Валерия Вербинина - Аквамариновое танго Страница 32

– Это вы хорошо сказали, – хмыкнула Жанна. – Только вот беда в том, что Леон ни в чем себе не отказывал. И ладно бы какие-то мимолетные статисточки, но он снова стал крутиться рядом с Евой.

– Почему?

– Как знать? Может быть, у них была великая любовь, – с вызовом ответила Жанна. – А может быть, дело в том, что у Евы в банке миллион наличными, а Лили не очень-то любила раскошеливаться. Любовь любовью, но когда из тебя все время тянут деньги, это и самую глупую заставит задуматься. Словом, она поразмыслила и дала Леону отставку. Но Леон недолго горевал: женился на дочери старого Герца, финансового туза. Продолжение вам известно? Он купил театр, устроил его по своему вкусу, только вот прибыль оказалась ниже, чем он рассчитывал. Тогда Леон переделал театр в кинематограф и открыл заново. От зрителей теперь отбоя нет, а на сцене он играет в другом месте и всем доволен. Да, дочку Герца он выгнал, как только старик разорился. Тот неудачно вложил деньги в русские бумаги и прогорел, а Леон свои вложил куда лучше и ничего не потерял. Теперь старый Герц, который держал за горло половину Парижа, каждую неделю в один и тот же час проходит под окнами Леона и выкрикивает проклятья в его адрес. И знаете, что сделал Леон? Предложил бывшим должникам Герца заплатить за билеты и любоваться с балкона, как старик внизу бессильно потрясает палкой и изрыгает проклятья на нескольких языках. – Жанна перевела дыхание. – Ох, я вам тут нарассказала уж и не знаю, на сколько франков, сударыня…

– Сорок пять, – сказала Амалия и, достав кошелек, отсчитала пятьдесят франков. – Сдачи не надо.

Крохоборка, именно так, помыслила она. Полузабытое слово маячило где-то в глубинах сознания, но Амалия, занятая беседой на другом языке, не сразу вспомнила его. Одним словом, общество этой крохоборки уже начало утомлять мою героиню. Однако Жанна, по-видимому, не была расположена ее отпускать.

– Скажите, сударыня, а правда, что кто-то убивает тех, кто был тогда в замке? – Амалия кивнула. – Ну-ну! Так им и надо. Лучше бы он начал с Делотров, конечно, – довольно крови они у меня попили! Не останетесь выпить чашечку кофе? – запоздало спохватилась она.

– Нет, благодарю вас. Мне и в самом деле пора идти.

И, выйдя за калитку, Амалия поймала себя на том, что ее так и тянет вдохнуть воздух полной грудью.

Такси нигде не было видно, но через сотню метров отыскалась трамвайная остановка. И так как баронесса Корф предпочитала действовать, а не задаваться философскими вопросами о том, прилично ли дворянке, которой целовали руку три российских императора, ездить в общественном транспорте, – о да, она просто-напросто купила билет и поднялась в вагон.

Трамвай бежал по рельсам, люди входили и выходили, а Амалия смотрела в окно и размышляла. Потому что размышлять в полупустом трамвае ужасно приятно – постукивают колеса, звенит колокольчик, ты сидишь на месте, а вселенная послушно вертится вокруг тебя, и от новенького вагона вкусно пахнет кожей и свежей краской.

На одной из остановок в вагон вошел молодой рабочий с ребенком на руках и уселся напротив Амалии. И хотя рабочий видел ее впервые в жизни и считал себя человеком не слишком разговорчивым, через несколько минут Амалия уже знала все о нем, о его семье, о его работе и о болезни девочки, которую он везет к врачу, потому что местный врач, уже осмотревший ребенка, не внушает его жене доверия.

Амалия знала, что у нее присутствует качество, едва ли не самое ценное для разведчика и следователя, – умение разговорить одним своим присутствием, ничего не делая и внешне никак не побуждая к разговору. И среди тех свидетельств, которые она выслушала сегодня, ей попалось несколько чрезвычайно интересных моментов, над которыми стоило как следует подумать.

Она приехала домой и, отдав необходимые распоряжения, отправилась принимать ванну. В сущности, Амалии просто хотелось продлить то настроение, которое она поймала в трамвае, – когда хлопотливый мир остается где-то снаружи, душа спокойна и довольна, мысли текут неспешно, волнами, и в какой-то момент ты ясно видишь отгадку и чувствуешь: она.

«Разумеется, одно слово еще ничего не значит… Но что, если…»

Нет, так не пойдет. Нужны доказательства, только где их взять?

Покинув ванну, Амалия вернулась в спальню и вызвала Ниццу. Ксении не было, к аппарату подошел Михаил, но баронесса сразу же уловила, что голос у сына какой-то сконфуженный.

– Она еще не возвращалась?

– Она… э… в общем, да. Мама, я должен сказать тебе одну вещь…

Амалия сразу же насторожилась.

– Миша, в чем дело?

– Произошло нечто очень неприятное… И это имеет отношение к Ксении. Понимаешь, она… Она ударила женщину.

– Что?! – Амалия оторопела.

– Дала пощечину старой графине Игнатьевой… При всех, можешь себе представить! Я никогда и представить себе не мог…

Однако к Амалии уже вернулся ее обычный здравый смысл.

– Ты хочешь сказать, что Ксения просто так подошла к графине, которая живет в Ницце, и ни с того ни с сего ударила ее по лицу?

– Нет, конечно же. Э… м… Словом, графиня сказала про тебя, что ты красный агент.

– Кто, я? – придушенным голосом просипела Амалия.

– Мама, не сердись, пожалуйста. Графине уже за шестьдесят…

– Тогда тем более у нее нет права говорить обо мне такие мерзости. И не мерзости, а вообще черт знает что! Постой, она что, сказала это Ксении?

– Ну, как-то так получилось… А Ксения вспылила и дала ей пощечину. Само собой, я не мог оставить это без внимания, но она… Словом, сестра покинула Ниццу и со своей свитой едет в Париж.

– Что еще за свита?

– Граф де Поршер и журналист Форе. Ах да, еще и сестра графа.

– Она что, не выполнила моего поручения и не нашла Симона Рошара?

– Нашла, просто я забыл тебе сообщить. Он сказал, что деньги его семья получила от Антуана Лами.

М-да, это осколочек совсем от другой мозаики. Как же склеить все эти фрагменты, в конце концов?

– Он в этом уверен?

– Он был совершенно категоричен. Мама, я не знаю, что мне делать.

– Ты о чем?

– О графине Игнатьевой. Она и раньше нас не любила, а теперь везде будет твердить, что ты точно шпионка красных.

– Дорогой мой мальчик, ты что, предлагаешь мне встать на Английской набережной и громко кричать: «Я не агент Троцкого»? Или написать плакат и прибить его к пальме? Допустим, кто-нибудь начнет говорить, что у тебя перепончатые крылья, ты живешь в пещере и вообще ты летучая мышь. Что тут можно поделать?

– Но что-нибудь ведь можно сделать? Хоть что-нибудь?

– Можно. Ксения уже это сделала. Я ее не оправдываю, но понять в данных обстоятельствах могу.

Михаил долго молчал, затем голосом, полным безнадежной усталости, произнес:

– Мне всегда казалось, что изгнанники должны держаться вместе. Что мы потеряли больше, чем имели право потерять, и поэтому у нас нет права что-то делить и ссориться между собой. Помнишь старуху Рагузину, которая выклянчивала хлеб у внуков, а потом у нее в комнате нашли наволочку, набитую золотом? Или княгиню, которая сказала тебе: «Наверное, вы не слишком скучаете по России, вы ведь отчасти польских кровей». Интересно, ей бы понравилось, если бы ей напомнили про ее собственные татарские корни? А писатель Сленин – сначала он тут писал пламенные статьи против большевиков, а теперь вернулся в Москву и опять строчит пламенные статьи, поливая грязью эмигрантов. А ведь мы ему помогали…

– Корабль наш тонет, и крысы бегут, – вздохнула Амалия. – Ну что ж, хотя бы потонем без крыс, и на том спасибо.

– Мама, я вовсе не об этом…

– А я как раз об этом. Есть эпохи, в которые можно жить, а есть такие, когда нужно выживать. Прежде всего нам надо выжить, а все остальное приложится.

– Мама… Скажи, ты никогда не думала о том, чтобы вернуться?

И по его тону Амалия поняла, что для ее сына это самый главный, самый важный, самый мучительный вопрос.

– Мы не будем возвращаться, – твердо ответила она.

– Почему?

– Потому что я не доверяю правительствам, которые убивают детей. Царских или любых других – не имеет значения.

– Но сейчас страна меняется…

– То есть эти перемены стоят того, чтобы расстреливать детей в подвалах? Так, что ли?

– Мама, ну нельзя быть такой максималисткой…

– Можно, – отрезала Амалия. – И нужно – в некоторых вопросах. И никто никогда, запомни, не убедит меня, что убивать детей – гуманно и уж тем более – что путь в светлое будущее лежит непременно на крови всех тех, кто почему-то не по душе строителям этого будущего. Я тебе больше скажу: красная революция переломила хребет нации, который составляло мещанство – да-да, тот самый всеми презираемый средний класс – и интеллигенция. Вместо них хребтом были объявлены пролетарии, малограмотная и недоразвитая прослойка общества. Ну так посмотрим, сколько ваша хваленая советская империя продержится с перебитым позвоночником. Сто лет точно не протянет, или я совсем уж ничего не смыслю в историческом процессе.