Энцо Руссо - Мафия изнутри. Исповедь мафиозо Страница 33

— Я в вашем распоряжении, — сказал я. И объяснил ему, что смерть Паолино доставила мне массу всевозможных затруднений: мне пришлось дожидаться введения в права наследства его вдовы, чтобы оформить сделку, а так как имелись несовершеннолетние дети, еще потребовалось разрешение судьи. А судьи в таких делах медлительны и долги, как старость…

— Дело в том, — объяснил адвокат, когда мы вышли из казармы и зашли выпить по чашечке кофе со сливками, — что им прекрасно известно, кто ты такой, хотя у тебя и нет судимостей, а твой куманек словно нарочно дал себя угробить как раз тогда, когда ты появился в селении…

И засмеялся. Я спросил, как он думает, может ли мне что-нибудь грозить в будущем.

— Стоит тебе в первый раз попасть за решетку за принадлежность к преступной организации, ты расплачиваешься и за это, и за все, что тебе только ни пришьют. Но до тех пор пока этого не произошло, они ни хрена не могут тебе предъявить.

Так я забыл об этом и думать.

Да и как я мог забивать себе голову такими мыслями? Начиналась война, и я уже достаточно хорошо знал эту среду и ее нравы и понимал, что дело будет не шуточное.

Отправляли теперь на тот свет не какую-то никому не известную мелочь. Прежде газеты писали о «сведении счетов» — фраза, которую употребляют, когда речь идет об убитых преступниках, даже если причиной перестрелки явилось то, что кто-то кому-то наставил рога или не дал проехать вперед на дороге. Казалось, что делу об убийстве его превосходительства Скальоне суждено оставаться исключительным случаем. Однако вскоре одного за другим ухлопали полковника Руссо, христианского демократа Рейну, судью Терранову, капитана Базиле, депутата Маттареллу. Не уверен даже, всех ли я запомнил. Всякий раз люди раскрывали газету и ужасались: «С ума сойти!» Но проходило один-два месяца и случалось новое убийство.

Помню заголовок в «Сицилии», который гласил: «Нападение на государство». Но я просматривал первые полосы и других выставленных в киоске газет, чтобы узнать, что думают обо всем этом в Риме и на Севере. Но все газеты тянули ту же песенку, что и «Сицилия», и я не мог поверить, что все они настолько глупы. Да какое там нападение на государство? Что может дать нападение на государство?

Дело все в том, что во времена контрабанды сигаретами и других подобных дел, если какой-нибудь полицейский комиссар, полковник или ведущий следствие судья начинали слишком надоедать и действовать на нервы, никому не приходило в голову отправлять их к праотцам. Из-за нескольких миллионов лир это просто но имело смысла. В те времена тот, кто попадал за решетку, со святым терпением ожидал, пока выйдет на волю, а кто оставался на воле, примирялся с тем, что меньше зарабатывает. Потом вскоре все становилось на прежнее место, улаживалось и начиналось сначала.

Но с этими бешеными деньгами, которые только протяни руку — твои, грозящим тебе каждую минуту пожизненным заключением разве кто хоть на секунду станет задумываться, прежде чем спустить курок? И неужели все эти полковники, все эти следователи и судьи надеялись, что достаточно им сказать: а ну-ка, голодранец, положи немедленно эти десять миллиардов — и человек отдаст десять миллиардов и попросит прощения? Если бы они, вместо того чтобы бездельничать и нежиться в тепле в своих кабинетах, прокатились бы в Кальсу или в Томмазо-Натале и там собственными глазами увидели и собственными руками потрогали нищету и голод, может, они лучше бы кое-что поняли. Когда один из тамошних парней в первый раз в жизни подержит в руках деньги, потом уже напрасно грозить ему уголовным кодексом и надеяться, что это на него подействует.

В Палермо были повязаны все кругом, потому что деньги нужны всем, с ними удобнее жить. Я видел, как Козентино совал пачки денег полицейским, муниципальным служащим, автоинспекторам. А Стефано водил дружбу с депутатами, судьями, мэрами. А еще до Стефано — его отец, у которого были близкие знакомства также и в Риме. Каждый что-то зарабатывал: не только деньги, но и разные льготы и услуги, квартиры, а также и кредит на выгодных условиях в банке или освобождение от военной службы для сына. Каждый то, что ему надо.

И вот являлись с материка какие-то судьи, какие-то офицеры карабинеров и, продолжая вести себя так, как там, на материке, изливали свою честность на Палермо и требовали сдать им оружие, власть и деньги в обмен на уютное пожизненное заключение. Они хватали ни в чем не повинных людей, говоря: «Пока что давай посиди за решеткой, а там разберемся». Они избивали и топтали беззащитных невинных бедняков, хотя бы взять, к примеру, мою несчастную жену. Ибо такие честные люди, как они, могут себе это позволить и совесть у них останется чистой — ведь никто не может их обвинить, что они кладут себе что-нибудь в карман. Они не получают от этого никакой выгоды: они поступают так во имя закона и справедливости.

А когда то тут, то там в мире стреляли или в братьев Кеннеди, или в президента Египта, или в поляка папу римского, все они были уверены, что никто, чтобы они ни творили, не посмеет и пальцем их тронуть. И умирая, они, наверно, думали: «Неужели? Не может быть! Меня?»

Кое-кто из них были достойными людьми, и жаль, что их застрелили. Но двоих из этих высокопоставленных жертв я знавал лично — одного незадолго до его гибели, а другого — много лет назад, когда я работал еще в Корлеоне у Доктора. Я не называю имен только из-за уважения к их семьям. Один из них использовал свое положение, чтобы пристроить сыновей туда, куда он велел, чтобы никогда не платить штрафов ни самому, ни его друзьям, чтобы целыми днями пользоваться казенной машиной, чтобы пожирать все, что ему присылали в подарок на Рождество и Новый год. Однако он считался честным: взяток ни от кого не брал. Другой был полным ничтожеством. Стоило его послушать, так даже я с моими тремя классами начальной школы и то сразу понимал, что это ничтожество. А его супругу в Палермо знали многие, и не только в лицо. Но за ней водился еще и другой грешок: синьора играла в покер и занималась этим в известном клубе, посещаемом людьми из общества. Каждый раз, как в полицию приходил анонимный донос, муж предупреждал жену, а та — своих друзей, и, когда полицейские врывались в помещение игорного дома, они находили там людей, занятых светской беседой или игрой в бридж, который не считается азартной игрой.

Теперь они герои, оба пали на боевом посту. На том месте, где их убили, установлены памятные доски. Когда я прочитал, что на них написано, то подумал, что если смерть может принести удачу, то им сильно повезло. При жизни им была грош цена, они ничего собой не представляли. Мертвых же их никто уже не сможет критиковать.

В конце мая 1978 года застрелили Джузеппе Ди Кристину. Произошло это рано утром на улице Леонардо да Винчи. Я тогда лежал в больнице. Не в нашей «больничке», а в государственной. Мне удалили аппендицит, и я еще не совсем пришел в себя после операции и настолько обалдел, что, когда Козентино мне об этом сообщил, я даже не сразу понял и думал, что ослышался.

— Но почему? — наконец спросил я, и он скорчил гримасу.

— Кто может сказать? Но пока что, поскольку это случилось в зоне Индзерилло, у бедняги Тотуччо большие неприятности.

Потом я прочел, что Ди Кристина был агентом карабинеров, что он донес на всех наиболее видных Корлеонцев. Но я этому не верю. Думаю, что все дело было в старой дружбе между его семьей и семьей Бонтате. Стефано лишили одного сильного союзника и скомпрометировали другого, позаботившись о том, чтобы убийство произошло на его территории.

— Ничего неизвестно? — спросил я, помолчав, Козентино.

— Пока ничего. Но почерк, мне кажется, тот же.

— А что говорит Стефано?

— Он в очень подавленном состоянии, бедняга. В последние дни он обсуждает это дело со многими друзьями. У них все время совещания. Мне с ним никак не поговорить: его никогда нет дома. Его жена тоже жалуется…

Я предполагал выйти из больницы через пару дней, но уж если заколодило, то не поможет ничто на свете: у меня получилось осложнение и я провалялся в больнице еще две недели. Так же как я не сумел пойти на похороны отца, я не смог пойти и на похороны сына.

Но, лежа на своей койке, я имел время в тишине и покое как следует поразмышлять. Я думал о всех тех, кто погибал рядом со мной из года в год. Один за другим, по очереди: бандиты и порядочные люди, знаменитости и ничтожества. А в итоге побеждали те, кто готов на все: безбожники, люди, не держащие слова, лишенные чести. Когда-то Корлеонцев была всего горсточка, небольшая группка. Но постепенно они находили везде, где только можно, союзников и прислужников. А того, кто не соглашался стать их союзником или не хотел прислуживаться, ожидал такой же конец, как и Ди Кристину.

По этой причине я никогда даже и не помышлял о том, чтобы действовать самостоятельно или же командовать над теми, кто работал вместе со мной. Мне делали такие предложения, но я отказывался. Может, еще несколько лет назад я и обрадовался бы такой возможности, сказал бы «да». Но потом я почувствовал, куда дует ветер, и именно Ди Кристина помог мне это понять. Он шутя говорил, что теперь уже не осталось места для людей с университетским образованием. Я же скажу, что ныне осталось место только для Корлеонцев. То, что произошло впоследствии, подтвердило мою правоту, и если сегодня я еще жив, то отчасти обязан тому, что смекнул это раньше многих других.