Ричард Фримен - Око Озириса Страница 32

Когда я надел его на палец, изящный глазок из голубой эмали взглянул на меня так ласково, что я почувствовал, что и меня охватывает волшебство древнего суеверия.

В этот вечер не было ни одного пациента на приеме, и это было хорошо, так как я мог написать длинный ответ. Приведу его конец:

«А теперь, дорогая, я все сказал и не открою рта на эту тему, пока «времена не изменятся». А если этого никогда не будет, если когда-нибудь, по закону вещей, мы будем сидеть рука об руку, седые, в морщинах, положив подбородок на костыль, и ворчать и болтать дружески о том, что могло бы быть, если бы угодно было всеблагому Озирису, — я все же буду счастлив, Руфь, потому что ваша дружба лучше любви другой женщины. Итак, вы видите, я взял себя в руки и даже готов улыбаться, и обещаю вам исполнить вашу просьбу и никогда не беспокоить вас.

Я надписал адрес, заклеил письмо, сам отнес его и опустил в ящик.

Первое время я считал себя чрезвычайно несчастным.

У меня не было никаких планов, но я жаждал освобождения от ненавистной рутины практики, чтобы быть вполне свободным.

Однажды вечером стремление к одиночеству вдруг сменилось жаждой общества. То общество, к которому меня на самом деле тянуло, было для меня недосягаемым, по запрещению моей повелительницы. Но у меня были друзья в Темпле. Я не видел их больше недели. Они, наверное, удивляются, что случилось со мной. Поужинав и набив трубку табаком, я немедленно устремился к ним.

Подходя к дому, в надвигавшихся сумерках, я наткнулся на самого Торндайка, выходившего из подъезда и нагруженного двумя складными стульями, фонариком и книгой.

— Ну, Барклей! — воскликнул он, — это вы? А мы удивлялись, что с вами?

— Действительно, я давно у вас не был, — согласился я.

Он посмотрел на меня внимательно у освещенного подъезда и заметил:

— Феттер-Лейн как будто не очень хорошо на вас действует, сынок. Вы похудели и осунулись.

— Мое дело там почти окончено. Барнард будет здесь через десять дней. Его судно остановится только на Мадере, чтобы забрать груз, а оттуда оно прямо пойдет домой. Куда это вы собрались со стульями?

— Я хочу посидеть в конце улицы, у садовой решетки. Там прохладнее, чем в комнатах. Если вы минуточку подождете, я захвачу еще стул для Джервиса, хотя он вернется не так скоро. — Он взбежал по лестнице и сейчас же вернулся с третьим стулом, и мы отправились со всей амуницией в спокойный уголок в начале аллеи.

— Ваше рабство, значит, подходит к концу, — сказал он, как только мы расставили стулья и повесили фонарик на решетку. — Больше нет никаких новостей?

— Нет. А у вас?

— К сожалению, тоже нет. Все мои розыски привели к отрицательным результатам. Конечно, есть довольно много данных, и все они идут в одном направлении, но я неохотно делаю решающие выводы, не имея чего-нибудь совершенно определенного. Я жду либо подтверждения, либо отрицания своих предположений; мне нужно еще какое-нибудь новое доказательство.

— Я не знал, что есть данные.

— Как же! — сказал Торндайк — Ведь вы знаете столько же, сколько и я. У вас в руках все существенные факты. Но, по-видимому, вы не сопоставили их и не выяснили их значения. Вы нашли бы нечто весьма любопытное и значительное.

— По-видимому, я не могу спросить об их значении?

— Думаю, что нет. Когда я веду дело, я не сообщаю своих подозрений никому, даже Джервису. Тогда только я могу сказать, что не было никаких упущений. Не думайте, что я вам не доверяю. Помните, что мои мысли принадлежат моему клиенту и что сущность стратегии — держать неприятеля в неизвестности.

— Да, я понимаю, конечно, я не должен был и спрашивать.

— Вы не должны были иметь необходимости спрашивать, — отвечал Торндайк с улыбкой. — Вам нужно было только сопоставить факты и сделать вывод самому.

Во время нашего разговора я заметил, что Торндайк время от времени пристально на меня посматривал. Немного помолчав, он вдруг спросил меня:

— У вас что-нибудь неладно, Барклей? Вы озабочены делами ваших друзей?

— Нет, не особенно. Хотя у них перспективы не очень-то розовые.

— Может быть, и не так плохо, как вам кажется, — сказал он. — Но я боюсь, что у вас есть какая-то особая забота. Вся ваша веселость куда-то испарилась. Я не хочу вмешиваться в ваши личные дела, но если бы я мог помочь вам советом, то помните, что мы старые друзья и что вы мой ученик.

Я выложил ему всю историю моего романа, сначала застенчиво, в сдержанных фразах, но потом свободнее и доверчивее. Он слушал внимательно и предложил один-два вопроса, когда мой рассказ не удовлетворял его. Когда я кончил, он тихо опустил руку мне на плечо.

— Вам не повезло, Барклей. Я не удивлен, что вы чувствуете себя несчастным. Не могу вам высказать, как я огорчен. Ведь она вам ясно сказала, что тут не замешан никакой мужчина?

— Да. И я не могу придумать никакой веской причины. Разве только, что она недостаточно любит меня. Это, действительно, основательная причина, но ведь это только временное, вовсе не такое непреодолимое препятствие, как она утверждает.

— Я не вижу, — сказал Торндайк, — почему мы должны путаться в каких-то непонятных, неестественных мотивах, когда вполне разумное объяснение бросается в глаза.

— Какое же? — воскликнул я. — Я не вижу.

— Очень естественно, что вы упускаете из виду некоторые обстоятельства, касающиеся мисс Беллингэм. Но я не думаю, что она не учитывала их значения. Сообразите, каково ее действительное положение? Я подразумеваю относительно исчезновения ее дяди.

— Я не понимаю вас.

— Ну, ни к чему закрывать глаза на факты, — сказал Торндайк. — Положение таково: если Джон Беллингэм попал в дом своего брата в Удфорде, то почти наверно он попал туда после своего посещения Хёрста. Заметьте, я говорю: если он попал. Я не говорю, что я думаю, будто он попал. Но установлено, что, по-видимому, он пошел туда. А если пошел, то после этого его никто не видел живым. Дальше, он не входил в парадную дверь. Никто не видел, что он входил в дом. Но была калитка позади дома и оттуда был звонок в кабинет. А вы вспомните, что когда пришли Хёрст и Джеллико, то м-р Беллингэм только что вернулся. До этого мисс Беллингэм была в кабинете. Это значит, что она была одна именно в то время, когда, как говорят, туда приходил Джон Беллингэм. Вот каково положение, Барклей. До сих пор ничего нельзя утверждать. Но рано или поздно, если Джон Беллингэм не будет найден, живой или мертвый, вопрос этот будет поставлен. Тогда Хёрст в виду самозащиты подберет все факты, которые перенесут подозрение с него на другое лицо. И этим лицом будет мисс Беллингэм.

Первое время я сидел буквально в столбняке от ужаса. Потом меня охватило негодование.

— Но, черт возьми! — воскликнул я, вскакивая. — Извините. Но у кого же хватит дьявольского нахальства подозревать, что эта милая изящная девушка убила своего дядю?

— На это будут намекать, если не утверждать положительно. И она знает это. Теперь нетрудно понять, почему она отказывается открыто соединить ваше имя со своим. Рисковать втянуть ваше честное имя в процесс? Запятнать его, может быть, такой ужасной гласностью?

— Ах, перестаньте! Это ужасно. Я не о себе думаю. Я был бы рад разделить ее мучительное состояние, если это неизбежно. Но ведь одна мысль об этом — кощунство и святотатство. Это прямо бесит меня.

— Да, я понимаю и вполне сочувствую вам. Право, я разделяю ваше справедливое негодование в отношении этого подлого дела. Вы не должны считать жестокостью с моей стороны, что я подхожу к делу так прямо.

— Я и не считаю. Вы мне указали только на опасность, которой я не видел, не сообразил. Но вы как будто намекаете, что так коварно обставлено дело намеренно.

— Разумеется. Все это не случайно. Либо вся обстановка указывает на действительные факты — чего я не думаю, — либо все подстроено нарочно, с определенной целью — навести на ложный след. Но обстоятельства убеждают меня, что все умышленно подстроено. И я жду — вовсе не с христианским терпением, уверяю вас, — когда можно будет наложить руку на негодяя, который все это сделал.

— Чего же вы ждете?

— Жду я неизбежного, — возразил он, — ложного шага, который неизменно делает всякий преступник, даже самый ловкий. До сих пор о нем ничего не было слышно. Но сейчас он должен что-нибудь предпринять, и тогда — он у меня в руках.

— Ну, а если он никак себя не проявит, что вы тогда будете делать?

— Да, вот это-то и страшно. Быть может, придется иметь дело с негодяем, дошедшим до совершенства. Я такого никогда еще не встречал, но, тем не менее, существование его возможно.

— И тогда что же? — мы будем стоять, сложа руки, и смотреть, как гибнут наши друзья?

— Возможно, — сказал Торндайк. И оба мы погрузились в мрачное, молчаливое раздумье.