Виталий Гладкий - Золото гетмана Страница 33

– Как думаешь, что все-таки находится в пакете?

– Письмо, что же еще. Деньги для Орлика мы в кошельках везем.

– Представляю, что может быть, если письмо окажется в руках у царя Петра…

– Ничего такого. Письмо шифрованное, прочитать его не смогут. Отец не пострадает. А вот нам, если мы упустим письмо, будет худо. Тогда дорога домой для нас будет закрыта. Придется скрываться.

– И то так…

Пока шел этот разговор, проныра Бомбанс неслышными прикосновениями к одежде казаков (в толпе сделать это было легко и безопасно) успел определить, что самый увесистый кошелек прицеплен к поясу слуги молодых господ. В отличие от изрядно образованных сыновей Полуботка, восторженно глазеющих на полотна французских художников, старый Потупа относился к искусству достаточно индифферентно. Его больше интересовали дома, окружавшие площадь, и прекрасный вид на Новый мост и Королевский сад, который своей пышной зеленью напоминал запорожцу Украину.

Архитектура домов на площади Дофина и впрямь была оригинальной. Все они были трехэтажными, с аркадами на первых этажах, сложенные из красного кирпича и отделанные белым камнем. Дома имели два фасада – один выходил на площадь, другой – на набережную Сены. В лавках под аркадами на набережной в основном размещались ювелиры.

«Такие бы дома – да в наш Киев, – думал Потупа. – Умеют строить… А вот простора тут нету. И воздух не тот. Запахи стоят как у коновязи, которую год не чистили. Да и где это видано, чтобы ночные горшки на головы выливали!»

С казаками случился неприятный казус. Прогуливаясь по Парижу, они немного заплутали и шли по улочкам шириной в сажень. (Собственно говоря, и на площадь Дофина казаки попали случайно.) Неба над головой в таких улочках почти не было видно, потому что второй этаж дома нависал над первым, а третий – над вторым, оставляя вверху лишь узкую щель, в которую почти никогда не заглядывало солнце.

Грязь под ногами и копящийся годами мусор были по щиколотки, а вонь от гниющих отбросов была такой, что даже привычный ко всему Потупа морщил нос и плевался, не говоря уже о сыновьях черниговского полковника. Чтобы хоть как-то забить омерзительные запахи, казаки задымили своими люльками и не выпускали их изо рта до самой площади Дофинов.

Но когда Потупа едва увернулся от содержимого ночного горшка, которое выплеснула на улицу сонная француженка, запорожец так взъярился, что едва не пришиб какого-то верзилу, попавшегося ему под горячую руку.

Бомбанс наконец получил выгодную позицию и, улучив момент, когда Потупу кто-то сильно толкнул, профессионально отработанным движением срезал острым как бритва ножом туго набитый кошелек, висевший на поясе старого запорожца. Но юркнуть в толпу, чтобы затеряться среди зевак, вор не успел. Худая жилистая длань старого запорожца молниеносно, как атакующая змея, метнулась к горлу Бомбанса, и мазурик, выронив и нож, и свою добычу, начал задыхаться в железных тисках.

– От бисови хранцузы… – ворчал Потупа, с непринужденной, почти юношеской грацией нагибаясь за кошельком; при этом Бомбанса из рук он так и не выпустил. – На ходу подметки режут…

– Что такое?! Что случилось?! – в один голос воскликнули сыновья Полуботка.

– Вора поймал, – объяснил Потупа и немного разжал хватку, потому что Бомбанс уже начал синеть. – И что теперь с ним делать?

– Дать пинка под зад и отпустить! – сердито сказал Андрей. – Не вести же его к парижскому прево[93]. Нам ни повышенное внимание к своим персонам, ни лишние вопросы не нужны, и даже вредны.

– Погоди! – остановил Яков старого запорожца, который уже намеревался последовать совету Андрея. – Этот воришка может быть нам полезен.

– Каким образом? – удивился Андрей.

– В качестве гида. Уж он-то знает Париж как свои пять пальцев.

– И то верно, – немного подумав, согласился Андрей. – Но как его заставить это сделать? Сбежит ведь.

– Не сбежит, – уверенно ответил Яков. – Даже бродячий пес ласку разумеет. Ты голоден? – спросил он Бомбанса по-французски; Потупа уже выпустил горло мальчишки и придерживал его лишь за одежду, которую никак нельзя было назвать парадной, хотя она была довольно чистой и не совсем старой.

– Да… очень… ваша милость, – машинально ответил Бомбанс, дрожа всем телом.

Он уже мысленно видел себя в тюрьме.

– Мы накормим тебя. Но нам нужны твои услуги. За них ты получишь это… – Яков полез в свой кошелек и достал луидор[94]. – Согласен?

Глаза мальчишки жадно блеснули. Луидор! Целое состояние! Ах, как он прокололся! Это же сколько таких золотых монет находилось в том кошельке, который он срезал с пояса слуги?! А кошелек был очень тяжелым…

Бомбанс едва не застонал от обиды на свое невезение. Упустил такой фарт… Что теперь о нем скажут в Доме Чудес? (Если, конечно, узнают о его промашке.) Он считался одним из лучших парижских карманников. Поэтому главари преступного парижского «дна» и выдали Бомбансу «разрешение» чистить кошельки парижан и приезжих на площади Дофина в день вернисажа, надеясь на ловкость его рук и почти всегда сопутствующую ему удачу.

Естественно, Бомбанс получал лишь свой процент (достаточно небольшой) от «улова». Все остальное забирал его «покровитель», содержатель воровского притона Жермен Ришло по кличке «Монах». Он провел десять лет в тюрьме Дурдана, где вел себя набожно и смиренно как истинный христианин, за что и получил досрочное освобождение по королевской милости.

На самом деле папаша Ришло лишь здорово притворялся. После выхода на свободу он сколотил шайку воров и грабителей, которая вскоре заявила о себе серьезными делами. Но Монах был настолько хитер, что поймать его с поличным никто не мог. Все приказы он отдавал через своих подручных – «лейтенантов», а ограбления планировал со всевозможной тщательностью и предусмотрительностью.

– Согласен! – решительно ответил Бомбанс.

Юного вора совершенно не волновало то, что именно он должен был сделать для этих богатых господ. Быстрый ум мальчишки мгновенно просчитал возможные комбинации такого сотрудничества, и Бомбанс понял, какая удача сама плывет в его руки.

– А почему не спрашиваешь, что мы от тебя потребуем? – с внезапно проснувшимся подозрением спросил Яков.

– Я не думаю, ваша милость, что вы хотите меня погубить и заставите кого-нибудь зарезать, – с наигранным смирением ответил Бомбанс; притворяться он умел.

Яков с облегчением улыбнулся; забавный малый, подумал сын черниговского полковника.

– Нет, ни в коем случае, – ответил Яков. – Мы люди законопослушные. В отличие, кстати, от тебя. Будешь воровать – закончишь свои дни на Гревской площади. Мы желаем, чтобы ты некоторое время побыл нашим гидом.

Бомбанс с облечением вздохнул – всего лишь! Как здорово все складывается, подумал юный мошенник. Держаться поближе к этим богатеям – его самое заветное желание.

– С превеликим удовольствием, ваша милость! – не сдержав эмоций, радостно воскликнул мальчишка.

– Что это его так обрадовало? – с подозрением спросил Андрей.

В отличие от младшего брата, который владел добрым десятком иностранных языков, старший сын Полуботка из французского знал совсем немного, лишь несколько слов и фраз.

– Он согласен нам услужить, – ответил Яков.

– Еще бы… – недовольно буркнул Потупа. – Малое, а хитрое. Я этого поганца насквозь вижу. За ним нужен глаз да глаз. Ну ничего, это уже будет моей заботой.

– Для начала скажи, как тебя зовут? – требовательно глядя прямо в глаза Бомбансу, спросил Яков.

– Жак, – быстро ответил юный вор, стараясь выглядеть предельно честным; ему вовсе не хотелось, что эти иноземные господа знали его прозвище, которое было знакомо многим обитателям парижского «дна».

– Э, да мы с тобой тезки! – воскликнул Яков.

– У них тут всех Жаками зовут, – хмуро сказал Андрей. – Врет, поди.

– Пусть его. Нам какая разница? Не детей же с ним крестить. А скажи мне, Жак, ты знаешь, где тут можно найти приличное заведение, чтобы вкусно и сытно отобедать?

– Как не знать. Вам нужно в ресторацию мсье Буланже, – ответил Бомбанс, довольный тем, что его не стали расспрашивать дальше – какую он носит фамилию и где живет.

Было бы сложно объяснить иностранным господам, что фамилии у Бомбанса, как таковой, не было. Он не соврал, назвавшись Жаком. Но вот насчет всего прочего… Все называли его «Жак, внук старого Себастьяна, которого повесили в 1715 году». Мать бросила Бомбанса, когда ему был всего лишь год от роду и сбежала с каким-то офицером. Так уж получилось, что Жак оказался не крещенным, а значит, никаких записей в церковных книгах о его появлении на свет не было.

Дед мало интересовался внуком; он с ним почти не разговаривал, хотя деньги на кормление – этим занималась одна зловредная старушка – давал исправно. Когда деда – весьма известную в воровских кругах Парижа личность – повесили за грабеж с кровавым исходом, деньги на содержание Жака, естественно, быстро закончились, и старушка выгнала мальчика на улицу. Когда ему стукнуло шестнадцать лет, он все же решил узнать свою фамилию, но к тому времени старушка умерла, а справляться о своем деде в канцелярии прево Жак не рискнул. Поскольку кличка у деда была Бомбардье, то Жака по аналогии стали называть Бомбансом.