи и помельче.

Большим ключом с тяжелой бородкой Юрий Валерьевич открыл дверь.

– Проходите, – пригласил он.

Первой на призыв откликнулась кошка. Она ничуть не обиделась, что Самоваров только что наступил на нее, и даже начала тереться о его ногу, но продолжить общение предпочла в квартире.

Хорошая это была квартира, просторная. В ее холле поместилось четыре мешка картошки, ящик из-под холодильника (что там было внутри, неизвестно), старый диван с мраморной пепельницей, прилаженной в центральной вмятине. На стенах висело несколько санок, велосипед, детская ванна грушевидной формы, и место еще оставалось.

– Опять кошку впустил, – заметила, выглянув из ванной, крупная смуглая женщина.

Должно быть, она принадлежала к тем монстрам, что докучали Сахарову. У нее были удивительные коричневые тени вокруг глаз, подаренные самой природой.

– Я кошку не звал, – огрызнулся Юрий Валерьевич. – Она к Блиновым ходит. Ее, наверное, Алексей прикармливает.

– Алексей в запое.

– Разве кошка про это знает?

– Не умничай, – сказала женщина. – Если она что у меня сожрет, тебе мало не будет.

– Я-то при чем, Лида?

– Не углядел, как она влезла, тебе и отвечать.

Самоваров почувствовал неловкость – ведь именно его, а не Сахарова нагло оттеснила кошка, входя в квартиру. И он ее не остановил! С порога кошка рысцой побежала по длинному коридору и скрылась неизвестно где. Похоже, она ориентировалась на голос Лепса, который лился из какой-то дальней комнаты.

Сахаров и Лида прислушались, Самоваров замер рядом. Издали до них донесся деликатный звон, будто кто-то ставил чашку на блюдечко.

– Она на кухне! У меня там холодец! – вскричала Лида и двинулась по коридору так резво, как позволяло ее плоскостопие.

Юрий Валерьевич кинулся вслед за ней, Самоваров остался в холле. Из кухни послышались крики, проклятия, металлический лязг и грохот упавшего табурета. Наконец Сахаров вернулся. Побелевшими от усилий пальцами он держал за шкирку чумазую кошку с черным пятном на морде. Лишенная холодца, кошка разочарованно выла. Она изгибалась в руке Юрия Валерьевича и когтями задних лап пыталась вспороть его щеку. Лида шла сзади и мстительно ухмылялась.

– Через день такая коррида, – проходя мимо Самоварова, пожаловался Юрий Валерьевич.

– А ты ушами не хлопай! – веско заметила Лида. – Вечно откроешь дверь нарастапашку и ползешь еле-еле. Тут не только кошка, тут верблюд влезет.

Говоря последние слова, она недобро глянула своими темными очами на Самоварова. Особенно ей не понравился пакет с продуктами в его руках.

Сахаров приоткрыл входную дверь и забросил кошку далеко в сумрак подъезда.

– Теперь ко мне, Николай Алексеевич! – сказал он и достал еще один длинный ключ.

Комната Сахарова, вторая по коридору, казалась довольно просторной – может быть, потому, что в ней было мало мебели. Стояли здесь лишь кухонный стол с пластиковой крышкой, тахта, комод да два поцарапанных стула. Осенний свет всласть заливал и золотил эти скромные предметы. Шторы ему не мешали – Сахаров не держал никаких штор. Зато толстые стены делали неотвязный голос Лепса еле слышным – он будто просачивался из другой жизни, извне, подобно водопроводной протечке (на стене у Сахарова как раз красовались недавние ржавые разводы).

Все это Самоваров приметил не сразу. Первым делом он поискал глазами Лансере. На комоде у Юрия Валерьевича в самом деле красовалась бронзовая статуэтка. Но это был не Лансере – никаких казаков, аргамаков и скачущих борзых. Изящная бронзовая женщина стояла на одной ножке, другую отставив в сторону. Головку с синими эмалевыми волосами она повернула в профиль, руки подняла ладошками вверх.

Самоваров потерял дар речи, хотя про себя возопил: «Разрази меня гром, если это не Чипарус!»

– Что, нравится? Отдам недорого, – обрадовался Юрий Валерьевич; он застелил стол газетой, разложил покупки и уже резал колбасу. – Хорошая скульптурка! Жена моя первая, Нинель, привезла из Минеральных Вод; она там отдыхала по курсовке.

Самоваров поднял глаза на стену, где теснились всевозможные картинки, приклеенные к обоям скотчем. Были тут и черно-белые фотографии, на которых рядами стояли какие-то люди в пиджаках, и календарь за прошлый год с котятами в корзинке, и Алла Пугачева, поющая в тюльпан, и пара разворотов из «Плейбоя» с блондинками в одних трусиках. Среди этой белиберды, выступая над всем прочим толщиной золоченых рам, рядком висели два пейзажа, совсем маленькие, в ладонь, писанные фантастически тонко.