Семён Данилюк - Обитель милосердия [сборник] Страница 31

Вот тогда я всё для себя понял.

Ведь я как? Понравился пацан, чего не пособить? И сам себе умилялся: вот какой дядя добрый. Вроде получилось приручить. Значит, психолог! А потом вроде не срослось. Опять же не виноват. Обстоятельства. А то, что в искалеченной жизни этого пацана я, может, последним человеком оказался, кто остановить его мог, кому он поверил, — об этом я думал?! Хотя, пожалуй, думал. Только когда усилия особые потребовались, на это меня не хватило. Вот и выходит, что судьбой своей он в первую очередь мне, добренькому дяде, обязан. — Кольцов скрипнул зубами. — Нельзя, оказывается, добро творить между делом.

— О чем и говорю! — охотно согласился Завистяев. — Наше добро — грамотно делать свою работу. Раскрывать, выявлять и сажать. Без всяких антимоний. За это нам и зарплата положена.

Сашка упруго вскочил, вытянулся. В кабинет входил начальник следственного управления полковник Шурыгин.

— Ужин после битвы? — Шурыгин прошелся взглядом по уставленному столу. — Потом чтоб всё за собой убрать!.. Значит, сообщаю, новым руководителем следственной бригады назначается… — Он сдержанно кашлянул, давая тем понять, что решение не его. — Завистяев.

— Есть такое дело — принять дивизию! — браво выкрикнул Сашка.

— Завтра с планом работы ко мне, — хмуро осадил неуместную веселость следователя Шурыгин. Он остановился взглядом на ссутулившемся Кольцове, замешкался, но, так ничего и не добавив, вышел.

— Не унывай, Георгич, пробьемся! — Сашка приобнял Кольцова. — И о пенсии думать забудь. Мне ценные кадры нужны. Но только чтоб отныне без закидонов. С утра на обыска поедем. Там живая работа. Не до рассусоливаний будет! А со Шмалько этим себя не гноби. Такая, стало быть, планида его: по зонам да по тюрьмам. Ещё, небось, и в кайф.

— Да нет в этом никакого кайфа! — Кольцов сбросил с плеча покровительственную руку, пошёл к выходу. У двери задержался:

— Повесился Андрюшка через день в камере. Недоглядели.

Он вышел.

— М-да, выработался мужик, — сожалеюще процедил вслед Завистяев. — Боюсь, не потянет.

Коновальчук собрался возразить, но сдержался — кто ж станет спорить с новым начальством?

Чудачок

Из цикла «Журнал учета происшествий»

Следователь Ханский — натура деятельная, неугомонная. По утрам его рослая породистая фигура начинала мелькать в отделе милиции ещё до прихода начальника РОВД полковника Бойкова, который, страдая бессонницей, в свою очередь, появлялся в дежурной части не позже восьми утра.

И когда в девятом часу вечера усталый полковник — фронтовик в последний раз проходил по коридору, из кабинета с роковой цифрой «тринадцать» всё ещё разносилась бодрая чечётка разбитой пишущей машинки «Москва»: неутомимый Ханский являл миру очередное обвинительное заключение.

В отделе Вадим Викторович Ханский был фигурой приметной: в стрельбе из пистолета ходил в первых, в лыжных гонках и беге по пересечённой местности уступал только гаишнику Шурику Гейне, призёру области по милицейскому многоборью; на его счету значилось вооружённое задержание.

И всё-таки один изъян в безупречной его репутации имелся: следователь Ханский, по определению начальника следствия майора Чекина, был клиническим лоботрясом.

Броуновское движение, о котором Вадим по причине прогулов в средней школе имел смутное представление, тем не менее, самым решительным образом сказалось на его характере. Оно бурлило и клокотало в нём с энергией вулкана, который пробуждался одновременно с самим Ханским. А потому Вадим Викторович не выносил однообразия.

Едва присев утром за рабочий стол, вспоминал он о массе незаконченных накануне, совершенно неотложных дел и, подброшенный изнутри, мчался по кабинетам.

И хотя одноэтажный райотдел был не слишком велик — не Кремлёвский дворец съездов, — найти после этого вдохновенного Вадима было затруднительно, чтобы не сказать маловероятно.

Да никто его, по правде сказать, и не искал. Как говаривал майор Чекин, кому он, зараза, нужен? Дела-то худо-бедно тянет, а с паршивой овцы… Вот именно.

Одно могло удержать легкомысленного Вадима на рабочем месте: хорошенькая потерпевшая или, ещё лучше, — обвиняемая. Но такая удача благодаря предусмотрительности начальника следствия ему выпадала нечасто. Потому на портрете Дзержинского, что часами томился в одиночестве в тринадцатом кабинете, установилось, по наблюдениям начальника ОБХСС Трифонова, унылое, укоризненное выражение лица.

Лишь к концу дня, когда все остальные с нетерпением принимались подгонять минутную стрелку, бодрый и энергичный Ханский подтягивался к своему кабинету. Тогда-то и возникал жизнеутверждающий дробот, что, подобно походному маршу, провожал по домам утомлённых сотрудников.

Новому следователю майору Усыгину, надо признать, здорово не повезло. Потому что, когда, подстриженный, подглаженный, поскрипывающий и благоухающий, прибыл он в райотдел для представления начальству, единственное свободное место оказалось как раз в коварном тринадцатом кабинете.

Начальник отдела Сергей Иванович Бойков, узнав о предстоящем пополнении, погрузился в тягостные раздумья. О новом сотруднике было известно, что работал, и успешно, в кадрах. Котировался на выдвижение. Но неожиданно для всех подал рапорт о переводе в низовое отделение, в следствие, где никогда прежде не работал.

Предпенсионник Бойков, тёртый аппаратчик, заподозрил, что под видом следователя в отдел забрасывают кандидата на его должность с задачей набрать компромат на нынешнее руководство. Потому вновь прибывшего встретил несколько настороженно. Подле Бойкова, нервно потирая руки, ёрзал начальник следствия Чекин — его самого, как вши Мазепу, заедали сомнения.

— Так почему вдруг решили?.. Говорят… э… Вы сами… — поинтересовался Бойков, старательно сохраняя любезность на лице.

— Сам! — радостно подтвердил новичок. — Захотелось на землю. К народу поближе. Чтоб своими руками эту нечисть… Ну, вы меня, конечно, понимаете?!

— Ещё бы! — помрачневший Бойков оборотился к начальнику следствия.

— Где разместите товарища? — строго вопросил он.

— Пока в тринадцатый, к Ханскому, — Чекин стеснительно отвёл глаза. — Мест-то все равно нигде больше нет.

— Ну, разве что пока, — Бойков с состраданием оглядел беспечного новобранца. — Кабинет большой, на двоих. А мы вам туда лампу настольную выделим. Вот начальник следствия обеспечит.

— Да вы не волнуйтесь, товарищи, — успокоил обоих Усыгин. — Я не прихотлив. Главное — побыстрей впрячься в работу.

— Чего-чего, а этого добра хватает, — буркнул Чекин и, как всегда при упоминании о вале уголовных дел, загрустил.

Так и получилось, что, когда в десять утра по пути из ГАИ в пожарку Вадим заскочил за забытыми сигаретами, из-за соседнего, пустого прежде стола поднялся округлый и складный моложавый майор милиции.

— Здравствуйте, Вадим Викторович, — произнёс майор.

— Здоров, — невнимательно бросил Вадим.

— Я майор Усыгин, ваш новый товарищ.

Последняя фраза догнала Вадичку в дверях. Ханский озадаченно притормозил. Вернулся.

— Чего говоришь? — засомневался он.

— Говорю, будем вместе работать. Бороться с теми, кто мешает нам жить. Бок о бок выметать скверну, — майор жизнерадостно ткнул Вадика в бок коротким пальчиком. — Вот как вы полагаете, Вадим Викторович? Скоро мы победим преступность?

— Ага, — сообразил что-то Вадим и на всякий случай присел за машинку.

— Я тут поработать собирался, — смутно сообщил он.

— Конечно, конечно. Не буду мешать, — майор благоговейно отступил, кивнул на разваленные листы уголовного дела. — Должно быть, изобличаете кого-нибудь матёрого?

Ханский, неделю как волокитивший «венерическое» дело, разом сомлел и притих, совершенно ошарашенный.

Спустя полчаса Усыгин забеспокоился.

— Извините, Вадим Викторович, что отвлекаю, — задремавший Ханский вздрогнул. — Но вот что странно. Новый человек в райотделе уже два часа и до сих пор не представлен коллективу. Странно, чтоб не сказать: неверно. Боюсь, это чья-то недоработка.

— У нас каждый сам «прописывае тся», — мрачно бухнул Вадим, которому складный майор всё сильнее действовал на нервы.

— Как это?

— Сам, говорю. Обойди кабинеты. Представься. Кто таков, для чего прибыл.

— Вы полагаете, это удобно? — На лице Усыгина установилось выражение такого полнейшего внимания, что Вадим ощутил приступ вдохновения.

— Ещё как! — заверил он. — Только не бирюком входи, а покаламбурь.

— Сказать людям живое слово? — догадался Усыгин.

— Ну. Ты ж это наверняка умеешь.

— Да, мне приходилось работать с массами, — подтвердил Усыгин и, поправив фигуристо сидевшую на нём форму, отправился с визитами. Следом походкой индейца, вставшего на тропу войны, крался Ханский.