Александр Ольбик - Ностальгические хроники (сборник интервью) Страница 33

- Насколько мне известно, в Америке отношения между автором и издателем основываются строго на договоре. Значит ли это, что прежде чем сесть за написание нового рассказа или романа, вы сначала должны заключить с кем-то соответствующий договор?

- Американские издатели не любят печатать материал, не заказанный заранее. Правда, бывают исключения. Недавно, в связи по экологии в Рио-де-Жанейро, я написал статью о философии Шопенгауэра и современной экологической ситуации. Предложил рукопись газете "Вашингтон пост" и был уверен, что ответят отказом. Однако они взяли статью очень быстро напечатали. Но такое бывает редко.

- Раньше ваш голос можно было слышать по "Голосу Америки", теперь же вы, кажется, выступаете на радио "Свобода"...

- В первые годы моего пребывания в США я на сто процентов чувствовал себя в изоляции. Мне почти никто не писал, ко мне не приезжали, а если кто и приезжал, то боялись встречаться. Мне просто необходим был контакт, хоть односторонний, но контакт. Дело не в деньгах: я мог их заработать, сотрудничая с той же американской прессой. Но я начал работать на "голос Америки" на радио "Свобода". Работая над трилогией, я написал книгу "Радиодневник писателя, или десятилетие "клеветы" Ведь с точки зрения КГБ, я занимался клеветой в адрес советской власти...

Потом так получилось, что я не поладил с "Голосом Америки". Они начали новую программу и хотели сделать из меня что-то вроде комментатора новостей. Произошло переориентирование, что меня не устраивало. И тогда я ушел работать на радио "Свобода", где...свободней. Сейчас я материал выбираю сам и непременно сделаю передачу о проблемах Дома творчества писателей в Дубулты. Это та ситуация, которая в определенной степени отражает разлом между старым и новым государством.

- Встречались ли вы с Александром Солженицыным?

- Нет, не приходилось.

- Как вы после лекций на английском, пишите потом по-русски?

- Очень трудно переключаться. После университета я начинаю думать по-английски. Когда мы, иммигранты, встречаемся, мы говорим на ужасном языке. У нас речь испещрена англицизмами, краплением целых блоков английского языка. Приезжая в Россию, я хватаю себя за язык, чтобы без нужды не произносить английские слова.

- Собираетесь ли вы вернуться в Россию?

- Собираюсь. Не если к власти придут национал-болшевики, тогда, конечно, я не вернусь.

- Над чем вы сейчас работаете?

- Отдыхаю и думаю о цикле рассказов.

- Знают ли вас в Америке как большого писателя?

- Знают, но не так, как в России. Здесь меня окликают на улице. А в Штатах я известен только в определенных литературных и академических кругах. Книги мои переведены там, однако в число бестселлеров не входят. А в США так: если ты однажды написал бестселлер, ты уже никогда из этой обоймы не выпадешь. Как в коммунистической номенклатуре. В виде примера могу привести Тома Кленси - учетчика налогов, написавшего романчик о подводной лодке. Написанного в деталях, со знанием дела. Военно-морская академия выпустила всего 3 тысячи экземпляров - и они все решили. Тираж в считанные дни исчез. Они повторили тираж - и снова все раскупили. Словом, скромная книжечка в течение нескольких дней превратилась в бестселлер и "покорила всю Америку". Кленси за неделю стал миллионером. Заработал более 10 миллионов долларов, купил огромное поместье и продолжает писать роман за романом. И каждый из них хуже предыдущего. Но это уже не имеет значения - ведь писатель находится в обойме авторов бестселлеров. Тот же знаменитый Джон Апдайк о таких тиражах только может мечтать. В Америке бестселлер - это не обязательно высокая литература. Это просто хорошо угаданный спрос.

- Завершая нашу беседу, я желаю вам когда-нибудь написать бестселлер...

- Я вот надеюсь на свою трилогию. А вдруг в Америке она станет бестселлером (смеется), ведь американцы помешаны на семейных историях.

- Когда эта книга выйдет в свет?

- Может, через год. В США тоже существуют издательские планы, но там все делается мгновенно, если, конечно, пахнет миллионами.

- Что мог бы знаменитый русский писатель, живущий в Америке, сказать главе Латвийской Республики Анатолию Горбунову? Разумеется, в контексте судьбы Дома творчества писателей...

- Я надеюсь, что он может подействовать на законодателей и как-то приостановить крушение культурного Центра. Я господина Горбунова знаю как человека исключительно сильного и твердого в своих решениях. И независимого. Он может своим авторитетом подействовать на исполнительную власть в том смысле, чтобы не превращать это уникальное место в заурядную забегаловку.

- Спасибо, Василий Павлович за беседу и моральную поддержку в отстаивании интересов писательского сообщества, для которого этот Дом творчества не просто географическая точка, но родное уютное гнездо для писательской братии... Где повелевали высокие думы и возвышенный дух...

Примечание автора. К сожалению, все усилия латвийских писателей и писателей из ближайшего и дальнего зарубежья по спасению Дома творчества в Дубулты были обречены. Входившие в жизнь лавочные отношения сделали свое дело и Дом был продан тем, у кого толстые кошельки и для кого такие понятия, как творчество, литература, культура не более чем пустое сотрясение воздуха. Суета сует и ничего кроме нее...

----------------------------------------------------------------------

ПЕРЕСТРОЙКА ПО ЖУХОВИЦКОМУ

(Юрмала, Дом творчества писателей, май 1988 года).

Беседа с известным публицистом Леонидом Жуховицким состоялась в том же Доме творчества в Дубулты. Шел 1988 год, когда угар гласности и "плюрализма" с быстротой цунами распространялись по весям и городам страны Советов. Уже тяжело раненой перестройкой, ослабевшей и жить которой осталось чуть более трех лет...

- Публицистика явно стала королевой современной литературы. Не усложнилась ли жизнь публицистов в связи с тем, что многие темы, за которые раньше брались лишь наиболее смелые и совестливые журналисты и писатели, теперь в тиражированном виде попадают к читателю, который прежде помалкивал?

- Я бы сказал так: плохому или посредственному публицисту жить стал значительно легче, публицисту серьезному - труднее. Сейчас наша печать переживает самый настоящий бум. Резко вырос потолок достоверного репортажа, расширился тематический диапазон. То, о чем мы раньше и мечтать не могли, сейчас до нас доходит в более или менее правдоподобном виде. К примеру, мы быстро узнаем, что какой-то начальник попал на скамью подсудимых, и тут же до нас доходят подробности дела. Проясняются и многие ранее закрытые темы: где, например, наркоманы добывают наркотики и по чем проститутки "рублевые" и "валютные"? Правда, при этом наша пресса приобрела заметный оттенок желтизны. На страницах газет и журналов обильно выплескивается псевдосенсационность.

Почему осложнилась жизнь серьезных публицистов? Дело в том, что сегодняшняя наша действительность поддается анализу гораздо труднее, чем несколько лет назад. Тогда основные наши программы были достаточно доступны или точнее сказать - менее альтернативны. Гласность и демократизация вообще как бы совершили грандиозную социальную подвижку, повлекшую за собой многовариантные последствия. Взять хотя бы ту же выборность на разных уровнях общественной жизни... Но вместе с тем гласность и демократизацию мы несколько переоцениваем. Раньше нам казалось - если, допустим, будут выбирать директора завода или объединения, то все хозяйственные проблемы одним махом отпадут. Сейчас выбирают руководителей предприятий, но работать от этого они лучше не стали. Товаров хороших как не было, так и нет. Есть над чем подумать публицисту? Сейчас выбирают главных режиссеров, а театры все равно ставят плохие спектакли. То же самое происходит с гласностью и на телеэкране: люди разных профессий - от рабочего до министра - говорят друг другу все, что хотят сказать: мягко, говорят резко, говорят грубо, по-хамски... Любой участник какой-нибудь телепередачи может обругать министра, но проку от такой "смелости" пока что не видно. Сказывается консерватизм мышления: раз какого-то начальника публично ругнули, значит, думаем мы, будут приняты экстренные меры и все сразу наладится. В нас самих все еще сидит маленький культ личности. Нам нужен начальник, нужен надсмотрщик, нужен кнут...

Гласность - это лишь свободный обмен мнениями и свободная информация. Но и самой широкой гласности еще мало, чтобы повернуть нашу жизнь к лучшему. Что, собственно, изменилось в результате многочисленных газетных и телевизионных перебранок? Дело в том, что мы еще не научились мыслить конструктивно. У нас начисто отсутствует культура полемики. И потому в наших спорах не рождается истина, а в лучшем случае, проявляется наша первичная точка зрения. Один говорит хорошо, другой - плохо. Один говорит громко хорошо, другой - громко плохо. Нужно развивать способность к суждениям. Гласность не должна превращаться в неумные публичные скандалы. Хотя я не исключаю, что иногда "скандальные" выступления в прессе просто неизбежны. Порой, чтобы в чем-то убедить "глухого", нужно ором привлечь его внимание. Но идти на скандал нужно исключительно ради какой-то высокой цели.