Виктор Пронин - Смерть в своей постели Страница 32

— Не обязательно, — смутился Пафнутьев, но тут же вышел из затруднения. — Можете оставаться в такой же позе, уже привык, жалко расставаться.

— С чем?

— Со столь прекрасным видом.

— А вы шалун! — рассмеялась Вохмянина.

— Только на словах, только на словах, поскольку профессия научила меня вязать слова в любом количестве, качестве, в любом содержании и даже без всякого содержания.

— Жаль.

— Спасибо, конечно, за столь приятное словечко, но… Не жалейте, не надо.

— А я и не жалею!

— А я знаю! — теперь уже рассмеялся Пафнутьев и закручинился, затосковал, поскольку понял — с этим человеком легкого разговора не будет.

Вохмянина владеет собой, она подготовилась и, слегка захмелев, похоже, впала в этакий неуязвимый кураж, все его слова будут ее если не смешить, то просто потешать. Не пробить ее сегодня, ох, не пробить, — причитал про себя Пафнутьев, асам тем временем уже строил, строил коварные свои вопросы, уточнения, облекая профессиональное любопытство в форму светской беседы — легкой и непринужденной. Умел он это, умел, но чрезвычайно редко приходилось ему проявлять свое высокое мастерство.

— Знаете, Катя, у меня такое впечатление, что вы — едва ли не единственный здравый, разумный человек в этом доме.

— Спасибо. — Вохмянина склонила голову, признавая правоту Пафнутьева.

— Скажите, пожалуйста, что здесь происходит?

— Что происходит… Ничего особенного.

— Как?! А три трупа?!

— Видите ли, Павел Николаевич… Я сказала, ничего особенного по сравнению с тем, что здесь происходило постоянно.

— Вы хотите сказать, что трупы в этом доме — далеко не редкость?

— Нет. — Она вздохнула, посмотрела в окно, за которым свисали громадные сосульки — снег на крыше подтаивал, погода была прохладная, и сосульки постепенно наслаивались, превращаясь в мощные ледяные столбы. — Видите ли… Наша жизнь здесь, в этом доме, не столь проста, как может показаться. Если хотите, я могу рассказать, почему так получилось. Все, кто здесь живет, даже строители, находятся в каком-то нервном обострении, какое-то всеобщее взаимное неприятие. Если вы спросите, кто в добрых отношениях друг с другом, допустим, всего два человека, я не смогу вам ответить. Разве что бомж… Он со всеми был в хороших отношениях, как мне казалось. И вдруг убийство.

— Думаете, все-таки убийство?

— Павел Николаевич… Мне показалось, что вы не считаете меня круглой дурой.

— Ни в коем случае! — несколько неловко, но с жаром заверил женщину Пафнутьев.

— Спасибо. Мой муж, Вохмянин, взялся доказать всем и, в первую очередь, самому себе, что это убийство могла совершить Света. Вы же в это не верите?

— Точнее будет сказать, мне не верится.

— В это никому не верится.

— Мог ли бомж сам повеситься? Мог. А почему бы и нет? Долгое употребление виски на ослабленный недоеданием организм действует совершенно непредсказуемым образом. Какова ваша здесь роль, Катя?

— Хотите откровенно?

— Хочу.

— Вам ведь все равно доложат, но искаженно, завистливо, недоброжелательно… Лучше уж я сама. Официально я жена Вохмянина, телохранителя Объячева. Но мы с ним не живем.

— Давно?

— С тех пор как поселились в этом доме. Потому что с первых же дней мы сошлись с Объячевым. Я была его любовницей, если вас не коробит это слово.

— Не коробит.

— Это хорошо… Сразу возникло много сложностей. Маргарита металась по всем этажам, от подвала до чердака… Это сейчас, после смерти Объячева, она такая тихая, хмельная, снисходительная… На самом деле, это фурия. Злобная, ревнивая, хитрая!

— Вы ее не любите?

— Так нельзя сказать. Я ее понимаю. Я произнесла о ней некоторые слова, но это не ругательства. Это диагноз. Дальше — мой муж. Тут все тише, сдержанней, по опаснее. Объячев вынужден был поселить здесь эту девицу, Свету, чтобы успокоить мужа. Вот, дескать, моя любовница, а уж никак не твоя жена. Мой муж глуп, самоуверен, свиреп, ревнив. Но даже он все понял.

— Он ненавидел Объячева?

— Очень мягко сказано. Он цепенел и начинал бешено ворочать желваками при одном только имени Объячева!

— Но оставался телохранителем?

— А что делать — деньги.

— Объячев знал, как к нему относится Вохмянин?

— Отлично знал.

— Но держал его при себе?

— По многим причинам. Во-первых, он этим держал при себе и меня.

— Вы не возражали?

— Я знала, на что иду, и шла охотно. Если можно так выразиться, сломя голову.

— Любовь?

— Знаете, Павел Николаевич. — Вохмянина отхлебнула из пузатой рюмки хороший глоток виски. — Если это была и не любовь, то что-то очень на нее похожее. Простите за откровенность. Объячева многие не любили, но он был сильный человек во всех смыслах слова.

— Кто его убил? — спросил Пафнутьев прямо и непосредственно.

— Ишь, какой вы лукавый… Так нельзя, Павел Николаевич… Баба расслабилась, выпила, призналась кое в чем, а вы тут же и вопрос на засыпку. Не надо с нами так, Павел Николаевич. Хотите выпить?

— Хочу.

— Ой, какой вы молодец! Обычно, когда спрашиваешь у мужика, не хочет ли он выпить, столько слышишь глупостей, кошмар какой-то! А тут вдруг простое человеческое слово «Хочу!» — Несмотря на свой рост и вес, Вохмянина поднялась легко, прошла к шкафчику, взяла еще одну пузатенькую рюмку, как заметил Пафнутьев, граммов этак на сто пятьдесят, и тут же налила.

Пафнутьев сделал хороший глоток, в таком обществе невозможно перебирать мокрыми губами и делать вид, что пьешь, при Вохмяниной такие фокусы не пройдут, это он уже знал.

— Хорошо, смягчим вопрос… А кто мог убить?

— Кто угодно. Без исключений. Маргарита могла ошалеть от ревности и потерять самообладание? Могла. Вохмянин мог? Запросто. Света, даже Божья тварь Света, когда обнаружила, что она здесь всего лишь ширма… Маловероятно, но как версия годится, да?

— Вполне.

— А этот наш гость задрипанный… Вьюев! Это же первая любовь Маргариты… Вы об этом знаете?

— Вьюев — первая любовь Маргариты?! — ужаснулся Пафнутьев.

— Да, Объячев в свое время увел ее от него. Он сам мне об этом рассказывал. Бывают среди ночи моменты между мужчиной и женщиной, когда теряют смысл все секреты, тайны. Двадцать лет назад увел у Вьюева Маргариту, а сейчас кинул его тысяч на двести.

— Долларов?

— Конечно, не о рублях же речь. Мог Вьюев озвереть? Я лично сомневаюсь, но как версия годится, да?

— Годится, — согласился Пафнутьев и допил свое виски.

— Добавить? — спросила Вохмянина, потянувшись к бутылке.

— Чуть попозже, — сказал Пафнутьев. — Чуть попозже. А что вы думаете о смерти строителя?

— Ума не приложу, — искренне произнесла Вохмянина. — Это вне моих догадок, сведений… Чушь какая-то.

— Эксперт, Худолей его фамилия, вы его видели… Он утверждает, что будут еще трупы.

— Ему виднее.

— А вы допускаете такую возможность?

— Конечно. Ведь люди смертны.

— И кого бы вы определили в кандидаты?

— Кого? — Вохмянина задумалась, и этой ее задумчивости Пафнутьев удивился больше всего — она всерьез приняла его шутливый вопрос, всерьез задумалась. Она не должна была позволить втянуть себя в эти игры, она умнее, предусмотрительнее, осторожнее в конце концов. — Маргариту, — сказала Вохмянина.

— Почему?

— У меня такое ощущение, что ее мало что держит в этой жизни, она как бы соскальзывает в небытие и не может удержаться. Хотя кое-что у нее есть… Хотите, скажу?

— Сгораю от нетерпения.

— У нее роман с моим мужем. — Вохмянина откинулась в кресле, отбросила полу халата, обнажив потрясающее свое бедро гораздо больше прежнего, и в упор посмотрела на Пафнутьева.

— Вы хотите сказать… Вы хотите сказать…

— Да, Павел Николаевич, да!

— Как же это понимать?

— Очень просто. — Вохмянина пригубила немного виски. — Любовь? Нет. Он телохранитель, лакей, слуга, а она человек, который остро, болезненно остро чувствует свое превосходство в социальном положении. Она — жена магната. А он — телохранитель, обязанный подставлять тело под пули, которые летят в ее мужа. Что касается Вохмянина… Я его неплохо знаю, мы прожили вместе лет пять, семь… Ему нужна красавица, пышнотелая, объемная, вроде меня… А если он связался с Маргаритой… Здесь может быть только одна причина.

— Боже! Какая?!

— Самая простая — месть. Она мстит Объячеву, и он мстит Объячеву. Если уж говорить откровенно… Здесь все мстят Объячеву.

— И вы тоже?

— Конечно!

— За что?

— Роль любовницы для меня унизительна. Я стою большего. И он обещал мне большее. И не сдержал своего слова. Напрасно он не выполнил своего обещания, ох, напрасно.

— Он как-то объяснил свое поведение?

— Объяснил. Ему показалось, что это убедительно… Он обещал, что разведется со своей Маргаритой, оставит ей квартиру в городе, а мы с ним будем жить здесь, в этом доме. Но потом сказал, что это невозможно. Дескать, Маргарита заявила, что этот дом на юридическом языке — их совместно нажитое имущество. И потому она имеет законное право на половину дома. И если он разведется с ней, она свою половину сдаст чеченцам. И пусть, дескать, он с ними воюет. Так он сказал. А как-то без него, он был в какой-то зарубежной поездке, мы с Маргаритой хорошо так набрались и побеседовали но душам. И я выяснила — не было у них такого разговора, не собирается она отсуживать половину дома. А сдавать дом чеченцам ей и в голову не приходило. И я поняла — он меня кинет.