Галина Романова - Рыцарь чужой мечты Страница 32

– Так больше, может, некому, – высказал помощник свою точку зрения, сам того не желая, повторяя любимую фразу своего начальства.

– Ага, как же, некому, умник! – Гришин почуял подвох и покосился на молодого помощника. – У нее мужиков полон дом был. А подругу она сразу после похорон мужа из дома выпроводила. И видеть больше не пожелала. Так с какой стати ей на нее наследство оформлять? И алиби у той нет, это-то ты понимаешь или нет?!

Помощник, конечно же, понимал, но…

Но если следовать логике старшего коллеги, то алиби нет у одной трети населения планеты. Каждый из этой трети может вечером прийти домой, запереться в своей квартире, сесть перед телевизором и не звонить никому, и на глаза никому не попадаться. И не у всякого есть нужда пойти по соседям с просьбой о куске хлеба или стакане сахара.

– Пусть так, – почти соглашался Гришин, и тут же снова: – А зачем она все же раньше времени из санатория прикатила?

– Из дома отдыха, Михаил Семенович, – поправил помощник. – Ездил я туда, тоска смертная, а не отдых. Ей наверняка сделалось там одиноко, вот она и уехала.

– А к кому от одиночества прикатила, если муж ее в командировке, а? Что скажешь? Чем возразишь?

Здесь возразить было нечего. И помощник угрюмо молчал. Он, конечно же, не особо верил, что Ирина способна была на такое преступление. Чтобы вдеть голову подруги в петлю, подруги, с которой дружила не один год… Из-за каких-то квадратных метров…

Нет, чудовищно как-то. А с другой стороны, было в ее поступках что-то странное.

– И отпечатков ее в квартире погибшей полно. Что смотришь? – непонятно чему радовался Гришин. – Так что закрывать надо дамочку. Хотя бы на сорок восемь часов надо закрывать. А там посмотрим, как она будет врать и изворачиваться.

Ирина не врала. Она повторяла всякий раз одно и то же – то есть говорила чистую правду. То есть почти чистую правду. Она утаила, что провела ночь в квартире Александра потому, что ее дом в ту ночь был занят ее мужем и его любовницей. Об этом умолчала. А во всем остальном – слово в слово – чистейшая правда. На всех допросах. И всякий раз с удивлением обнаруживала, что слов ее почти никто не слышит. Этот отвратительный Гришин Михаил Семенович вроде бы уже утвердился в какой-то одной ему ведомой мысли и планомерно подтасовывал ее показания. Он даже протоколы записывал за ней совершенно не так, как она излагала. Слова вроде бы были те же, но вот в предложения они складывались как-то чудовищно неправильно. И Ирина отказалась их подписывать, чем вызвала новую волну недовольства Гришина Михаила Семеновича.

– Будешь до суда у меня тут париться, подруга! – рыкал он, потрясая в воздухе стопкой протоколов, где не было ее подписи.

Через сутки после ее задержания ей разрешили увидеться со Стасом.

Ее долго вели по бетонному коридору, выкрашенному стандартно: стены в рост человека темно-синим, то, что выше, – в белый цвет, включая потолок. Провели через пару решетчатых ограждений, ввели в тесную камеру. Почти точную копию той, где ее содержали. С той лишь разницей, что здесь не было унитаза, умывальника и кровати. Стояли один стол, пара стульев и скамейка возле входа.

Стулья по обе стороны стола они заняли с мужем. На скамейке приземлился охранник.

– Ириша, что происходит?! – дребезжащим от переживаний голосом тут же спросил Стас. – Что, черт побери, происходит вообще?! Я приезжаю, а тут такое!!! Жена в тюрьме! Ее подруга в морге! Как все это понимать?!

– Я не знаю, Стас. Думаю, все разъяснится. – Она искренне полагала, что так оно и будет. – Это какое-то невыносимое недоразумение. Я была дома и тут…

– Когда ты была дома, милая?! Когда?! Почему ты приехала раньше срока из дома отдыха? Приехала, а мне не сообщила! Какого это было числа, ну! Сейчас хотя бы не соври!

Его глаза впивались в ее лицо ужасными колючками. Они требовали рассказать ему правду. Хотя наверняка ее ему уже доложили услужливые парни в погонах. Стас, разумеется, сопоставил дату ее приезда и собственного отъезда в Питер и понял, что…

Что если она, уехав из загородного дома отдыха, не вернулась этим же вечером домой, то его жена ночевала… И где же, черт возьми, она ночевала?!

Спросить напрямую он ее об этом не мог. Он бы выдал себя тогда с головой, но вот сомневаться, обвинять, догадываться и ревновать имел полное право. И гремучая взвесь всех этих тайных чувств приносила ему невероятные страдания. Его просто корежило, когда он сидел на казенном стуле напротив нее в комнате для свиданий. Нет, один раз он все же осмелился и спросил:

– Ты вернулась домой этим же вечером, как уехала оттуда?

– Ну да, а как еще?

Ирина посмотрела на него со злым вызовом. Она будто подначивала его: ну давай, давай, спроси, где я ночевала.

– Дома была? – спросил он все же, вильнув взглядом куда-то в сторону.

– Дома, а где же еще! – Она даже глазом не моргнула, соврав ему, не выдержала и спросила с подвохом: – А что? Где, по-твоему, я могу еще ночевать? К Наташке мне путь был заказан. Больше мне идти было не к кому.

– Ну-ну… – ухмыльнулся Стас недобро и глянул на жену так, что той моментально захотелось обратно в камеру. Никогда бы она не могла подумать, что он может смотреть на нее с такой ненавистью. – Только менты вот с чего-то думают иначе. Считают, что вернулась ты из-за подруги своей. И дома ты не ночевала, а была у нее.

– Ну они, допустим, считают не совсем так. У Натальи в вечер убийства был мужчина.

– Да ну! – Он ошарашенно заморгал. – Мужчина у Натальи?! Так она же совсем недавно овдовела.

– Овдовела она много раньше, милый. Еще тогда, когда Генка ее предал! Это ведь такой удар для женщины: знать, что ты больше не любима и не нужна, – и снова был вызов в ее словах. – Вот тогда она и овдовела. И как всякая нормальная женщина имела полное право не носить по мужу траур. Разве я не права?

Стас сердито засопел, какое-то время от ответа воздерживался. Потом все же выдал с тяжелым вздохом:

– Ты всегда права, Ирина. Почему вот только ты здесь, а не дома, не пойму?..

Она тоже не понимала. И искренне надеялась на то, что ее через пару суток освободят.

Освободить-то и в самом деле освободили, но взяли подписку о невыезде. Говорили с протокольной суровостью и попросили являться на допрос по первому зову.

– Разумеется. – Ирина недоуменно пожала плечами. – А как же иначе? Не собираюсь я бегать от доблестных органов правопорядка, поверьте. И в моих интересах тоже, чтобы убийцу Натальи нашли. Хотя…

Хотя она теперь была практически уверена, что Наташу убила Мохова Светлана. Слишком много всего на ней сходилось. Слишком!

– Это мы без вас разбираться станем, кто из вас двоих ее убил, – оборвал нить ее рассуждений Гришин Михаил Семенович. – В советчиках не особенно нуждаемся. Кстати, раз уж вы такая дотошная дама, не подскажете, с кем встречалась ваша покойная подруга?

– Нет, не подскажу. Я его… их… никогда не видела. И меня с ними никто не знакомил.

– Их?! Вы не оговорились? Их что – было так много?

– Я не знаю, но ее покойный муж что-то такое рассказывал про малолеток каких-то. Что будто бы Наталья совершенно стыд и совесть потеряла, таскается по барам с хакерами, байкерами… Что-то в этом роде, короче. Однажды я пришла к ней, это было еще до смерти Гены. А у нее посуды грязной целая раковина. По количеству столовых предметов я сделала вывод, что у нее было много гостей.

– И ни с кем из них вы не знакомы, как я понял, – с тоской констатировал Гришин.

Прорабатывать новую версию, которую с них требовало начальство, ему до боли зубной не хотелось. Туда ведь только сунься – к этим длинноволосым или, наоборот, лысым татуированным молодчикам. Туда ведь только ногу сунь, сразу потонешь в их пустых глазах и кличках. Начнут врать, друг на друга сваливать. Ох, заведомо гиблая версия, заведомо. Ведь как было хорошо с этими бабами! Все просто и понятно. И мотив имеется, и улик воз и маленькая тележка. Чего, казалось бы, проще: передавай дело в суд и отряхивай ладони. Нет же! Виктор Иванович затупил и знать ничего не хочет: Моховой он благодарен, эту симпатюлю подозревать не может по ряду причин. Знает он – Гришин – ряд этих причин, чего уж! Между ее длинными ногами эта самая главная причина. А то жену он любит, да навсегда. Насмешил тоже. Любил бы так преданно и искренне жену, не стал бы за этих баб вступаться. И работать бы не мешал честным людям.

Гришин вызвал секретаршу и велел ей срочно отыскать его помощника.

– Он на происшествии, Михаил Семенович, – тут же выдала она ему ответ, перебирая бумаги на его столе, сортируя подписанные и нет.

– Как вернется, так и передай, черт возьми! – заорал Гришин ни с того ни с сего. Выдернул у нее из рук отсортированные бумаги и снова уложил их на стол. – И не трогай тут пока ничего! Нужно будет, сам отдам!