Наталья Андреева - Самая коварная богиня, или Все оттенки красного Страница 32

– Какая девушка? – порозовел Егор. – К какому делу?

– Брось. Эта девушка. Блондиночка. Впервые что-то дрогнуло в душе, да? Заволновался? И вместо того, чтобы спросить у меня совета, ты надуваешь щеки, грозишься меня убить и вообще делаешь все, чтобы ей опротиветь. Ведешь себя как мальчик, который, чтобы понравиться девочке, дергает ее за косички.

– Да не хочу я никому нравиться! И она моя тетя!

– Вот тут ты ошибаешься. Вы не родственники, так что не мучайся угрызениями совести.

– Ты врешь. Как всегда, врешь.

– Попробуй за ней поухаживать. Она такая же, как ты, наивная, не очень умная, не сказать глупая, просто неопытная. Она тебя не отвергнет, потому что не умеет этого делать. Вы будете пару месяцев коситься друг на друга и вспыхивать, едва соприкоснутся ваши пальцы, ведь никто из вас не знает, как и что надо делать дальше, потом решитесь наконец, возможно, что и переспите, и после этого начнете испытывать друг к другу стойкое отвращение, потому что…

– Не хочу дальше слушать! Не хочу! – Егорушка закрыл ладонями уши.

– …Но вы можете найти удовольствие в духовном общении, стать друг другу братом и сестрой, делать общее дело и даже родить детей. А в пятьдесят лет ты вдруг очнешься, посмотришь вокруг и пустишься во все тяжкие. У тебя родится внебрачный ребенок, и ты напишешь в своем дневнике: «Мне надо было давно с ней развестись, она сделала мою жизнь несчастной». Ты ведь ведешь дневник?

– Что в этом плохого?

– Пустая трата времени. Пойдем лучше со мной в казино, а оттуда – в бордель. И перестань есть банками варенье. Интересно, что бы сказал об этом старик Фрейд? – зевнул Эдик. – Брат, я желаю тебе добра. Ты безобиден, ну, скажем, как бабочка, жаль только, что уродлив. Огромная уродливая бабочка – кому она нужна? А я хочу тебя сделать просто огромной бабочкой. Красавчиком, таким, как я, ты не станешь никогда, так что смирись.

– Я никогда не был злым. А тебя готов убить. Потому что ты меня достал! Я тебя ненавижу!

– Ну, убей, – лениво потянулся Эдик. – Честное слово: мне все равно.

– Если бы я еще знал, как это делается, – пробормотал Егорушка.

– Всему-то тебя научи. Удушенным я быть не хочу, я как-никак Оболенский. И скамейкой по голове меня лупить не стоит, не дамся. Пойди возьми пистолет у папы в кабинете и выстрели в меня. Лучше в лоб, потому что в сердце все равно не попадешь, промажешь. У тебя ведь чудовищная близорукость. Впрочем, ты и в лоб не попадешь. Ты даже слону в задницу не попадешь с пяти метров.

– Я хочу честно! На дуэли!

– Слушай, достал! – Эдик еще раз зевнул и встал. – Мать тебя столько по врачам водила! Может, хватит придуриваться? Я не верю, что ты даун.

– Я не…

Оба невольно вздрогнули, потому что именно в этот момент раздался мощный громовой раскат. Братья машинально посмотрели на небо, где сияла огромная полная луна. Ни тучки, ни ветерка, ни дождинки. Ясный и теплый вечер. И даже через пару минут после этого громового раската молния так и не сверкнула.

– Что это было? – втянув голову в плечи, прошептал Егорушка.

– Кажется, кто-то меня опередил. И тебя тоже.

– Надо же бе…

– Идти, да. По крайней мере, ты все это время был со мной, а я с тобой. У нас обоих железное алиби. Нервы не выдержали у кого-то из наших женщин. Но вот у кого?

Э. Листов «Безжизненная планета, пурпур», холст, масло

После того как портрет в розовых тонах повесили в гостиной, его место заняла картина, которую все находили слишком непонятной и мрачной. Это был огромных размеров холст, но удивительно пустой, являвший миру безлюдный пейзаж, где вкрапления черного цвета придавали заливающему все остальное пространство пурпуру что-то зловещее. Что имел в виду художник? Планету Марс или аллегорически перенес состояние своей души на холст, дав ему соответствующее название? «Безжизненную планету, пурпур» пока еще не выставляли на продажу, она мелькнула однажды на выставке, где критики сочли, что Эдуард Листов напрасно изменил себя и ударился в сюрреализм. Хотя его жена была категорически с критиками не согласна. Какой же это сюрреализм? Это всего лишь жест отчаяния. Листов исписался.

«Безжизненную планету» распорядился повесить в кабинете Георгий Эдуардович, и теперь именно он лежал на ковре, мертвый, неподвижный, а зловещий пурпур разливался на стене. Вокруг простреленной головы хозяина дома росло такого же цвета огромное пятно. На коленях перед мертвым Георгием Эдуардовичем стояла Майя и держала в руке пистолет. Именно это и увидели прибежавшие на выстрел обитатели дома.

Потом, отвечая на вопросы следователя, они долго спорили, путались, противоречили сами себе, стараясь припомнить порядок своего появления в кабинете: кто за кем пришел? Но в эту минуту никто ни за кем не следил, все с ужасом смотрели на мертвого Георгия Эдуардовича, которому пуля, выпущенная из «Дерринджера», попала прямо в глаз. Зрелище было ужасное.

Егорушка, сняв очки, дрожащими пальцами протирал стекла, Олимпиада Серафимовна просто оцепенела, Вера Федоровна шептала молитву. Майя пыталась что-то сказать, но не могла. Вот такая была картина.

Первой опомнилась Наталья Александровна:

– Надо же что-то делать! В полицию звонить!

Эдик:

– Я сам это сделаю.

Вера Федоровна:

– Почему ты?

Эдик :

– Потому что у меня-то как раз железное алиби, я буду проходить по делу свидетелем. Мы с Егором были в саду. А вот вы все – подозреваемые. Поэтому вам пока лучше молчать. Думайте, как будете выкручиваться.

Наталья Александровна:

– А я сидела на веранде! Все это видели!

Вера Федоровна:

– Ма шер, на веранде, кроме тебя, никого не было. Некому было видеть, как ты там сидишь.

Эдик:

– Слышите? В коридоре голоса… Не надо пускать сюда прислугу. Сольют, не моргнув глазом.

Настя:

– Да что вы такое говорите! Он же умер! Умер! О боже!

Тут опомнилась и Нелли Робертовна :

– Маруся, девочка моя, но зачем? Зачем ты это сделала.

У Майи наконец появился голос:

– Это не я! Я его не убивала! Я услышала выстрел, а моя комната ближе всего! Я торопилась, и голова опять болит… Я споткнулась, на полу пистолет… Я его зачем-то подняла. Машинально. Мне… Мне плохо… Очень… Тошнит.

Наконец осознала случившееся и Олимпиада Серафимовна. Она взялась рукой за грудь и жалобно простонала:

– Сын… Мой сын… За что? Убийцы… Вы все его убили…

Багровый

После фразы Эдика «Лучше до приезда полиции ничего здесь не трогать» все вышли на веранду и стали дожидаться. Чего? Определенности. Никто не знал, как вести себя в такой ситуации, о чем говорить, что делать и надо ли вообще что-нибудь делать. Пытаясь как-то скоротать ожидание, обитатели особняка чрезмерно суетились вокруг Олимпиады Серафимовны, которая жаловалась на нестерпимую боль в груди. Ольга Сергеевна накапала успокоительное в хрустальную рюмку, Миша принес подушку под спину пожилой даме, остальные наперебой давали советы, что бы еще можно сделать для облегчения боли.

На всякий случай вызвали и «Скорую», потому что никто не знал, кто приедет, кроме полиции, что будут делать и как. Знали только, что покой в доме нарушен, и надолго, что придется отвечать на бесконечные вопросы, большей частью неприятные, вспоминать, как все было до того, давать какие-то объяснения и суетиться насчет похорон, насчет наследства, строить новые планы, потому что старые после преждевременной смерти Георгия Эдуардовича теряют всякий смысл.

– Господи, что теперь будет? – простонала Наталья Александровна. – Кто-нибудь читал Уголовный кодекс? Состояние убийцы случайно не конфискуют в пользу государства? Не останемся ли мы вообще ни с чем?

– Не пори чушь! – поморщилась Нелли Робертовна. – Ты сама-то себя слышишь?

– Но я никогда не имела дела с полицией! Только с налоговой!

– Значит, взятки давать умеешь, – усмехнулся Эдик. – А это в отношениях с полицией главное. Тебя и пошлем.

– Куда? – испугалась Наталья Александровна.

– К следователю с конвертом.

– Я не пойду! – взвизгнула мать Егора. – Меня посадят!

– Тебя и так посадят, – пожал плечами Эдик.

– Вы хотите сказать, что это я… Но я его не убивала!

– Но ведь хотела? – прищурился красавец.

– Все хотели!

– Может быть, нам сказать, что он застрелился? – предложила Вера Федоровна.

– Неплохая мысль, – всерьез задумалась Нелли Робертовна.

– Нам всем нужно подумать, как это сделать. Надо договориться… – горячо поддержала обеих женщин Наталья Александровна, но тут за высоким кирпичным забором послышался звук работающего мотора.

– Кажется, едут, – прервав ее, поднялась из кресла Нелли Робертовна. Потом обвела взглядом присутствующих: – Я всех вас очень попрошу. Не надо ворошить грязное белье. Говорите как можно меньше. Будьте корректны и предельно сдержанны. В конце концов, Наталья Александровна права: последнее время все желали ему смерти. Он поругался буквально со всеми. Да, да, Олимпиада Серафимовна, не спорьте! И с вами тоже!