Анна Данилова - Цветы абсолютного зла Страница 32

– Может, и знаете… Это частная ветеринарная клиника, работает круглосуточно. Полчаса тому назад я звонила из квартиры свидетельницы туда, сказала, что у моей собаки большая рана, что она истекает кровью, но мне бы хотелось, чтобы ее прооперировал лично Валентин Николаевич, которого мне порекомендовали… К счастью, я разговаривала именно с ним, с этим самым Валентином Николаевичем, и он ждет сейчас меня с раненой собакой… Это недалеко от набережной, записывайте адрес…

– Земцова, а если ты ошиблась?

– Я лично подарю вам тысячу долларов, идет?

– Ладно, по рукам. Мы будем там минут через сорок, раньше не получится…

– Думаю, что вы и сами знаете, но я все же напомню… Понадобится группа экспертов-криминалистов. Там, в этой лечебнице, наверняка есть помещение, где они встречались во время ночных дежурств – Оля и Абросимов, это фамилия ветеринара. Необходимо проделать точно такую же работу, как и в теплице.

– И сколько же ему лет, этому ветеринару?

– Приблизительно столько же, сколько и Ивлентьеву…

– И что это ее так тянуло на стариков? Молодых, что ли, мало?.. – Корнилов тихо выругался. – Ладно, пока. – И повесил трубку.

Юля позвонила Шубину, разбудила его, вкратце обрисовав ситуацию, и после этого Земцова и Патрик поехали в лечебницу. Она находилась на одной из кривых узких улочек, тянувшихся из центра города к набережной, и занимала старый, но довольно-таки прилично отремонтированный двухэтажный особнячок. Скромная вывеска, перильца крыльца отполированы прикосновениями множества рук, а скамейка перед лечебницей в нескольких местах проломлена. Чувствовалось, что место это бойкое и известно многим любителям домашних животных. Почти во всех окнах первого этажа горел свет.

Юля с Патриком вышли из машины, Юля позвонила. Послышались шаги, затем мужской голос спросил:

– Кто это?

– Меня зовут Юля, я звонила вам минут двадцать тому назад, у меня собака ранена… Сейчас мой муж вместе с другом везут ее на другой машине, а я выехала первой, чтобы убедиться, что ее будет оперировать Абросимов.

Дверь открылась, и Юля увидела перед собой обаятельного, улыбчивого мужчину, правда, лысоватого и с брюшком. Белый халат на нем не сходился, и Юля увидела обломки пресловутых пуговиц на коричневом пиджаке. Они на самом деле почему-то бросались в глаза.

– А что это у вас все закрыто? – спросила она тихо. – Боитесь, а?

– Так ночь на дворе… Мало ли кто может войти, если оставить дверь открытой. У меня все-таки медикаменты, наркотические средства, применяемые для наркоза, деньги пусть небольшие, но все-таки…

– Понятно.

– А вы проходите. Холодно же.

Тут он бросил взгляд на Патрика и почувствовал некую тревогу. Дамочка только что сказала, что ее муж с другом везут раненую собаку, тогда кто же этот мужчина? А может, его обманули и это обычные грабители? Или наркоманы? И как бы в подтверждение своих подозрений он увидел направленное на него дуло пистолета. Женщина смотрела на него в упор.

– В чем дело? Что происходит? Я простой ветеринар, я зарабатываю деньги своим трудом… Если бы вы знали, сколько денег мы угрохали, чтобы отремонтировать этот дом, закупить оборудование…

Но Земцовой необходимо было получить признание от Абросимова до того, как здесь появится Корнилов со своими людьми. Иначе ей придется распрощаться не только с тысячей долларов, но и со своей репутацией хорошего и опытного сыщика. Ведь что у нее было на этого ветеринара? Ничего, кроме обломанных пуговиц и показаний Нины Петровны. Не густо.

Она сделала резкое движение, и пистолет уперся прямо в висок Абросимова.

– Я знаю, кто убил Олю, – сказала женщина, глядя ему прямо в глаза. И от ее слов Абросимов почувствовал, что у него заболел живот, а в груди запекло, словно ему грудную клетку облили горячим воском. – И если ты не покажешь мне сейчас, где ты с ней проводил время здесь, в лечебнице, скотина ты грязная, и не скажешь, за что убил ее, я застрелю тебя сейчас, и твои мозги забрызгают всю приемную…

Он, пятясь, привел ее в угловой кабинет, спиной, надавив, открыл дверь. Судя по всему, это была комната отдыха, Земцова увидела диван, обитый коричневым велюром.

– Здесь, – чуть слышно проговорил Абросимов. – Это происходило здесь… Вы кто ей будете? Сестра?

– За что ты ее убил? Что она тебе сделала? За что, я тебя спрашиваю, ты разбил ей голову?

– Она сказала, что все расскажет жене. А это означало для меня конец… У меня ведь ничего нет – ни квартиры своей, ни своего дела… Все принадлежит моей жене, но брак у нас с ней не оформлен, хотя мы и живем с ней много лет…

– Оля сама вызвала вас в парк?

– Да, позвонила и сказала, что будет ждать у теплицы… Тоже мне, место нашла. Мрачнее не придумаешь… Я не знаю, кем вы приходитесь Оле, но она занималась проституцией, пила… Рано или поздно ее все равно нашли бы в сточной канаве…

Абросимов настолько был уверен, что его никогда не найдут, что убийство Неустроевой сойдет ему с рук, что даже не знал о том, что вместо него арестовали его же соседа, Ивлентьева. Быть может, поэтому он поверил в то, что если не расскажет сейчас всей правды, то будет убит на месте. Он не знал, кто эта женщина, но, вспомнив себя в ярости в тот момент, когда он, схватив Ольгу за плечи, стал бить ее головой о дерево, стиснув зубы и твердя: «Замолчи, замолчи же, наконец!», понял, что нажать на курок ей будет куда проще… Если бы его спросили, считает ли он себя убийцей, то он уверенно ответил бы: «Нет, я не убийца; я не собирался ее убивать, это просто стечение обстоятельств; ей нужны были деньги, но они ей были нужны всегда… К тому же у нее было полно других мужчин, у которых она вот так же грубо могла вымогать деньги… И любого она могла бы точно так же шантажировать связью с ней… И почему именно я должен был давать ей деньги? А в последнее время она стала пить. Говорила, чтобы лучше спать… И вот теперь из-за дочери алкоголика его, порядочного мужчину, лишь время от времени позволявшего себе сходить, что называется, налево, могут убить. Реально. Выстрелом в висок. Какой же он убийца? Это был просто несчастный случай. Кто мог знать, что у нее окажется такой хрупкий череп?»

– Когда вы убегали с места преступления, она была еще жива? – спросила его Земцова, вспоминая рассказ Нины Петровны о том, как они почти одновременно с убийцей покидали парк. – Она была жива, ей можно было еще помочь?

– Нет, она была мертва, – вздохнул он. – Уж я-то разбираюсь в таких вещах… как-никак ветеринар, со смертью имею дело часто… Когда я понял, что убил ее, прежде всего оглянулся. Никого вокруг не было. Ни души. Я положил ее на землю и кинулся бежать…

– Куда?

– Не помню…

– Вы все отлично помните. Где вы оставили свою машину?

– Я оставил машину перед центральным входом в парк… Я же не знал, что наш разговор с ней будет таким долгим. Я даже куртку не стал надевать, думаю, сбегаю к этой теплице, где она назначила встречу, дам ей пару сотен и вернусь, у меня были дела здесь, в лечебнице… Но ей нужны были три тысячи, она хотела снять квартиру… Знаете, может, я бы и дал ей денег, если бы действительно поверил в то, на что ей так срочно понадобились деньги. Но она же стала пить…

– Она вам не лгала. В кармане ее куртки мы нашли адрес квартиры, которую она мечтала снять. Встретились с хозяйкой этой квартиры, которая подтвердила, что Оля хотела внести три тысячи за месяц вперед. Девочка собиралась начать новую жизнь, понимаете, а вы отняли у нее даже ту жизнь, которой она жила и которую ненавидела… Она же ненавидела вас, похотливых свиней, которые платили ей за услуги несчастные сотни… Как вы познакомились с ней?

– Может, уберете пистолет?

– Я спрашиваю, как и где вы с ней познакомились?

– У нас в подъезде все стены обклеены объявлениями… Содрал первое попавшееся и позвонил. Так и познакомились.

– Послушайте, Абросимов, почему у вас такие пуговицы?

Ветеринар медленно перевел взгляд вниз и принялся рассматривать обломанные пуговицы.

– Кто вам их обломал? Или покусал? – Она усмехнулась, вспоминая свой звонок всезнающей и не перестающей ее удивлять Тане Бескровной. – Или это жена вам их… молотком… Вместо того чтобы по голове, по голове…

Ему и так было дурно от всего того, что происходило, поэтому он никак не мог взять в толк, при чем же здесь его пуговицы. Потом, собравшись с мыслями, выдал:

– У нас в спальне шкаф-купе… Когда торопишься, дверцы туда-сюда, рукава и лацканы зажимаются, пуговицы крошатся… Я просил жену купить и пришить мне новые пуговицы, но она… у нее нет времени… У нее никогда для меня нет времени. Она очень занятой человек.

– Позвонили бы по объявлению какой-нибудь девушке, глядишь, она бы и пришила…

Он понял, что над ним издеваются, и больше не проронил ни звука. Он сидел на стуле (пот лил с него градом, а в кишках бурлило так, что он боялся опозориться прямо здесь и сейчас) и спрашивал себя, как же могло случиться, что он так спокойно жил после того, что сотворил. Ведь он нормальный человек, многие, кто его знал, считали, да и считают, его добрым. Скольким животным он спас жизнь. А как ласково он разговаривал с кошками и собаками, зашивая им раны, как нежно гладил больных животных, искренне испытывая к ним сострадание. А тут – девочка, хрупкая девочка с длинными светлыми волосами и удивительно стройным и нежным телом. Сколько наслаждения он получал почти даром, обнимая ее и осознавая, что у него юная и красивая любовница. Так что же случилось с ним там, в парке, когда он вдруг начал избивать Ольгу? Нервы сдали? Он испугался, что она действительно все расскажет его жене и та выставит его за дверь? Оля, пьяная, разъяренная тем, что ей так и не удалось получить с него несчастные три тысячи, обзывала его последними словами, оскорбляла его… Мало того, что его оскорбляла жена, так теперь еще и эта девка? Шлюха? Дочь алкоголиков? Он не мог слышать всего того, что она говорила ему, он не мог видеть искаженное ненавистью ее маленькое раскрасневшееся лицо, он должен был заставить ее замолчать, вот и все! Он лишь схватил ее за плечи и сначала встряхнул ее, словно желая привести в чувство. Но она не прекратила орать на него. Они находились в парке, где в любую минуту мог появиться кто угодно. У него работа такая, что в знакомых ходит полгорода, и он не мог допустить, чтобы их увидели вместе, да и сцена была отвратительной и понятной любому… Она должна была замолчать, должна… И замолчала. Он не помнил, сколько раз ударил ее головой… Она сползла на землю и осталась сидеть… С широко раскрытыми глазами, наполненными слезами. Он осторожно, словно боясь причинить ей боль, уложил ее на землю и бросился вон из парка…