Георгий Персиков - Дело о Золотом сердце Страница 34

Нельзя упускать из виду и тот факт, что предатель мог действовать не один, а в сговоре с другим предателем. «Вот, например, Пабло и Серхио – чем не пара заговорщиков? Даром что один немой, а другой испанец, зато Пабло наверняка знает джунгли вдоль и поперек и вполне способен пустить их по ложному следу или заманить в какое-нибудь другое, еще более кровожадное племя, а поскольку наши силы уже на исходе, такой поворот событий может оказаться для нас фатальным… Серхио, в свою очередь, тоже какой-то подозрительный: то воюет с нами, то вдруг геройствовать начинает».

Единственная, на кого Родин был готов подумать в последнюю очередь, – это Анюта. Ему казалось, что она слишком невинна и, чего уж греха таить, недостаточно умна для того, чтобы провернуть такую хитрую комбинацию в чужой местности и при участии целой толпы малознакомых и образованных людей. Сестра милосердия из уездной больницы и хладнокровное убийство? Эти распахнутые чистые глазки и потопленная пирога? Неожиданное признание в любви, тяга к самопожертвованию и хитрый заговор? Сомнительно… Да и по отношению к Ирине Анюта не проявляла никакой враждебности или даже банальной женской ревности. То ли не особо верит в ее исцеление, то ли не сильно рассчитывает на ответное внимание со стороны Георгия.

Тем временем участники экспедиции по колено утопали в амазонских болотах, но бросить все сейчас, когда цель так близка, было немыслимо. Племя карихона с их нетипичным в этих краях отношением к жизни и любви даже не догадывалось, какие гости и с какими вопросами его навестят в самое ближайшее время…

– Ничего, до свадьбы заживет, – пробурчал Всеволод, смазывая рану на предплечье пережеванной травой, которую ему дал Пабло. – Кай-Маа шепнула мне, когда мы уже лежали на полу ее проклятой хижины, что карту я потеряю, шнурки могут украсть. А пока среди нас крыса ползает, так и правда понадежней будет.

– Эту карту тоже можно потерять, – подмигнул Георгий. – Вместе с рукой.

– Не потеряю, – ответил ему брат.

Георгий наконец не удержался:

– Я могу понять, зачем ты пошел в экспедицию, зачем возишься с Ириной, – чтобы найти затерянное племя карихона, сделать переворот в научном мире, да еще и разжиться драгоценными сокровищами и бесценными артефактами. – Он помолчал. – Но я не могу понять, какого черта… как тебе вообще могло прийти в голову, что надо целоваться с этой крокодилицей? Ты же, дьявол меня раздери, находился с ней в хижине больше часа. Я бы не смог и секунды просто смотреть на нее.

Всеволод долго молчал, вороша палочкой угли. Потом почесал бороду и ответил:

– Маленький ты еще, Еня. Не знаешь, что такое жизнь, что такое любовь.

Георгий сжал зубы:

– Ты что, называешь любовью поцелуй с отвратительной старухой?

– Конечно! Любовью к брату своему.

– Да, да, я тебе за это благодарен. Ты спас нас, спас Ирину, спас меня…

– И себя, конечно. В первую очередь я спас себя. Ты ведь ничего не знаешь обо мне, Енька.

«Иногда я думаю, что лучше и не знать», – подумал Георгий.

– Ты, конечно, в чем-то прав, что я сюда поехал ради сокровищ и славы. С самого начала это и было моей главной целью. А потом я увидел, как ты любишь эту больную девчонку – мертвую, ведь она как мертвая… Меня сперва это смешило, потом бесило, а потом мне стало грустно. Неужели я разучился любить? – Он швырнул палочку в костер. – Ты ведь не читал все эти исследования про карихона – племя Любви. Великий исследователь Лопе Де Нерудо писал, что это были магические предвестники христианства, они были способны возвращать страсть в отношения пожилых пар, давать счастливую любовь юношам и девушкам. Спасали людей от бесплодия, возвращали старикам мужскую силу… А это Сердце могло вернуть счастье целому племени! Да, впрочем, что такое счастье, Енька?

Всеволод запустил пятерню в волосы, и его роскошная грива разметалась по плечам. Георгий ожидал, что брат ответит какой-нибудь философской притчей, и опередил его:

– Счастье – это уголек в костре, который видит птица, пролетая над ним. Увидела – она счастлива, пролетела – снова нужно его искать.

– Молодой ты еще, Енька, как я и говорил. Счастье – это любовь.

Георгий недоуменно поднял брови, было странно слышать такие слова из уст огромного, грубого мужчины.

– Когда ты ушел, я сидел в гостинице и думал: вот я поеду за этими сокровищами, найду их и снова стану счастливым. Потом подошел к замерзшему окну, дышал на него, рисовал сердечки и понял, что был счастлив, только когда любил сам, а меня любили в ответ. Жаль, что это было всего пару месяцев. Тогда-то я и подумал, что, когда помогу тебе и разыщу это проклятое племя, колдовские чары зарядят меня такой энергией, что, как говорил Нерудо, любовь придет, как лесной пожар – быстро, неожиданно, и накроет меня с ног до головы. – Он замолчал, а в Георгии вдруг тем самым лесным пожаром начала разгораться злость.

– Это ты-то не знал любви, братец? – спросил он с ледяным спокойствием. – Тебя любила мама, всю любовь, всю заботу тебе отдала. И папа тебя любил, и дедушка, и няня. Это я для всех был ненужным ребенком, который испортил вашу семейную идиллию, да и до сих пор таким остался.

Всеволод заскрипел зубами:

– Да, мама меня очень любила, и папа, и дедушка – он тогда молодой был. Деньги водились, все на меня тратили, как сыр в масле катался.

– А я все это отнял.

– Мама красивая была, а ты уродливый – визжал, орал, под себя ходил жижей такой, зеленой, как здешние болота, – живот у тебя болел… А мама в гробу лежала вся в белом. Папа зачем-то придумал ее в свадебном платье похоронить. Я рядом с гробом шел, а Боря фату нес, длинная фата была – аршина на три. А мама как будто спала. Она читала мне про Спящую царевну, картинка была красивая в книжке – вот она точно была как эта царевна.

Георгий был уверен, что его брат копит злость и сейчас неожиданно, исподтишка, как это принято у моряков, деловых людей и уголовников, ударит его. Но Всеволод положил свои огромные ладони на колени и грустно улыбнулся.

– Девчонка твоя такая же, на маму очень похожа. Мама красивее, конечно, но ее больше нет – ее закопали. А эта пока жива.

– Ты сильно меня ненавидишь, брат? – спросил Георгий.

– Сильно! – ответил Всеволод и коротко, без замаха, с чудовищной силой ударил брата в висок, но не рукой (этого Георгий ожидал), а ногой.

Лесной пожар, который сразу накрыл Георгия, был не красным, а черным.

Глава 13

Георгию казалось, что он плывет на лодке. Ритмичные покачивания успокаивали, а рокот прибоя звучал густо и басовито: бу-бу-бу, бу-бу-бу. Раздражала только пульсирующая боль в голове и какой-то кусок пропахшей потом дерюги, который постоянно тыкался в лицо. От резкого звериного запаха Родин скривился и непроизвольно кашлянул. Пространство внутри черепа мгновенно осветилось ослепительным фейерверком боли, зато сразу же вернулось сознание. Он не плыл в лодке, а висел на спине у своего старшего брата, как куль с мукой. Голова болела так, будто ее проткнули вязальной спицей, но тошноты и прочих признаков сотрясения мозга Родин у себя не обнаружил. И то слава богу.

Георгий разлепил глаза и прокашлялся уже значительно осторожней. Перед глазами, покачиваясь, проплывали заросли золотистого фикуса. Невдалеке маячила широкая спина отца Лоренцо, который временно принял люльку с неподвижной Ириной. Бормотание прибоя внезапно прекратилось и через секунду снова зазвучало более отчетливо сочным басом Всеволода:

– А! Енька! Очухался наконец! Думал, тебя до самой долины карихона тащить придется. Ох и тяжел же ты, братец, с детства весу-то нагулял!

Всеволод поставил брата на землю, и тот, не удержавшись на ватных ногах, тяжело осел.

– Идти-то сам сможешь? – с насмешливым участием поинтересовался здоровяк.

Волна ярости и гнева на брата мгновенно поставила Георгия на ноги. Кулаки сжались, а глаза прицелились в поросший бородой массивный подбородок. Но нет, нет, сейчас не время для сведения семейных счетов, и устраивать драку никуда не годилось.

– Смогу. Еще и тебя понесу, если невзначай нужда возникнет, братец, – процедил Родин как мог холодно.

– Ну и славно, – Всеволоду, казалось, все было нипочем, – тогда нечего рассиживаться, вход в долину должен быть где-то рядом. – Он ткнул пальцем чуть пониже локтевого сгиба, где старухин серп выцарапал крохотное сердечко.

Маленькая экспедиция продолжала движение. Гнилые болота племени кайманов постепенно сменились затопленным лесом. Продвигались вперед крайне медленно: глубокие илистые ямы норовили стянуть обувь, корни и стволы поваленных деревьев преграждали едва различимую тропу.

Иногда приходилось идти по пояс в воде, иногда переправляться через глубокие протоки, переползая по осклизлым почерневшим бревнам. Вода в корнях затопленных деревьев кишела разнообразной рыбой, привлекающей стаи разноцветных птиц, которые наполняли воздух оглушительным гомоном. Рюкзаки с поклажей, люлька с безжизненной Ириной, рана Серхио – все это задерживало путников, и небольшой путь превращался в бесконечное испытание.