Владимир Кашин - Приговор приведен в исполнение (Справедливость - мое ремесло - 1) Страница 32

Прокурор открыл сейф и достал оттуда два молотка.

- Какой? - спросил Коваль.

Маляр уставился на один из них - почерневший от угольной пыли и влаги, отшатнулся и издали ткнул пальцем:

- Этот. Справа.

- Константин Семенов, вы подтверждаете встречу с братом на вокзале семнадцатого мая в восемь пятьдесят?

- Да! Да! Да! - закричал бывший управляющий, снова вскакивая со стула. - Подтверждаю, черт возьми! Но только прекратите это! Прекратите! Я не могу больше! Я устал...

- Хорошо, - сказал прокурор, - сделаем перерыв. Сядьте и подпишите протокол.

- Дайте закурить, - попросил Петров-Семенов и, жадно затянувшись сигаретой, принялся читать страницы протокола.

36

"17 мая. Уходя на работу, Иван постучал ко мне и сказал, что сегодня днем приедет его брат. Владимира вроде бы вызывали в Брянске в милицию и расспрашивали о младшем брате. По телефону Владимир не мог рассказать подробности и поэтому приезжает. Но не на квартиру, а прямо на дачу. Иван просил меня поехать туда к часу дня и поговорить с братом. Сам он не может - у него в это время важное совещание, и приедет немного позже.

Я согласилась. Подумала: милиция заинтересовалась - это хорошо. Может быть, это и будет толчком, который заставит Ивана во всем признаться. Да и Владимира попрошу на него повлиять.

Сейчас я сижу на даче у окна и пишу эти строки. Владимира еще нет. Хотя и гадок мне, и страшен теперь Иван, но если бы я верила в бога, то без конца, без устали просила бы: "Господи, помоги спасти его от самого себя, помоги ему смыть кровь со своих рук!"

Но вот на повороте дороги показался Владимир. Он идет с корзинкой в руке. Почему у меня на сердце так тяжело? Это, наверно, тот самый камень, который давит и Ивана, и меня.

Ну, пока все. Оставлю страницу недописанной. Надо еще спрятать тетрадь и переодеться..."

37

- Итак, продолжим, - сказал прокурор, обращаясь к Ковалю и к следователю, занявшему свое место за столиком.

- Подтверждаете ли вы показания, которые дали на предыдущих допросах? - спросил подполковник Семенова-старшего.

- Да, - ответил маляр.

- Мы остановились на том, что ваш брат Константин Семенов возвратился с вокзала в город, а вы уехали в Березовое. Что было дальше? - спросил Коваль.

- Приехавши в Березовое, я посидел немного в лесу, а потом на дачу пошел. Нинка во дворе меня встретила, а затем в дом позвала. Я постоял возле картины, потом ей говорю, мол, пойдем, погуляем, мне для здоровья на свежем воздухе хорошо быть. Нинка согласилась, и мы с ней пошли в лес, то бишь в рощу.

- Нина Андреевна не заметила у вас молотка?

- Нет, я его на дно положил. Она спросила, почему я не оставил корзину на даче и что там в ней. Я сказал: "Спирт, чтобы выпить".

- Дальше!

- Ну, посидели мы на траве. Я выпил спирту и Нинке предложил. Она отказалась. Вскоре тучи стали собираться.

- О чем был разговор?

- Ни о чем. Нинка сказала, что о брате хочет поговорить, спросила, зачем меня в Брянске в милицию вызывали. Я говорю: "Подождем, Коська приедет, тогда все вместе и обсудим".

- Вы действительно думали, что он приедет?

- Нет. Мы договорились, что после всего я вернусь в город, на ипподром, и он там будет меня ждать.

- Константин Семенов, вы подтверждаете это?

- Да, - ответил бывший управляющий, на этот раз вид у него был крайне подавленный и сидел он все время повесив голову.

- Дальше, Владимир Семенов!

Маляр молчал.

Казалось, что в кабинет прокурора вошла тень Нины Петровой.

- Продолжайте, Владимир Семенов! - проговорил подполковник.

Маляр, упершись взглядом в стену, продолжил:

- Я ей сказал: "Приляг, отдохни!" А она не захотела, боялась простудиться. Так мы посидели немного, потом поднялись. Где-то далеко уже гремел гром, налетел ветер, и сразу стало темно. Она наклонилась за ридикюлем. Сверкнула молния. Я выхватил из корзины молоток и ударил ее по голове. Она вскрикнула, но не упала, а выпрямилась. У нее на голове была закручена толстая коса. "Володя, меня молния ударила!" Я набросился на нее, на землю повалил и начал бить молотком. Она отбивалась, царапалась, кусалась, кричала: "За что? За что?" - "Ты - последний свидетель!.. Ты последний свидетель!.. Иначе нельзя!.." - повторял я. Она просила: "Не убивай меня!", но я уже не мог остановиться...

Маляр умолк. Его старческое худощавое лицо как-то странно скривилось. Может быть, так плачут убийцы...

Когда Семенов закончил свою исповедь, тень Нины выплыла из помещения.

Тяжелое молчание, воцарившееся в кабинете и продолжавшееся несколько минут, прервал подполковник Коваль:

- Два месяца Нина Андреевна выхаживала вас в больнице...

Маляр молчал.

Прокурор, ломая спички, закурил сигарету.

- Подпишите страницу, - сказал следователь.

Владимир Семенов неловко взял ручку и подписал. Подписал и его брат.

Следователь начал новую.

- После убийства вы вырвали у убитой золотые коронки?

- Да. Но сперва узнал, жива она или нет.

- Каким образом?

- Поднял ее ноги и бросил их. Они упали, как падают у мертвых. Потом и коронки снял.

- Каким инструментом?

- Руками, то бишь пальцами.

Все посмотрели на ревматические, но еще сильные руки убийцы.

- Одними пальцами снять коронки невозможно. Зубные техники обычно распиливают их.

- Я в войну научился. Когда немцы расстреливали, меня заставляли коронки снимать.

- Без зубов?

- Да. Иначе потом морока - кость выковыривать.

- Где эти коронки?

- Дома у меня, в Брянске. На кухне, под половицей.

- Дальше.

- Я хотел облить ее спиртом и ацетоном. Но она все равно не сгорела бы, потому что пошел дождь. Тогда я порвал на ней платье, расцарапал ногтями ноги и живот.

- Зачем?

- Так велел Константин.

- Дальше.

- Когда царапал, она еще вздрагивала. Я схватил ее ридикюль и быстро побежал. Уйти надо было, пока земля не намокла, потому что на мокрой земле после дождя могли остаться следы.

- А молоток оставить на месте преступления вам тоже брат посоветовал? - спросил следователь.

- Он.

- Подпишите...

Вызванный прокурором конвоир увел Семенова-старшего.

Подполковник, не обращая внимания на оставшегося в кабинете бывшего управляющего, отвернулся к окну.

Запотевшие стекла подрагивали под ударами ветра. Летела пороша. Пустынная улица виделась Ковалю мертвой женщиной, холодной и безучастной ко всему. На душе у подполковника было тоскливо и гадко. Всего одну минуту стоял он у окна, потом снова сел к столу.

Служба требовала, чтобы он взял себя в руки и до конца выполнил свои обязанности.

- Константин Семенов, вы подтверждаете последние показания брата? спросил следователь.

- Да, - немного поколебавшись, ответил бывший управляющий.

- Теперь ответьте еще на один вопрос, - сказал прокурор. - Почему вы пошли на убийство своей жены? Ведь Нина Андреевна любила вас и, кажется, была единственным человеком, которого и вы по-своему тоже любили?

- Я боялся, что она меня выдаст и мне не простят прошлое... Это был какой-то дьявольский круг, из которого я никак не мог вырваться. Сколько сил потрачено, сколько страданий! Песок и ветер, холод и зной, и колодцы, колодцы, колодцы... Дни без отдыха, ночи без сна. И все насмарку?! Я Иван Васильевич Петров, поймите меня, Иван Филиппович, - и вдруг снова никто и ничто, пустое место!.. Нет, я не пережил бы этого!.. - и бывший управляющий закрыл лицо руками и зарыдал.

38

Наконец о н и пришли.

Через сколько дней?

А может быть, лет?

Сосновский потерял ощущение времени. Но все же, наверно, после приговора много воды утекло, он даже перестал ждать э т и х л ю д е й, и ему казалось, что все уже было и что он давно уже не на белом свете, а мчится в мире потустороннем, частицей чего-то вечного и бесконечного...

Но, услышав в коридоре не в обычное время раздачи пищи, а в неурочный час шаги людей, он внезапно ощутил, что еще жив и что ему придется сейчас пройти через ужасную неизбежность. Охваченный диким страхом, он забегал по камере.

Когда камеру отперли, его обнаружили забившимся в угол, скорчившимся и съежившимся за койкой, словно пытающимся стать маленьким, незаметным.

Несколько секунд надзиратель и дежурный офицер молча смотрели на него. Он тихо постанывал, как пойманный зверек.

- Сосновский, - сказал дежурный офицер, - на выход!

- Нет, нет! - художник распрямился, как пружина. - Нет! - закричал он снова, закрывая руками лицо. - Я не пойду! Не пойду!

Всклокоченный, с белой, поседевшей в камере головой, с вытаращенными глазами, он был похож на умалишенного.

Потом, словно поняв, что сопротивление бесполезно, зажмурил глаза и покорно протянул руки вперед, чтобы можно было надеть на них наручники.

Удивленный тем, что обошлось без наручников, Сосновский раскрыл глаза и испуганно осмотрелся. Словно слепой, ощупывая стены, он послушно вышел в коридор, в сопровождении конвоя прошел через несколько железных дверей и вскоре очутился в тюремном дворе.