Мария Семенова - Преступление без срока давности Страница 32

Вчера дал о себе знать «барабан» Борисов, зовущийся в миру Сергеем Ивановичем Жилиным. Утром сосед снизу увидел его тело, подвешенное за ногу, как раз за своим окном. На жилинской спине было вырезано: «Стукач хуже провокатора», а вскрытие определило, что погибал он мучительно и страшно. Сперва через задний проход его накачали пенящимся, быстро твердеющим герметиком, затем кастрировали и только потом повесили умирать от потери крови. Входная дверь без повреждений, следы отсутствуют, никто ничего не видел, не слышал, не знает…

«Профессионально сработали, сволочи». Ступин шагнул на живую ступеньку эскалатора и медленно поплыл вниз, непроизвольно вглядываясь во встречные лица. Равнодушные молодые, красивые женские, скорбные старческие. Да, стоило воевать и вкалывать всю жизнь, чтобы вот так, зажав в кулаке тридцать пенсионных долларов, выплаченных черт знает с каким опозданием, наблюдать творящийся вокруг бардак!

«Многоразовые прокладки! Фигурный тампакс! Грезы настоящей женщины! Сухо! Сухо! Сука». Ступин сошел с эскалатора и, продираясь сквозь толпу, двинулся в самый конец перрона. В руке он держал объемистый мешочек с раками — Настя попросила вчера, причем врачи согласились с легкостью — пожалуйста, ей уже можно все… Говоря честно, членистоногие были так себе, мелкие, сваренные неизвестно когда, сразу видно — магазинные. Давно когда-то Ступин сам ловил их сотнями, не таких, конечно, дохлых, а здоровенных, усатых, хватит такой за палец — мало не покажется. Господи, сколько же лет прошло с тех пор!

Десять, а может, пятнадцать? Безжалостная память сразу перенесла его на глинистые берега безымянной речушки. Он увидел себя, загорелого, в огромных семейных трусах, с полной корзиной раков, и Настю, крохотную, испуганно раскрывшую глазенки при виде страшных, загребуще-клешнястых усатых великанов. Майор вдруг почувствовал, как к горлу под самый кадык подкатывает горький, хорошо знакомый ком. Он попытался проглотить его, крепко сжал повлажневшие глаза и, может быть, поэтому не обратил внимания на человека в черной кожаной кепке.

Тот протолкнулся в двери вслед за Ступиным, прижался грудью к его плечу и, ухватив рукой поручень, стал с любопытством вникать в рекламу: в свет вышло новое творение какой-то писательницы. Фамилия Ступину показалась знакомой. Правда, из всех ее книг майор читал лишь «Волкодава», да и то урывками, но роман ему понравился. Он и сам бы, может быть, взялся за боевой топор и кое-кому выпустил мозги наружу, да руки коротки и закваска не та — рабская.

Внезапно на полной скорости вагон качнуло, пассажир в кепке вдруг навалился на майора, и тот, коротко вскрикнув, начал оседать. Немыслимая боль засела огненной занозой в ступинском сердце, и, хватая воздух ртом, он представил, как будет мучиться невыгулянный Бакс, бессильно вытянулся, и по его щекам скатились две слезинки. Вся жизнь мгновенно промелькнула перед ним, сразу стало легко, а потом появился ослепительный свет, такой яркий, что пришлось крепко сомкнуть веки. Навсегда.

— Смотри-ка ты, человеку с сердцем стало плохо.

Пассажир в кепке был профессионалом высокого класса. Недаром поется в старой зековской песне: «Пером не бьют, перо суют», — он мастерски всадил трехгранную, сделанную из надфиля заточку клиенту глубоко под лопатку, попал точно в сердце и, обломив хрупкую сталь заученным движением, уже успел избавиться от рукояти.

— Ой, как бы его тошнить не начало! — засуетились окружающие, определили мертвеца на сидячее место, а в это время поезд встал, и, усмехнувшись, пассажир в кепке из вагона вышел. Не торопясь он двинулся по эскалатору вверх, спокойно вышел из метро и, зашвырнув в первый же мусорный бак свой головной убор, растворился в лабиринте улиц.

Настиных раков сожрали метровские менты — с удовольствием, под разговоры и водочку. Даром, что ли, перли жмура из вагона? А что майор, так насрать. Мертвые, они все одинаковые — без претензий.

Селедка под шубой была восхитительной — сочной, тающей во рту и в меру соленой. За ней последовал борщ, не какая-нибудь там общепитовская гадость, бульоном для которой служит неизвестно что, а свекла варится отдельно и добавляется по мере надобности. Нет, настоящий украинский — с толченным в сале чесночком, благоухающий кореньями и нежно-розовый от сметаны.

— Очень вкусно, родная.

Управившись с борщом, Плещеев взял из рук жены горшочек с пловом, полил сверху соусом и только нацелился вилкой, как проснулся телефон.

— Это тебя, подойдешь? — Прикрыв ладонью трубку, Людмила изобразила скорбный вид, — пообедать не дадут человеку! — и недокормленный супруг поднялся из-за стола:

— Придется, может, срочное что.

— Добрый вечер, Сергей Петрович.

«Бывают же чудеса на свете! Это объявился Женька Хрусталев; как только телефон нашел, столько лет прошло».

Голос у бывшего опера был какой-то убитый, да и повод для звонка — горячее желание встретиться — показался Плещееву странным, но как откажешь бывшему сослуживцу, с которым вместе пуд дерьма съеден, боевому, можно сказать, товарищу?

— Через час у паровоза, подходит? — Сергей Петрович вздохнул, положил трубку и, глянув виновато на супругу: — Спасибо, киса, я потом, — принялся одеваться: надо было еще топать на стоянку за машиной.

Неподалеку от святыни, на коей аккурат в канун октябрьских безобразий изволил кочегарить вождь, было многолюдно. Народ, оперевшись на реликвию задом, занимал выжидательную позицию, и легендарное прошлое паровоза было ему до фени. А напрасно! Сколько интересного мог бы рассказать он: к примеру, что именно и в каких купюрах перевез на нем геройский путеец Елава, как однажды, сгорев на валюте, машинист никого не вломил и за верность идее был спасен лично вождем пролетариев.

С тех пор много чего случилось, а главное, паровоз революции давно уже загнали в тупик, и, сгрудившись перед ним, россияне нынче занимались своими делами — курили, ждали кого-то, так что появление Плещеева прошло незамеченным. Только парочка девиц с интересом стрельнула глазенками по усатому лицу Сергея Петровича, ну да что с них взять — гормонально озабоченные дурочки, жертвы акселерации.

Хрусталев уже был на месте — облокотившись о поручень ограждения, он стоял без шапки, и порывистый ветер трепал его седые, стриженные явно не по уставу волосы.

— Здравствуй, Сергей Петрович. — От полковника пахло водкой, но в ответ на плещеевский взгляд он твердо посмотрел ему в лицо красными слезящимися глазами: — Товарища хоронил сегодня, убили его.

Ступина зарыли на Южном, под карканье ворон и матюги пахавших неподалеку «негров». Когда гроб с его телом опустили в вырытую «Беларусью» могилу, послышался плеск воды, и сердце Хрусталева сжалось — нет уж, лучше в крематорий, чем вот так, вплавь… Затем коротко, чтобы не застудить горло, начальство толкануло речь, с грохотом продырявил небо калибр семь шестьдесят две, и под похоронные крики пернатых скорбная церемония закончилась.

По пути в управление Хрусталев приобрел бутылку «Топаза» — литровую, с огурчиком, мать его за ногу — и так набрался у себя в кабинете, что пришлось вызывать машину и ехать домой — служить отечеству в столь прискорбном виде было несовместно.

Пока он отсыпался на диване — прямо в форме, пуская слюни на орденские планки кителя, — снилась ему какая-то гадость. Скрюченное ступинское тело с пятидюймовой заточкой в сердце, окровавленные кроличьи тушки, уроды с мордами, напоминающими генеральскую, и, пробудившись от чувства омерзения, Хрусталев побрел в ванную и долго стоял под холодным секущим дождем. Ну и ну, совершенно неожиданно его вырвало, на глаза вдруг навернулись слезы, и, даже содрогнувшись от глубокого к себе отвращения, он принялся звонить Плещееву. Если бы он сделал это раньше, может быть, и Ступин был бы жив, кто знает.

— Тебя ведь интересует «фараон», — полковник быстро отвел глаза и, оглянувшись, со вздохом показал Сергею Петровичу на обшарпанный бордовый дипломат, — здесь кое-какая фактура по нему, целый отдел пахал две недели. — Заметив, как изумленно расширились плещеевские зрачки, он закурил и, с наслаждением затянувшись, выщелкнул сигарету в урну. — Из-за этого дерьма уже погибли двое, думаю, будет намного больше. А мне, — он снова потянулся за пачкой «Бонда» и неожиданно с яростью смял ее в кулаке, — все это поперек горла. Потому как закон у нас для дураков, а чтобы служить ему, надо быть вообще круглым идиотом. Куда как лучше сразу, без суда и следствия, — наповал, чтобы башка вдребезги.

Неожиданно подмигнув Плещееву, он поставил дипломат к его ногам, вздохнул и, не прощаясь, медленно поплелся прочь — чувствовалось, что ноги плохо слушаются его.

«Как же все-таки его отчество — Иваныч, Алексаныч?» Так и не вспомнив, Сергей Петрович посмотрел полковнику вслед и, захватив кейс, — «где же мы засветились?» — быстро пошел к машине.