Фридрих Незнанский - На исходе последнего часа Страница 33

Петя от своей неожиданной догадки даже остановился.

«У меня в руках единственная ниточка – фотографии убийц. Ох, мать твою за ногу! Надо бежать в милицию. Или нет, лучше сначала позвонить дяде Саше».

Через десять минут Петя уже кричал в трубку междугородного телефона на ближайшей почте:

– Алло… алло… дядь Саш, это Петя… да… у меня новые данные… как это – какие?! Об аварии вертолета и убийстве Фомина… Да никакие не глупости, у меня есть фотографии… что?… дело закрыто?… техническая неисправность?… Ну там же золота не было! Его вытащили еще до отлета.

Последнюю фразу на другом конце провода не услышали, потому что чья-то рука, высунувшись из-за Петиной спины, нажала на рычаг. Он хотел обернуться, но вдруг почувствовал, что между лопатками уперлось что-то твердое.

– Руки вверх! – послышался сзади чей-то насмешливый голос.

МАРКИЗ ДЕ САД

Снова было чудовищно жарко.

Трофимов чувствовал себя гораздо лучше и уже выходил гулять в сад.

Утром следующего дня они сидели в кабинете толстой заведующей отделением, которую отправили во внеочередной обход; врачиха была в бледно-зеленом халате.

– Это что, – ухмыльнулся Грязнов, – новая обязаловка – военные медработники должны соблюдать цвет хаки?

– Как показали последние исследования, – важно сказала врачиха, – белый цвет действует на больных раздражающим образом. Рекомендуются слабые серые и зеленые цвета. – И она гордо удалилась, задев неохватными бедрами дверную раму.

Турецкий с Грязновым и бледный Трофимов, который чувствовал себя уже гораздо лучше и пожелал непременно присутствовать при прослушивании аудиокассеты, найденной в сейфе Климова, действительно изъятого в Адлере, на квартире матери Кулебякина, предвкушали получение ценной информации. Больше там, между прочим, ничего не оказалось.

– Надо сейчас же все будет переписать на высокоточную аппаратуру и впрячь в это дело ботаника с его конторой.

– Какого ботаника? – удивился Грязнов.

– Ну, Афанасьева, – улыбнулся Турецкий. – Пусть попытаются определить, где, на чем и когда велась запись. – Он включил магнитофон.

Размеренный, слегка искаженный женский голос безо всякого выражения, подчеркнуто спокойно говорил:

«…Природа существует за счет вечного умирания. Природа только подтверждает тот факт, что дает нам, сильным, – право подавлять слабых…»

Мужчины переглянулись. Это явно говорила Вэлла Климова.

– Это голос ее, – спокойно заметил Трофимов. – Его трудно с кем-то спутать.

"…Если ты замышляешь убийство, помни, что нет на земле такого человека, который жил бы совершенно одиноко и изолированно от других – всегда найдутся знакомые, друзья или родственники, и они могут причинить тебе большие неприятности.

Действуй – желательно в одиночку, но если придется-таки привлечь сообщника, постарайся найти такого, кто также будет заинтересован в преступлении, постарайся скомпрометировать его и втянуть в дело как можно глубже, чтобы он не смог когда-нибудь подцепить тебя на крючок. Собственный, личный интерес – вот перводвижитель человеческого поведения; это надо крепко вбить себе в голову – если сообщник сочтет, что ему выгоднее предать тебя, нежели сохранить тебе верность, тогда, будь уверена, дорогая, он сыграет с тобой злую шутку, в особенности если он слаб духом и если ему взбредет в голову, что признание очистит его совесть.

Совершив преступление – особенно если ты новичок в этом деле, – некоторое время избегай общества, так как лицо – зеркало души, и, несмотря на все наши усилия, лицевые мускулы непременно выдают наши тайные чувства и заботы. По той же самой причине не позволяй себя втягивать в разговор, имеющий хоть самое отдаленное отношение к преступлению. Только опыт научит тебя контролировать и свои слова, и свою реакцию, но все это достигается только благодаря привычке к пороку, благодаря наивысшей твердости и окаменелости души, и добиться этого я тебе искренне желаю как можно скорей.

Совершив злодейский поступок, нельзя успокаиваться и почивать на лаврах: ты станешь несчастнейшей из женщин, если совершишь только одну вылазку в мир злодейства и на том остановишься.

Не думай, будто ты что-то выиграешь, если уменьшишь серьезность замышляемого тобой преступления, ибо степень жестокости не имеет никакого значения. Степень жестокости волнует только тебя, но какое тебе будет дело до этого, если совесть твоя будет неприступна?

Не забывай о лицемерии – оно совершенно необходимо в этом мире, где преступления редко вменяются в вину тем, кто выказывает абсолютное равнодушие ко всему происходящему.

Старайся обходиться без свидетелей и даже без сообщников и по возможности избавляйся и от тех, и от других. Никогда не говори, что твой сын, или твой муж не предадут тебя, потому что они, если захотят, смогут причинить тебе безграничное зло, даже если и не выдадут тебя правосудию, чьих стражей, кстати, нетрудно купить.

Самое же главное – никогда не обращайся к религии: она наполнит твое сердце страхами, а голову – иллюзиями, и это закончится тем, что ты сделаешься своим собственным обвинителем и злейшим врагом.

Знай, что нет на свете преступления, даже самого скромного, которое не доставляло бы преступнику удовольствие, перевешивающее все неудобства, связанные с позором или наказанием…"

– Да эта ж баба – параноик! – взорвался Грязнов. – Почему я должен терпеть эту ахинею?! Она что, офигенно помогает нашему гениальному следствию?! – Он вышел и хлопнул за собой дверью.

Турецкий продолжал внимательно слушать.

"…Так неужели я буду жить хуже оттого, что общество осуждает меня? Что тебе до грязи, которой тебя пятнают, если ты сохранила внутренний комфорт! Именно в этом ты найдешь счастье, а вовсе не в чужом мнении, пустом и бессмысленном понятии. В самом деле, что страшного тебя ожидает в худшем случае? Безболезненная и очень быстрая смерть. И лучше, если она настигнет тебя в результате казни, чем в постели: страданий гораздо меньше, и все пройдет гораздо быстрее.

Если ты решилась совершить преступление ради удовольствия, надо, во-первых, позаботиться о том, чтобы придать ему как можно больший размах, а во-вторых, сделать его непоправимым! Ведь если твой поступок не оставляет ни капли надежды сгладить его последствия, здравый смысл уничтожит угрызения и сожаления. Совесть не похожа на все прочие душевные недуги: она уходит в небытие тем быстрее, чем чаще мы ее будоражим.

Все упирается в полное уничтожение этого абсурднейшего понятия о братстве, которое вдолбили нам в детстве. Стоит только разорвать эти призрачные узы, освободиться от их влияния, убедить себя в том, что между тобой и другим человеком не может быть никакой связи, и ты увидишь, как необъятен мир удовольствий и как смешны и глупы угрызения совести. Страдания ближнего будут тебе безразличны, если только при этом не испытываешь болезненных ощущений. Тебе будет наплевать на трагическую участь многих и многих жертв, ты даже и пальцем не шевельнешь, чтобы спасти их, даже если будешь в состоянии сделать это, ибо их смерть полезна природе, но еще важнее, чтобы их уничтожение доставило тебе наслаждение, потому что ты должна обратить на свою пользу все происходящее вокруг тебя.

Осмотрительность обеспечивает безнаказанность, а уверенность многократно усиливает очарование злодейства; однако с твоим положением в обществе тебе вообще не стоит беспокоиться об этом.

И ты можешь наплевать на всякую осторожность и предусмотрительность, если она мешает тебе наслаждаться…"

– Да она просто поэт, – почти с восхищением отметил Турецкий. – Хотя вообще-то мне этот спич что-то напоминает, или я ошибаюсь? Что скажешь?

Трофимов подавленно молчал.

– Это ведь похоже на манифест, прямо катехизис какой-то, – развивал свою мысль Турецкий.

– Ты заметил, она там все время обращается к женщине, – сухо сказал Трофимов. – Этот, с позволения сказать, документ, конечно, ничего формально не доказывает, но показывает очень много. Похоже, что наша мученица Вэлла – вполне самостоятельная фигура во всей этой непонятной игре.

– Ей уже сообщили, что мужа нашли? – спросил из коридора Грязнов.

– Да.

– Ну и как?

– Да никак. Глазом не моргнула, – ухмыльнулся Трофимов. – Говорит, последние пять дней я уже и не сомневалась.

Турецкий заметил, что за время, прошедшее после ранения, с Трофимовым произошла разительная перемена. Из неунывающего балагура-оптимиста майор превратился в усталого, хмурого, во всем сомневающегося человека. Типичного провинциального мента.

– Можно все же реально сказать, чем владеет, то бишь – владел Герат в городе?

– Едва ли, – почесал здоровой рукой голову Трофимов. – Ну есть, конечно, какая-то недвижимость… Но, я думаю, что все основное – оформлено на Вэллу.

– Кстати, ты мне ничего не говорил, вы обыскивали климовскую квартиру? – вдруг спросил Турецкий.