Клер Макинтош - Личный мотив Страница 33

Мы медленно идем к коттеджу, где Патрик просит меня подождать, пока он что-то принесет из машины.

— Что это? — Я заинтригована.

— Сейчас увидишь.

В глубине его глаз вспыхивают веселые искорки, и я восхищаюсь способностью Патрика совладать с печалью, присутствующей в его жизни. Я думаю, что силу ему придали прожитые годы, и надеюсь, что однажды я тоже так смогу.

Патрик возвращается. На плече у него небрежно лежит рождественская елка. Я вспоминаю, в какое возбуждение раньше приводило меня приближение Рождества, и сердце сдавливает грусть. Когда мы с Евой были детьми, то всегда соблюдали строгий ритуал, наряжая елку: сначала лампочки, потом мишура, затем торжественное развешивание шаров, и в самом конце — водружение на верхушку потертого игрушечного ангела. Подозреваю, что со своими детьми сестра придерживается тех же традиций.

Я не хочу держать елку у себя в доме. Украшение ее — это для детей, для семьи. Но Патрик настаивает.

— Не повезу же я ее обратно, — заявляет он и затаскивает елку через дверь, оставляя за собой след из осыпавшихся иголок. Он устанавливает ее на крестовину из неструганых досок и проверяет, прямо ли она стоит. — К тому же это все-таки Рождество. У тебя просто обязана быть елка.

— Но у меня нет ничего, что можно было бы на нее повесить, — возражаю я.

— А ты загляни в мою сумку.

Я открываю темно-синий рюкзак Патрика и вижу там старую коробку из-под обуви, крышка которой прижата широкой резиновой лентой. Открыв коробку, я нахожу там дюжину красных новогодних шаров, поверхность стекла которых от времени покрылась мелкими трещинками.

— Ох, — шепчу я, — какая красота!

Я поднимаю один, и он кружится на нитке, много-много раз отражая мое лицо.

— Они остались еще от бабушки. Я же говорил тебе, что в ее старом буфете можно найти что угодно.

Я пытаюсь скрыть свое смущение, вспоминая, как самовольно лазила у Патрика в буфете и обнаружила там фотографию, насколько я понимаю, той самой утонувшей девушки.

— Они просто замечательные. Спасибо.

Мы наряжаем елку вместе. Патрик принес гирлянду крошечных лампочек, а я нахожу ленту, которую вплетаю в ветви. Шариков у нас всего двенадцать, но они так блестят, что похожи на маленькие метеориты. Я жадно вдыхаю запах хвои, чтобы навсегда запечатлеть в памяти этот момент счастья.

Наконец праздничное дерево наряжено. Я сижу, положив голову Патрику на плечо, и смотрю, как свет пляшет на стекле игрушек, отбрасывая блики на стены. Патрик пальцем рисует круги на моем запястье, и я понимаю, что уже много лет не чувствовала себя так раскованно. Я оборачиваюсь, чтобы его поцеловать, и наши губы встречаются…

Я открываю глаза и вижу, что он тоже смотрит на меня.

— Пойдем наверх, — шепчу я.

Не знаю, что пробудило во мне это желание прямо сейчас, в данный момент, но я просто физически ощущаю потребность быть с ним.

— Уверена?

Патрик немного отстраняется и внимательно смотрит мне в глаза.

Я киваю. На самом деле я не слишком уверена, но хочу это выяснить. Мне необходимо знать, может ли это быть для меня по-другому.

Его руки гладят мои волосы, он целует меня в шею, в щеки, в губы. Поднявшись на ноги, он осторожно подводит меня к лестнице, не переставая поглаживать большим пальцем мою ладонь, словно ни на мгновенье не может перестать ласкать меня. Когда я начинаю подниматься по узким ступенькам, он идет сзади, легонько придерживая меня за талию. Я чувствую, как сердце заходится в груди.

В спальне, вдали от очага и теплой печки, довольно холодно, но дрожу я не от этого, а от тревожного ожидания. Патрик садится на кровать и, притянув меня к себе, нежно укладывает рядом. Он убирает волосы с моего лица, проводит пальцем за ухом и дальше вниз по шее. Я сейчас — сплошной комок нервов: я думаю, какая я непривлекательная, какая угрюмая и несмелая, и сомневаюсь, захочет ли он меня, когда поймет все это. Но я ужасно хочу его, и это бурлящее желание где-то в животе для меня настолько незнакомо, что накручивает еще больше. Я придвигаюсь ближе к Патрику, так близко, что уже не разобрать, где чье дыхание. Так мы замираем на целую минуту: наши губы сближаются, но не целуются, соприкасаются, но не ощущают вкуса. Все так же продолжая смотреть мне в глаза, он медленно расстегивает мою рубашку.

Больше я ждать не могу. Я сама расстегиваю свои джинсы, стаскиваю вниз и в горячечной спешке дрыгаю ногами, чтобы сбросить их, а потом начинаю неуклюже расстегивать пуговицы на рубашке Патрика. Мы яростно целуемся и сбрасываем одежду, пока он не остается совсем голым, а на мне — лишь трусики и футболка. Он берется за край футболки, и тут я чуть заметно качаю головой.

Наступает пауза. Я ожидаю, что Патрик будет настаивать, но он, на мгновение поймав мой взгляд, наклоняет голову и целует мою грудь через тонкий хлопок. По мере того как он продвигается все ниже, я выгибаюсь дугой и полностью отдаюсь его нежным прикосновениям.

Погружаясь в сон среди спутанных простыней и сплетенных рук и ног, я скорее чувствую, чем вижу, как Патрик тянется, чтобы выключить лампу на тумбочке.

— Оставь это, — говорю я, — пожалуйста.

Он не задает никаких вопросов, нежно привлекает меня в свои объятия и целует в лоб.

Когда я просыпаюсь, то сразу понимаю, что что-то изменилось, но спросонья не могу сказать, что именно. И дело не в присутствии мужчины в моей постели, хотя его вес рядом со мной и кажется странным, а в осознании того, что я действительно спала. На лице моем медленно расплывается улыбка. Я проснулась естественным образом. Не от собственного крика, не от скрежета тормозов или удара детского черепа о ветровое стекло. Это первая ночь почти за двенадцать месяцев, когда мне не снилась та авария.

Я раздумываю над тем, чтобы встать и сварить кофе, но тепло постели удерживает меня под пуховым одеялом, и я прижимаюсь к обнаженному телу Патрика. Я провожу рукой по его боку, чувствуя поджарость живота и крепость мышц на бедре. Я чувствую возбуждение у себя между ног и поражаюсь реакции собственного тела, которое от прикосновения испытывало боль. Патрик ворочается, слегка приподнимает голову и, не открывая глаз, улыбается мне.

— С Рождеством тебя.

— Хочешь кофе?

Я целую его оголенное плечо.

— Потом, — говорит он и тянет меня под одеяло.

Мы валяемся в постели до полудня, наслаждаясь друг другом и лакомясь мягкими булочками со сладким и липким вареньем из черной смородины. Патрик идет вниз, чтобы принести еще кофе, и возвращается с подарками, которые вчера вечером аккуратно разложил под елкой.

— Пальто! — вырывается у меня, когда я разрываю бумагу неумело упакованного свертка, который вручает мне Патрик.

— Не слишком романтично, конечно, — смущенно говорит он, — но нельзя носить этот старый, обтрепанный плащ, каждый день и при любой погоде отправляясь на берег, — ты будешь постоянно мерзнуть.

Я немедленно напяливаю пальто на себя. Оно толстое и теплое, с водонепроницаемым верхом, с глубокими карманами и капюшоном. Оно в миллион раз лучше того, которое ношу я: его я нашла на вешалке на крыльце коттеджа, когда переехала сюда.

— Я считаю исключительно романтичным, что ты хочешь, чтобы мне было тепло и сухо, — говорю я, целуя Патрика. — Спасибо, мне оно очень понравилось.

— Там в кармане есть еще кое-что, — говорит он. — Это не совсем подарок — я просто подумал, что тебе нужно иметь такую штуку.

Я сую руку в карман и достаю мобильный телефон.

— Это мой старый телефон, он валяется без дела. Ничего особенного, но он работает, а это означает, что тебе не нужно будет ходить в парк трейлеров всякий раз, когда потребуется позвонить.

Я уже собираюсь сказать, что единственный человек, которому я звоню, это он сам, но соображаю, что Патрик, видимо, как раз это и имел в виду. Что ему не нравится, что со мной нельзя связаться. Я пока не знаю, как к этому относиться, но благодарю его и напоминаю себе, что телефон можно и не держать все время включенным.

После этого он вручает мне второй подарок, мастерски упакованный в темно-фиолетовую бумагу и обвязанный лентой.

— Этот не я заворачивал, — сообщает он, хотя этого можно было и не говорить.

Я осторожно разворачиваю бумажную упаковку и с благоговением достаю тонкий футляр — нужно сказать, что он заслуживает такого почтительного отношения. Внутри находится перламутровая брошь в форме морской раковины. Попавший на нее свет отражается от поверхности десятками пляшущих разноцветных бликов.

— Ох, Патрик… — Я ошеломлена. — Какая она красивая!

Я вынимаю брошь и прикалываю на грудь своего нового пальто. После этого я смущенно достаю рисунок карандашом, который сделала для Патрика на берегу в Порт-Эллисе; это спасательная шлюпка, но не уплывающая, а благополучно возвращающаяся к берегу.