Джесси Келлерман - Философ Страница 33

Я не мог взять в толк, почему она так спокойна.

– Если вы не позвоните в полицию, я не уеду. Да и после звонка – не уверен.

– Тогда скажите мне, что я выиграю, послушавшись вас?

– И уж как бы там ни было, вы не можете помешать мне позвонить им.

– Могу. Это мой дом и мой телефон.

– Тогда позвоню из другого места.

– Нет, не позвоните. Новые сложности с полицией моему племяннику ни к чему…

– Новые?

– И уж определенно сейчас, когда…

– Что значит «новые»?

– Просто то, что мне не хочется видеть, как его допрашивают по делу, которое неизбежно создаст много шума и многих прогневает.

– Речь идет о вашей безопасности.

– Я уверена, что ваши страхи безосновательны.

– Вы не зна…

– Знаю, – сказала она, – и очень обижусь на вас, если вы меня не послушаетесь. Эрик может быть человеком очень неприятным, но для меня он никакой угрозы не представляет.

– Я не поеду домой.

– Собираетесь просидеть здесь до конца ваших дней?

– Если понадобится.

– Мистер Гейст.

– Мисс Шпильман.

– Вы поедете домой, мистер Гейст.

– Я не…

– Поедете, потому что, если вы будете и дальше спорить со мной, я вас уволю.

– При всем должном уважении к вам…

– Ну хватит, – сказала она. – Вы поедете, вы сейчас же перестанете спорить со мной, а иначе я позвоню в полицию и попрошу убрать отсюда вас. Это понятно?

Я слишком опешил, поэтому только кивнул.

– Стало быть, договорились, – сказала она и приложила ладонь ко лбу. Впечатление было такое, точно из ее тела выпустили воздух.

Я вдруг понял, каких сил стоил ей наш спор, и мне стало до жути стыдно за то, что я кричал на нее. Я начал было извиняться, но Альма покачала головой:

– Прошу вас, довольно слов. Я устала и хотела бы подняться наверх, пожалуйста.

Таким был способ Альмы просить о помощи.

Я взял ее под руку, мы направились к лестнице. Шли мы медленно.

– Как вы себя чувствуете?

– Перестаньте, мистер Гейст. Не заставляйте меня отвечать на этот вопрос.

Мы преодолели первые три ступеньки, и я почувствовал, что она слабеет. – Оставаться на ногах ей удавалось, лишь все больше и больше обвисая на моей руке.

– Пожалуй, мне придется немного постоять здесь, – сказала она, тяжело дыша.

Я неуверенно спросил:

– Можно, я?..

Она повернулась ко мне. И к моему удивлению, кивнула.

Альма оказалась легкой, как соломинка, и, когда я поднял ее – одна рука под коленями, другая обнимает плечи, – голова ее припала ко мне, а волосы рассыпались, закрыв лицо. Сквозь благоухание духов проступал ее собственный аромат, аромат всех прожитых ею восьмидесяти лет, сложная смесь запахов деятельной жизни, мысли, движения, печали, радости и, под самый конец, горчайшего финала. И признаюсь без всякого стыда: мне захотелось, чтобы финал этот прямо в тот миг и наступил.

Я впервые попал в ее спальню. И едва переступил порог, как меня овеяла сгущенная версия того же аромата. Я отнес Альму на кровать, разул ее, накрыл одеялом.

– Спасибо. – Голос ее звучал раз в десять слабее обычного. – Вы добрый мальчик.

Я сказал, что посижу внизу – на случай, если ей что-то понадобится.

– Джозеф…

– Да, мисс Шпильман?

Альма не ответила – потому что уже заснула. Она ни разу еще не обращалась ко мне по имени. Какое-то время я простоял посреди спальни, вглядываясь в нее.

Глава шестнадцатая

В конце концов домой я поехал. Да и что мне еще оставалось? Я боялся того, что может наговорить в полиции Эрик, а страстная, хоть и непонятная настойчивость Альмы оставалась неколебимой. Мне просто пришлось принять на веру ее правоту, признать, что у меня разыгралась паранойя или хотя бы что Эрик не настолько глуп, чтобы предпринимать что-либо сейчас. Ведь человек редко верит по-настоящему в то, что самое худшее действительно может случиться.

Перед отъездом я снова принес ей извинения.

Альма лишь подмигнула в ответ, она уже простила меня.

– Друзьям полагается быть честными друг с другом, не так ли?

Я сказал, что позвоню ей, как только самолет совершит посадку.

– На мой счет не тревожьтесь, – сказала она. – Выбросьте меня из головы.

– Вы же знаете, я не смогу.

– А вы постарайтесь как следует, мистер Гейст. Повеселитесь там. Как говорится, жизнь дается только раз.

У выдачи багажа меня ожидал отец Фред.

– Добро пожаловать домой, – сказал он.

За годы, что мы не виделись, он успел превратиться в человека преклонных лет. Лицо покрылось морщинами, брови приобрели цвет испанского бородатого мха, а когда мы обнялись, я ощутил под пальто жесткий стариковский костяк.

– А я-то собрался такси брать.

– Твоя матушка сказала, что ты приезжаешь. Потому я и здесь.

Я успел позабыть, какой он сумасшедший водитель. Вылетев на федеральное шоссе, он разогнал машину до девяноста миль, и следующие три четверти часа, которые заняла у нас дорога до дома, мы отдали разговору. Я расспрашивал отца Фреда о церкви, о его близких. Когда речь зашла о поминальной службе, он говорил о ней с обычным тактом, однако я мигом понял, что мать вымотала из него всю душу.

– На самом деле эта служба – подарок небес, потому что она вернула нам тебя. Я уж начал бояться, что так и не увижусь с тобой до моего отъезда.

– Значит, – сказал я, – Калифорния.

Он кивнул.

– А что там, в Калифорнии?

– На следующий год, в это примерно время, прекрасной католической школе под Санта-Барбарой понадобится директор. Я и преподавать в ней буду немного. Прямо на территории школы растет оливковая роща. Я съездил туда, чтобы осмотреться, и рад сообщить тебе, что тамошний климат напомнил мне о Риме.

– Звучит прекрасно.

– Джозеф, лгать убедительно ты не умел никогда, – растягивая слова, пророкотал он.

Вся враждебность к нему, которой я проникся, услышав от моей матери новость, давно сошла на нет, и уж определенно последние следы ее исчезли, когда я увидел его сквозь вращающуюся стеклянную дверь аэропорта. Да и вообще моя потребность привязать отца Фреда к конкретному месту была эгоистичной, не говорю уж бессмысленной, и сейчас мне сильнее всего хотелось почувствовать радость за него. И я, постаравшись набраться энтузиазма, сказал:

– Без вас тут все будет не так.

– Ну, не знаю. Если я что и понял за многие годы, так только что ни один священник не может преувеличить собственную незначительность.

– А как же приход Матери Божией?

– Он останется в ведении отца Мартина. Ты, полагаю, с ним уже встречался?

Второй священник прихода отличался веснушчатостью и некоторой притупленностью критического мышления.

– Да, раз или два.

– Как ты наверняка знаешь, его здесь очень любят. За последние пять лет дела почти каждого прихода шли в наших краях все хуже и хуже. Мы – одно из немногих исключений, и это только его заслуга. Он учился на компьютерщика. Создал для нас веб-сайт, представляешь? Так что у меня теперь имеется адрес электронной почты.

– Не знал. А то бы написал.

– Ну, телефон-то у меня был всегда.

– Mea culpa[19].

– Так или иначе, я совершенно спокойно оставляю приход в его руках. Тем более что, по существу, он и так уже в них пребывает. Церковь сильнее всего нуждается сейчас в притоке свежих сил, в людях, которые смогут восстановить утраченное – до некоторой степени – доверие к ней. Я провел здесь немало хороших лет, однако теперь положение изменилось. Все это часть Его замысла. Я знаю, в существование высшего замысла ты не веришь, однако когда-нибудь все же узришь его.

– Вы полагаете?

– Полагаю. И не сомневаюсь: Бог с одобрением отнесся к тому, что ты много думал о Нем. – Он улыбнулся, включил сигнал поворота. – Даже если пришел в итоге к неверным выводам.

Когда мы съехали с федерального шоссе, зарядил мелкий дождик. Там, где когда-то слетела с дороги машина брата, отец Фред затормозил, выключил двигатель. Влажные тени расчертили салон его автомобиля.

– Я иногда приезжаю сюда – подумать, – сказал он.

– Не самое живописное место.

– Нет. Но помогает мне сохранять воспоминания.

Я промолчал.

– Я буду скучать по нашим краям, – сказал отец Фред.

– А я вот по ним никогда не скучал, – отозвался я.

– Еще заскучаешь. – Он включил двигатель. – Придет такое время.

Поминальная служба состоялась в тот же день – после полудня, в главном помещении храма. При входе на подобии мольберта стояла уже упоминавшаяся фотография Криса. Сделанная в первый год учебы брата в средней школе, она показывала его во всей юной красе. Имелась и книга, в которой расписывались те, кто пришел на службу.