Валерий Воскобойников - Те же и Скунс – 2 Страница 34

Свете только нужно было позвонить. Сперва тётке – предупредить, что останется ночевать у подруги. Потом подруге – чтобы в случае чего та обеспечила ей необходимое алиби.

Валентин повёл девушку в комнату, где стоял телефон. Он видел, как её взгляд сразу скользнул по широкому, опрятно застеленному дивану возле стены. Потом она заметила два японских меча – катану и вакидзаши, висевшие на ковре над диваном. Света озадаченно приоткрыла рот и оглянулась было, но ничего не сказала и нагнулась к телефону, маскируя понимающую улыбку прядью упавших волос. Валентин без труда уловил ход её мыслей. Мечи на стене вроде бы и вправду не очень вязались с имиджем сугубо домашнего, плюшевого интеллигента. С другой стороны, в ком из этих сугубо домашних не сидит всё тот же мальчишка, не наигравшийся в детстве в индейцев и мушкетёров? И грош цена женщине, не умеющей понять такую простую вещь!

…Света успешно совершила оба звонка, и они опять обнялись – так, словно были знакомы целую тысячу лет, а потом ещё целую тысячу лет друг друга не видели.

Зеленоватый дисплей электрического будильника показывал четыре двадцать утра, когда Валентина выдернул из блаженного сна весьма подозрительный шум на площадке перед квартирой. Тренированный слух вычленил невнятные голоса и глухое тяжёлое буханье, производимое шатким телом, размеренно обрушивавшимся на дверь.

Что там такое и с чем это едят, Валентин додумывал уже вылетая в прихожую и ощущая в правой руке некий предмет, схваченный рефлекторным движением.

Его квартира располагалась на последнем этаже, что было в некоторых отношениях удобно, а в некоторых – не очень. Одно из неудобств время от времени заявляло о себе в лице бомжей, которые обитали на чердаке дома и тревожили Валентина то «шагами Командора» над головой, то следами ночных попоек непосредственно перед его дверью.

И надо сказать, что все эти проявления бомжовской жизнедеятельности успели-таки ему осточертеть.

…Арбуз изготовился в очередной раз протаранить обшитую деревом квартирную дверь, как всегда спьяну приняв её за вход на родной чердак и как всегда не слушая увещеваний Петровича и Синюхи. Когда дверь вдруг молча и безо всякого предупреждения распахнулась навстречу, пребольно огрев Арбуза по рукам и едва не расплющив ему физиономию.

– Мать тво… – начал Арбуз. И не договорил.

Потому что. В черноте дверного проёма. Стояло. Самое устрашающее видение, какое ему доводилось когда-либо лицезреть!

Давным-давно, в прежней живой жизни, это был молодой крепкий мужчина. Теперь это было тело, гулявшее само по себе. Голое, гладкое, синевато-белое в мертвенных отсветах уличного фонаря, проникавших на вечно тёмную лестницу. И с жителями посюстороннего мира его роднило токмо и единственно полотенце, кое-как замотанное на бёдрах.

Видение с жуткой медлительностью надвигалось на троих остолбеневших бомжей, с хриплым нарастающим рыком воздевая руки над головой, и в руках у него… Чуть подрагивало, мерцало, струилось неживыми синеватыми отблесками… Нечто вроде сабли или меча, заносимого для свистящего сокрушительного удара!!!

– А-а-а-а-а!.. – первым истошно завопил самый трезвый и здравый из троих, Петрович. И со сверхчеловеческой скоростью рванул вниз по ступенькам, некоторым чудом не падая и не ломая себе руки и ноги.

Арбуз и Синюха на мгновение приросли к площадочному бетону, чувствуя, как ослабевают колени, а волосы поднимаются дыбом.

– А-а-а-а-а… – секунду спустя антимузыкальным дуэтом подхватили они уже затихавшие внизу вопли Петровича. И ринулись следом за ним с той же стремительностью горных козлов, никогда не оступающихся на кручах. Позже, кое-как отдышавшись от пережитого ужаса, они не смогут с уверенностью вспомнить не то что квартиру, но даже подъезд.

Когда Валентин вернулся в комнату, там светился ночник. Проснувшаяся Света сидела в постели, скомкав у груди одеяло, и смотрела на кавалера большими глазами, круглыми от изумления и испуга.

– Ты… ты… – выговорила она. – Ну, ты даёшь!.. Ей спросонья запомнилось немногое. Только то, что Валентин, безмятежно спавший у стенки, неожиданно взвился оттуда на одной руке, как на пружине, и перелетел через неё прямо на середину комнаты, успев в полёте сграбастать японский меч со стены…

Валентин удовлетворённо хмыкнул, засовывая в ножны катану. Подсел к девушке и обнял её – ласково, уверенно, по-хозяйски. Света ощутила внезапную робость и сначала нерешительно ответила на его поцелуй. Потом прежнее весёлое лукавство вернулось к ней, и в квартирной тишине ещё долго раздавались шёпот и смех.

Любовь зла

Всё-таки папашка был мудр. Не зря чуть ли не силком отправлял двенадцатилетнего Вовку в классы при Эрмитаже. Теперь вот оказалось, что там у них с Дашей была общая преподавательница.

– А помните, – смеялась Даша, – как она нас сонеты Микеланджело учить заставляла? Помните?.. «Скорбит и стонет разум надо мной…»

– «Как мог в любви я счастьем обольститься!..»[35] – подхватил Гнедин.

Это был приём по случаю приезда в Петербург господина Умберто Эко. Того самого. Который «Имя Розы». Всемирно известного. Шампанское, лёгкий фуршет, светский трёп, непривычная, но такая милая атмосфера интеллектуальной тусовки… Даша ощущала лёгкое головокружение, и его никак нельзя было назвать неприятным. Где-то там – знаменитый писатель, вокруг – деятели культуры, а рядом… Рядом – Володя. Какой он обаятельный, сколь многого успел в жизни добиться… а ведь почти ей ровесник!

Скорбный призрак Плещеева всё время возникал перед Дашиным умственным взором. Почему не он был с нею сейчас, почему не он увлекал её под руку, знакомя и представляя?.. Нет, раз за разом повторяла она себе. Перестань. Серёжи нет. И не будет. Это твоё Несбывшееся, и хватит даже думать о нём. Пора просыпаться…

Гнедину тоже было не до прославленного итальянца, почти час толкавшего речь. Он с гордостью ощущал, что взгляды очень многих были устремлены не на маэстро, а на них с Дашей. Взгляды – и мужские, и женские – были откровенно завистливыми. Потом Гнедин отвёз её на машине домой и долго не мог расстаться возле подъезда…

А наутро раздался звоночек из прошлого.

В кабинете Гнедина по обе стороны стола сидели люди из фонда имуществ. Они всячески уламывали его, убеждали и уговаривали быстренько – пока новый шеф убыл на неделю в Москву – завизировать кое-какие бумаги. Увы, дело выглядело чересчур серьёзным и мутным, и Гнедин боялся. Приварок, естественно, ожидался немалый. Но не такой, чтобы рисковать ради него всем. С другой стороны, обижать тех, кто сидел сейчас перед ним…

Как раз в середине трудного разговора ему и позвонил Базылев:

– Мои базарят, ты классную тёлку вчера на Колокольную отвозил…

– Виталий Тимофеевич, позвоните, пожалуйста, через полчаса, у меня совещание, – ответил Гнедин официальным голосом. И быстро положил трубку. Через полчаса он одержал по всем пунктам победу: отвертелся от подписи, изловчившись ни с кем не поссориться. И пил чай с лимоном, потирая пульсирующие виски и чувствуя себя измочаленным, и тут Базылев позвонил снова.

– А с другом кто будет делиться? – начал он, похохатывая.

– Чем? – не вдруг понял Гнедин.

– Тёлкой, – Базылев довольно рассмеялся. – Помнишь, как у нас было заведено?.. Мои ребята всё проведали. Внучка академика, на «троечке» ездит… Нехорошо, корешок. Не по понятиям.

Гнедин невольно представил Дашу в объятиях Виталика, и старого друга захотелось немедленно задушить.

– Ты!.. – зарычал он так, что Базылев наверняка мигом понял – не тот случай. – Чтобы при мне про неё… никогда в жизни!.. Дошло?!

– Да ладно тебе, корефан. Нет базара, – удивился Базылев. – Это я вообще просто к тому, чтоб ты был спокоен, мы тебя охраняем. Всё видим, всё знаем… И никому в обиду тебя не дадим…

Положив трубку, Гнедин велел секретарше ни с кем его не соединять, подошёл к окну и некоторое время молча стоял, отходя от короткой вспышки эмоций. Далась она ему, пожалуй, потяжелее, чем разговор с деятелями из фонда имуществ. Вот ведь как сорвался. Вот уж чего он от себя не ожидал. Даша Новикова, оказывается, начала для него кое-что значить…

Теперь он понимал Мишку Шлыгина, когда у него завелась Инка. Мишка как-то разом отдалился от молодецких забав с выпивкой и девицами. Не нужны сделались. И на посторонних баб стал смотреть равнодушно-угрюмо…

«Ты там грецкие орехи ешь, эту… пыльцу с цветов, сельдерей ещё… и мяса с кровью побольше. Очень для такого дела полезно», – заботливо советовал Базылев, когда они снова собрались втроём. Гнедин тоже, помнится, почти с жалостью смотрел на бывшего одноклассника. Диагноз был ему ясен: Мишка влюбился.

Гнедин считал себя подобным глупостям не подверженным, но хоть мог представить и понять его чувства. Базылев же вообще не ведал слова «любовь». Вот «трахнуть тёлку» – это да, это по теме. И перемену, случившуюся со Шлыгиным, Виталя истолковал однозначно. Выпила ненасытная баба из Мишки все соки!..