Владимир Кашин - Следы на воде Страница 32

Медсестра направилась прямо к своей лодке, стащила ее в воду, оттолкнулась веслом от берега, и через минуту в вечернюю тишину ворвалось звонкое завывание мотора.

«С собой не берет ни ружья, ни сетей — вскочила в пустую лодку… А зачем ей сети и ружье? В камышах стоят ловушки, вот она и выбирает их с вечера или утром. Хотя с вечера что выбирать, за день ничего не поймаешь. Выходит, с вечера только ставит. А где же тогда орудие ловли? Впрочем, сети могут быть спрятаны в лодке…» — размышлял Коваль, все больше убеждаясь, что и медсестра браконьерствует.

Значит, существует связь между таинственными ночными поездками Валентины и светом в окошке. Любопытно, кто сигналит? И где это маленькое окошко? Не в кладовушке ли? Был уверен, что в помещении осталась только сторожиха Нюрка, у которой квартировала медсестра: перед тем как началось мигание, одна за другой от причала отъехали лодки дежурных инспекторов.

Коваль миновал домик инспекции, вернулся, постоял перед дверью. Зайти не отважился. Как он объяснит Нюрке свое ночное появление?

Вспомнился рассказ Андрея Комышана о том, что Козак-Сирый не может поймать какого-то таинственного браконьера. Вот будет обескуражен, когда узнает, кто его обманывает! Девица!

Уведомить о своем открытии рыбинспекторов? Нет, пока этого не следует делать. Дмитрию Ивановичу почему-то не хотелось спешить с новостью. Прежде всего он поделится своими наблюдениями с Келебердой.

Но как удивительно исполняются иногда сны, как связываются старые, забытые ассоциации!

23

Не только Дмитрию Ивановичу не спалось в эту ночь. Не спала и Настя, все ворошила свою жизнь, то и дело возвращаясь к тому дню, когда переступила порог загса. Платье на ней было белое как снег. Это запомнилось навсегда. Выкрав из родительского дома, Андрей несколько дней прятал ее у своих друзей в Белозерке и, только раздобыв платье и фату, повел в загс…

Задремала лишь перед рассветом. Закрыла на какой-то миг глаза, тут же проснулась и испугалась, что опоздает к автобусу на Белозерку.

Во сне время проходит и медленно, и быстро. Ночью тени удлиняются, полутонов нет — только черное да белое, и в тех контрастах рисовались она и он: она — белая Настя, он — черный Андрей, в том же черном костюме, в котором вел ее под венец.

Стоило ей сомкнуть веки, как Андрей начинал смотреть на нее с такой любовью, таким нежным взглядом, что она млела от счастья. Этот взгляд согревал сладким теплом, размягчал душу и тело, делал ее невесомой, и она словно таяла от своего счастья, становилась белым-белым облачком и плыла в ясном небе… И тут же в следующий миг сердце ее сжималось от боли, потому что взгляд у Андрея уже был такой лютый, что ее пробирал мороз.

А еще ей снилась Лизка, растрепанная как ведьма. Она протягивала к ней свои костлявые руки, слепила желтыми глазищами и, вцепившись в горло, душила…

Свой сон Настя вспомнила, остановившись на минуту перед высоким светло-серым зданием Управления внутренних дел. И не только этот сон, но и утренний разговор с мужем, после которого решила поехать в Херсон.

Она не знала, как подступиться к Андрею со своей горькой обидой. Скрепя сердце хотела добиться только одного: спасти мужа от тюрьмы. Старалась избежать скандала и все решить тихо. Хотя в душе в последнее время все перевернулось; думала, что никогда не вернется к ней чувство покоя и умиротворения: Андрей стал постылым. Но решила все перетерпеть. Не верила, что он умышленно убил дядьку Петра, хотя и не исключала несчастного случая. Главное, считала, обстоятельства могут сложиться так, что, зацепив человека своими шестернями за краешек полы, затянут его целиком. Безжалостные шестерни, как думала Настя, уже тащили Андрея.

Спросила прямо:

«Ты был в ту ночь на воде?»

Его версия о поездке субботней ночью в Гопри с гостями начальника уже давно отпала.

«Дежурил. А почему ты спрашиваешь?»

«Значит, ты убил дядьку Петра?»

«Я не убивал».

«Но подозревают тебя».

«Это еще пусть докажут».

«И докажут. Ты не был в плавнях, а только расписался в журнале. Это я знаю. Но им ты ничего не докажешь…»

«Я дежурил».

Он избегал ее решительного взгляда, прятал глаза и не хотел продолжения разговора.

«Я все знаю. Ты давно меня обманывал с этой Лизкой… — Настя едва сдержалась, чтобы не назвать ее так, как того просила душа. — Но если уж так, то пойди признайся. Это тебя спасет».

«Мне признаваться не в чем».

«Ты ночевал у нее, и она это подтвердит».

Настя помнит, как оцепенел Андрей.

Добавила:

«Я была у нее…»

Андрей молчал. Не возражал и не подтверждал.

И еще сказала:

«Твое единственное спасение: Лизка подтвердит, что ты был у нее всю ночь — с вечера до утра. Хотя, может, и не до утра…»

«Я не убивал».

«Что говорить… После разберемся. Не знаю, буду жить с тобой или нет. Но пока мы под одной крышей, Лизку оставь. И катится пусть из Лиманского!..»

Настя невольно задумалась. Не замечала, что стоит посреди улицы. Резкий гудок и громкая брань водителя заставили вздрогнуть. Она оглянулась и испуганно кинулась к дверям Управления внутренних дел.

Старшина у входа подозрительно посмотрел на нее. Настя передохнула и решительно поправила на голове газовую косыночку. Неожиданный испуг словно бы уничтожил все сомнения.

Вынула из модной сумочки паспорт.

— Мне к товарищу Келеберде.

Старшина показал на окошко дежурного:

— Возьмите пропуск. Он вас вызывал?

— Нет. У меня к нему дело.

— Тогда позвоните по телефону. — Старшина назвал номер. — Вам закажут пропуск.

…Келеберда встретил гостью приветливо и дал возможность осмотреться в кабинете. Когда увидел, что она успокоилась, сказал, приглашая к разговору:

— Я вас слушаю, Анастасия Васильевна.

Настя набрала полную грудь воздуха и заговорила быстро, решительно:

— Товарищ полковник…

— Майор, — тихо поправил Келеберда.

— Мне стыдно об этом рассказывать, но скажу правду: моего Андрея не было в ту ночь на дежурстве, когда убили Петра Чайкуна.

Келеберда сделал вид, будто очень удивлен таким заявлением:

— Как это — не было? И почему стыдно?

— В журнале он записал, что выехал на дежурство… А сам…

С языка никак не могло сорваться липкое слово.

— Зачем же тогда записал дежурство?..

— Тут, понимаете… — Настя запнулась.

— Ночевал дома, в мягкой постели?.. — улыбнулся Келеберда.

Настя покачала головой. Сделала вид, что засмотрелась в окно, на словно бы нарисованный художником-формалистом двор, голубые клочки неба, рыжее пятно стены напротив и черные прямоугольники окон.

— Нет, не дома. — Сказала и почувствовала, как сдавило горло.

Келеберда ничем не показал своего удивления, уже догадываясь, что она скажет дальше.

— У любовницы! — жестко бросила Настя. — Лизки!

Келеберда увидел в ее глазах металлический блеск. Кивнул в знак того, что понимает и содержание слов, и душевное состояние.

— Устроил ее отдыхать у нас в Лиманском. Она из Херсона… — выдохнула Настя. Наткнувшись на пытливый взгляд майора, умолкла.

Кедеберда почувствовал, что она чего-то недоговаривает.

— А почему ваш муж сам не заявил о своем алиби?

— Думал, что я ничего не знаю. Теперь он скажет. Я ему глаза промыла. Обманывал меня, как девчонку… То начальник в Херсон вызывает, то на дежурство едет… а сам к этой…

Настя почувствовала, как снова подкатывает к горлу ком, как в окне расплываются клочки неба и рыжее пятно стены. Лихорадочно порылась в сумочке, вытащила платочек и вытерла глаза.

Келеберда потянулся к графину, стоявшему за его спиной, на тумбочке. Но Настя отрицательно покачала головой. Она уже овладела собой. Медленно поднялась, считая, что разговор закончен. Но Келеберда жестом остановил ее. Взял паспорт с вложенным в него белым листком пропуска и как бы между прочим будничным тоном спросил:

— Так кто же, Анастасия Васильевна, мог убить вашего дядю?

Настя пожала плечами. Откуда ей знать! Знает только, что горе да беда пришли в дом Чайкунов, что тень упала и на их семью, что все село гудит словно встревоженный рой и все всё «знают», и никто ничего не знает. Не сельские же сплетни пересказывать в милиции…

— Вы знакомы с людьми по фамилии Крутых и Семеняка? — спросил Келеберда.

— Слышала о них.

— От кого?

— От Андрея.

— Он с ними после драки встречался?

— Не знаю. По-моему, когда лежал в больнице, они к нему приезжали, совали деньги, чтобы не поднимал шума.

— И ваш муж взял?

— Нет, отказался!

— Гм… — Келеберда почесал затылок. — Но шума он и в самом деле не затевал.

Настя промолчала.

— Значит, больше не встречался с ними?

— Не знаю. Может, в Херсоне. Но к нам они не приходили.