Нина Васина - Черные розы для снайпера Страница 32

– Подумаешь! Ты меня иногда так выводишь из себя – убить готова!

– Ладно, спасибо тебе за ласковое пробуждение. – Ева сердито откинула одеяло и села. – Я сама буду стирать сегодня. Только позвоню. – Она встала и вытянулась вверх, встав на цыпочки и доставая кончиками пальцев на потолке толстый брус перекладины.

– У меня в кабинете действительно стояли подслушки? – Далила смотрела на Еву лежа, к полу свешивались тяжелые желтые волосы.

– Похоже, так.

– И как ты это объясняешь?

– Пока никак. Но я удивлена, буду выяснять. Кстати, ты говорила, у тебя в группе шестеро. Я видела четверых.

– Ко мне ходят еще две сестры.

– Близнецы? – удивилась Ева и присела рядом на кровать.

– Погодки, но очень похожи. Преподают иностранные языки, красивы, друг без друга жить не могут и часто путаются. Забывают, понимаешь ли, кто есть кто. То одна, то другая выдает себя за сестру. Меняются мужчинами, однажды одна вместо другой сидела пятнадцать суток за хулиганство. Они меня восхищают, как экзотические рыбки.

По коридору прошлепали детские быстрые ножки.

– Кака! – сказала маленькая Ева, появляясь в дверях в одной короткой рубашке.

Женщины вскочили и бросились, одна – к ребенку, другая за горшком.

– Сёка! – сопротивлялась девочка, отказываясь садиться на горшок.

Далила и Ева быстро прошли в комнату, где спали дети, обнаружили маленького Сережу, задумчиво стоящего у манежа широко расставив ноги.

– Поздно, – сказала Далила, скривив нос. – Это ты нарядила его на ночь в комбинезон? У Муси они спят в одних рубашках, утром откидывают сторону кроватки, сползают и все делают в горшки сами!

– Кака! – объявил мальчик, опустился на четвереньки и быстро пополз к двери.

– Ладно, виновата, все равно стирать, но девочку я тоже в комбинезон упаковала и все пуговицы застегнула! – Ева показала на один заполненный горшок и валяющийся на полу комбинезончик.

– Ты что, радость моя, еще не поняла разницы между женщиной и мужчиной? – Далила ловила мальчика, он уползал, стуча коленками в деревянный пол и смеясь.

В шесть часов утра Климентий Фабер наконец увидел того мужчину, для которого на вертеле жарили барашка. Фабер был удивлен, потому что, в первый раз приехав к Наталье в гости, он подробнейшим образом осмотрел ее хозяйство как человек, который всегда с удовольствием изучает уровень приспосабливаемости и способы зарабатывания денег. Наталья держала оборудованную финнами мини-ферму и шикарный коровник с такими чистыми и ухоженными коровами, что Фаберу сначала показалось, что он, как в бытность свою пионером, попал на ВДНХ в павильон «Животноводство». Коров можно было гладить где угодно, а в светлом просторном помещении с незнакомой Фаберу техникой стоял чудный дух молока и горячего женского тела. В коровнике днем работали те самые длинноволосые красавицы, которые по вечерам обслуживали мужчин. А можно было прийти и днем, и утром во время дойки. Можно было взять девушку прямо от коровы – нежную доярочку в белом платочке и сарафане до пят. Еще был курятник, хотя Наталья предпочитала индоуток, для которых содержался огороженный пруд, а в зимнее время бассейн. Был и свинарник, а вот овец Наталья не держала, и, чтобы приготовить молодого барашка по заказу какого-нибудь южного гостя, ей приходилось лететь за ним через озеро в Ухтому, потому что жители ближайших селений ненавидели ее так же сильно, как боялись.

Еще не открыв глаз, Фабер постарался прислушаться и по звукам определить, где он сегодня проснулся. Его укутывала плотно и даже как-то торжественно полнейшая тишина. Глубоко вдохнув холодный воздух, Фабер слегка приоткрыл глаза и тут же в ужасе вытаращился в потолок. Грубые камни над ним были мокрыми, влага подтекала тяжелыми каплями на выступах и бесшумно падала вниз, превращаясь в темное пятнышко на перине, под которой так сладко спалось Фаберу. Осмотрев при свете керосиновой лампы некоторые предметы, висящие на стенах, Фабер вспомнил, где он, удивился легкости в голове и ощущению отлично отдохнувшего за два часа организма и постарался не думать, для каких именно частей тела употребляется тот или иной инструмент, вывешенный украшением на заплесневевшей стене. Выбравшись по почти отвесной лестнице на свет, Фабер обнаружил у колодца во дворе голого по пояс мужчину, который опередил его и подвывал от удовольствия, выливая воду из ведра на голову. Осмотрев заросшее черными волосами упитанное тело, мокрое лицо с усами и крупным нависающим носом, Фабер понял, что барашка заказывал именно этот.

– Неужели только утро? – огляделся Фабер, зевая и ежась от прохлады.

– Увы, уже утро! – сообщил ему с акцентом мужчина, накинул на голову полотенце и протянул, не глядя, руку. – Дядя Ваня. Жизнь струится из пальцев, как песок из разбитых часов.

Фабер руку брать не стал и обливаться передумал. Он поинтересовался, где может быть Стас, из-под полотенца ему было рассказано, что Стас ночью заполз под бильярдный стол и там заснул, а Наталья велела его не трогать, потому как Стас очень пугается, проснувшись не там, где заснул.

– Шэловек, понимаешь, видит, где она заснула, а потом видит совсэм другой место. Так можна сильна перепугаться, можна себя потерять.

Фабер дальше не стал слушать, он ушел искать бильярдную. По открытому балкону второго этажа пробежала голая длинноволосая девушка. Так бесшумно, что Фабер замер, стараясь уловить движение воздуха. Она тихо засмеялась за поворотом, уже невидимая Фаберу, и он вздохнул с облегчением. Растолкав совершенно невменяемого Покрышкина, Фабер пил с ним под столом клюквенный квас и обсуждал одну актрису.

– Ты пойми, Клим, – с трудом управляясь с собственным языком, Покрышкин объяснял Фаберу его заблуждения по поводу актерского мастерства, – секрет перевоплощения прост, потому что этого секрета не существует. Ты предлагаешь модель поведения, актер эту модель в себе перерабатывает, и вот, пожалуйста, готов образ. Твой и его, пополам. Актер талантлив, когда может из твоей модели сделать полную индивидуальность, так, что у тебя дух захватит от неожиданности. Ты меня понимаешь, Клим? – Покрышкин уставился на Фабера воспаленными глазами, Фабер кивнул. – Вот и отлично, а то я сам себя не понимаю.

– Почему мужчина выбирает ту или другую женщину? – вдруг спросил Фабер.

– Да по памяти, друг мой, только по памяти! Ему кажется, что он женщину выбрал, а на самом деле он ее в этот момент вспомнил! И ничего с этим не поделать. Этим пользуются художники или киношники, они помогают тебе помнить свою женщину, мужчину, смерть или Венецию зимой. Человечество вращается в одном и том же круге всю свою историю. Люди одни и те же, страсти повторяются, это не моя мысль, это Кумус сказал. Кстати, живопись сама по себе категорически иллюзорна. Фотография более приемлема. Фотография хотя бы дает надежду на реальность. А живопись – это узаконенный вид навязанного обмана. Кто это сказал?

– Не помню. Я и Венецию зимой не помню, и смерти не помню.

– Ты, Клим, поэтому и не смотришь фильмы про это! Неинтересны тебе такие фильмы и картины.

– Сколько женщин можно вспомнить вообще? – Фабер лег на спину и рассматривал крепеж стола.

– Это как повезет. Можно только одну. И все. Вот будет трагедия, скажу я тебе! Пикассо это сказал про живопись. Да, Пикассо. Мастер узаконенного обмана. А музыка всегда невинна! – закричал вдруг Стас.

– Ты когда женщину вспоминаешь, берешь ее? – Фабер повернулся к Покрышкину и вдруг пожалел худого, со всклокоченными волосами, немолодого человечка.

– Это зависит от того, что ты делал с ней сто, двести, пятьсот лет назад. Разные вариации должны быть, понимаешь. Это сразу чувствуешь, когда надо просто завалить быстренько, а когда и дышать рядом невмоготу, не то что двигаться. А вообще я больше люблю у женщины тело, а не душу, чем и несчастен, идиот. Пойдем к гостям, что ли? Будем пить и жрать. Пить и жрать.

– Нет, я поеду, у меня дела, – Фабер вылезал из-под стола на четвереньках.

– Останься, ты не поверишь, приехал натуральный шотландец, надел юбку и на волынке играет!

– Поеду, – покачал головой Фабер.

Покрышкин догнал его на тропинке к озеру, дернул за руку, разворачивая к себе:

– Слушай, Наталья девочку привела. Ту, про которую ты спрашивал. Догони, говорит, что же это гость дорогой уедет без удовольствия. В твоем вкусе, она у нее не постоянно, она из деревни и, честно говоря, еще школьница, поэтому вчера, когда ты приехал, ее здесь не было. Пойдешь?

– Нет, – Фабер улыбнулся, – извинись за беспокойство, скажи… Знаешь как скажи, что я все получил, чего хотел. Спасибо. Дела. – Он отвернулся и ушел в высокую траву.

– Эй! – закричал Покрышкин, уже не видя его. – Да ты зачем приезжал-то?!