Леонид Словин - Ночь, прожитая трижды Страница 32

На люке висел замок. Пути дальше не было.

Карпец заглянул в лестничный пролет, снизу поднимались двое в камуфляжах. Надо было что-то предпринимать…

Карпец опустился на ближайший лестничный коврик у двери, туфли поставил сбоку. Прилег, положил руки под голову, смежил веки…

«Стоп!»

Секунду подумав, он выташил пистолет и удостоверение сунул под коврик ближе к двери.

«Пьяный муж под дверью собственной квартиры… „Жена не пускает…“»

Поднимавшиеся остановились ниже полуэтажом. Яркий луч фонарика ударил в лицо. Карпец сделал вид, что просыпается. Зажмурился. Поднял голову.

— Не он, — сказал тот, что был с фонариком.

Они поднялись на площадку.

— Милиция… — Тот же человек коснулся Карпеца ботинком.

Младший инспектор потер лицо руками. Ничего не сказал. У него не было инструкций на случай появления коллег. Проявлять инициативу было не в его правилах.

— Чего домой не идешь? — произнес тот же голос. — Баба не пускает?

Карпец поднялся осторожно, стараясь не сдвинуть ногами коврик под дверью.

— Протрезвел?!

— Я и не пьяный… — Он держался естественно. — Ключ потерял…

— Обшмонай его, — сказал тот, что с фонариком.

Мордастый, плотный, стоявший сбоку, придвинулся. Вблизи он выглядел тяжелым, остойчивым. Казалось, центр тяжести у него, как у японских борцов сумо, находится где-то низко.

Он провел руками вдоль одежды Карпеца.

— Чистый…

— Давно тут живешь? — Первый заговорил уже миролюбиво.

Карпец кивнул.

«Вот бы Качан сейчас появился…»

На это было мало надежды.

— Коржакова знаешь? С пя-того этажа… — спросил тот, что с фонариком.

Карпец кивнул.

— Пошли. Покажешь, — он посветил Карпецу в лицо.

Тон исключал любое возражение. Карпец не возражал:

— Сейчас. Можешь убрать фонарь?

Карпец нагнулся к туфлям. Фонарь погас. На мгновение наступила полная тьма. Карпец успел вытащить из под коврика пистолет, сунул в куртку. Второй рукой прихватил милицейское удостоверение.

Не глядя, кое как натянул туфли.

— Пошли! — Тот больше не включал фонарик.

Карпеца пустили впереди.

Двое, назвавшиеся ментами, шли чуть позади.

Они контролировали каждое его движение.

— Тут он живет, — Карпец указал на дверь.

— Звони!

— А чего я скажу?!

— Скажешь, ключ забыл… — Они, как давече он и Качан встали по обе стороны двери. Мордастый, в куртке, точно, как до этого

Качан, приготовился сунуть ботинок в дверную щель, едва она возникнет.

Карпец сделал еще одну попытку уклониться:

— Да я звонил ему. Никого нет.

— Делай, что тебе говорят!

Младший инспектор пожал плечами.

— Быстро!

Он позвонил. В квартире Коржакова была полная тишина.

— Давай еще.

Результат был тот же. Пес за дверью соседа напротив громко залаял.

— Еще!

Карпец снова позвонил.

Сзади, у соседа, громыхнул замок. Милиционеры обернулись. Карпец отошел, обеспечивая себе пространство для маневра.

Сосед в спортивном костюме осторожно, чтобы не выпустить пса, протиснулся на площадку.

— А Евгения Ивановича все нет… — Он сразу узнал всех троих. — Так и не пришел.

Тот, что был с фонариком, переключил внимание с Карпеца на соседа психолога. Бедолага с верхнего этажа сделал свое дело и мог отправляться назад на свой коврик под дверью — досыпать. Напарник тоже потерял к нему интерес.

— Как же нам с ним встретиться…

Качан осторожно покинул опасную зону.

Дальнейший путь его мог быть только вниз.

Менты задали соседу те же вопросы, что и Качан. В ответах соседа не содержалось нового. Сосед и сам это почувствовал, потому что показал в сторону сваливавшего потихому Карпеца:

— Они тоже интересовались. Я и им говорил то же…

Конец фразы застал младшего инспектора маршем ниже. Карпец получил фору — оба мента замешкались. Но через пару секунд лестница загудела под ударами тяжелых ботинок.

Оставшиеся лестничные марши Карпец словно пролетел по воздуху. Броском, всем телом, ударил в дверь. Морозный воздух ударил в лицо…

Теперь можно было принять в сторону, направить пистолет на тех, кто бежал следом:

«Уголовный розыск! Стой! Стрелять буду!»

Делать это, однако, было нельзя. Случай не подпадал ни под один из пунктов, разрешавших применение оружие. Напротив, увидев его — выдавшего себя вначале за жильца, в гражданском, с пистолетом в руке против входа — в него мог стрелять каждый…

Дом стоял в глубине переулка, бежать можно было в любую сторону.

Чуть вдали у другого подъезда стояла припаркованная патрульная машина.

Карпец не побежал к ней. Бросился под арку — за угол. Между контейнерами с мусором, с картонными коробками из под сигарет пробежал в глубь двора.

Впереди был темный участок — сараи, деревья….

Карпец с ходу нырнул за контейнер. Он успел в последний момент. Сзади уже гнались. Один из ментов, бросившийся за ним под арку, что-то заподозрил. Протопал почти рядом. Второй долго не появлялся. Карпец слышал, как заработал мотор. Патрульная машина двинулась в объезд.

Младший инспектор достал пистолет. Но патрон в патронник не дослал. Ждал.

Снова раздались шаги. Тот же мент возвращался. Теперь он не мог миновать мусорные контейнеры. Тропинка огибала их именно тут.

Карпец переместился, пропустил мента вперед. Тот пробирался бесшумно. Заглядывал за каждый выступ. Когда темный силуэт возник над коробкой из под импортных сигарет совсем рядом, Карпец прыгнул вперед, рукояткой пистолета врезал сзади по голове. Человек подогнул колени, ткнулся лицом в снег.

Карпец нагнулся, быстро обыскал:

«Макаров!»

Одним движением он переложил пистолет к себе в куртку, затем сунул руку в нагрудный карман лежавшего. Вынул удостоверение:

«Старший лейтенант милиции Залетнов… „Имя-отчество. Владелец имеет право… Ношение и хранение… Инспектор патрульно- постовой службы…“

Карпец подхватил старлея за куртку, потянул за контейнер.

Обмякший мент зацепил ногой за брошенное кемто дырявое ведро — оно с грохотом покатилось. Стук, казалось, разбудит весь дом.

Положение Карпеца выглядело катастрофическим:

„Отключил своего брата мента и разоружил! Что теперь?! Отстреливаться от второго?! Сваливать?!“

Старлей вотвот должен был придти в себя.

Карпец тоскливо подумал:

„Хоть бы кто-нибудь появился! Качан, Игумнов!..“

В номере генерала Ткачука нарисовался еще гость — сухощавый, скуластый азиат — средних лет, с тонкими усиками.

— Здравия желаю, товарищ генерал…

— Здравствуй. Садись…

Генерал его не представил. Гость подтянул кресло, устроился по правую руку Ткачука. Советник главы фирмы потянулся к коньяку, чтобы наполнить ему рюмку, но тот мягко отвел руку.

— Я за рулем.

— Значит, мыслишь не глобально, — заметил Ткачук. — Как же ты говорить со мной собрался?!

Ночной разговор планировалось зараннее.

Дело, конечно, было не в дробном питании Ткачука. За столом в генеральском номере собирался синклит фирмы. Предполагалось что-то вроде разбора полетов…

Ну как, капитан? — Ткачука не отвлек ни телефонный звонок на мобильник Игумнову, ни приход азиата с усиками. — Что там со старшим опером?! С Качаном?

Главе „Освальда“ было известно, что человек на платформе был его старший опер. И даже знал фамилию — „Качан“.

— Что с ним? Может я могу помочь?! — Генерал ждал ответа.

Первая мысль Игумнова была короткой и самой продуктивной.

„Ткачук не держал в руках удостоверения Качана… И тот, кто ему докладывал, тоже не видел исчезнувшего документа…“

Удостоверение было старым: Качан в нем значился просто оперуполномоченным.

Короткая эта мысль потянула следующую:

„Значит Качана узнали…“

Из участников ночной разборки на переходном мосту Качана видели раньше и могли знать его должность только двое.

„Коржаков и Мосул Авье…“

С первым Качан разговаривал в международном аэропорту Шереметьево. Второй видел его в суде над нигерийцаминаркокурьерами, где Качан давал показания как свидетель…»

«Мосул Авье? Вряд ли! Значит Коржаков!»

— Такие дела, капитан… — генерал осторожно разбил яйцо вкрутую, посолил.

— Извините…

Сотовый телефон Игумнова, проснувшийся для того, чтобы сообщить о «фиате» Коржакова, который Качан обнаружил в Сандуновском переулке, теперь неусыпно бодровствовал.

Слушаю…

Игумнов не назвал звонившего, не задал ни одного вопроса. В номере воцарилось молчание.

Тут интересовались не тем, что старшего опера застали спящим на платформе и ошмонали. Это была проблема Игумнова и самого Качана.

Игумнову могли звонить с места происшествия с последними новостями.