Дик Фрэнсис - Сокрушительный удар Страница 34

— Секс — лучшее обезболивающее!

— Чушь собачья.

Мы легли и принялись осторожно проверять это утверждение на практике. Ну и, конечно, вскоре я забыл про свой порез на боку.

Все было как и в прошлый раз: сладкие, сильные, неторопливые ласки, тонкое наслаждение, пронизывающее с головы до ног... Она дышала ровно и глубоко и улыбалась мне одними глазами, такая же близкая, как моя душа, такая же отстраненная, как ее собственная.

Под конец она сонно произнесла:

— Ты всегда даешь женщинам то, чего им больше всего хочется?

Я удовлетворенно зевнул.

— Мне обычно хочется того же, что и им.

— Глас мудрости... — Она лениво улыбнулась, засыпая.

Меньше чем через два часа нас разбудил ее будильник.

Софи протянула руку, задавила звонок, потом повернула голову и поцеловала меня.

— Секс еще и лучшее снотворное! — сказала она. — Такое ощущение, будто я проспала целую ночь.

Она сварила кофе и по-быстрому пожарила яичницу с беконом — для нее это было время завтрака. На тротуаре она деловито подставила мне щеку для поцелуя, села в машину и уехала на работу.

Я смотрел на тормозные огни, исчезающие вдали. Мне вспомнилось — я когда-то читал, что у авиадиспетчеров самый высокий уровень разводов...

На следующий день Уилтон Янг приехал на скачки в Челтенхем, невзирая на презрение, которое он питал к стипль-чезу из-за его непрезентабельности. Он приехал сюда потому, что его соперник по бизнесу, который был спонсором главной скачки дня, его пригласил. И первым, кого он увидел, был я.

— А ты что здесь делаешь? — осведомился он.

— Меня пригласили.

— А-а.

Он не спросил почему, но я объяснил:

— Я несколько раз выигрывал скачки на лошадях нашего хозяина.

Он задумался и, как ни странно, кивнул:

— Ага. Помню.

Официант поднес нам серебряный поднос с бокалами шампанского. Уилтон Янг взял бокал, отхлебнул, поморщился и сказал мне прямо, что предпочел бы пинту темного.

— Боюсь, у меня для вас плохие новости, — сказал я. Он тут же встрепенулся, готовый немедленно ринуться в бой.

— Какие?

— Насчет Файндейла.

— А! — Глаза его сузились. — Плохие новости насчет Файндейла — это хорошие новости.

— Человек, которого я посылал в Южную Африку, сказал, что не мог бы поклясться, что те лошади, которые плыли вместе с ним, были ваши.

— А ты ведь говорил, что он был уверен.

— Он сказал, ему показалось, что это ваши лошади, но точно он не знает.

— Суд этого не примет.

— Не примет.

Уилтон Янг глухо заворчал.

— Ну что ж, тогда не стану подавать в суд. Это только даром деньги выбрасывать. Если дело не вполне надежное, суд — это сплошная лотерея.

Его прямота и честность заставили меня ощутить угрызения совести. Мой человек был абсолютно уверен, что лошади были его — он видел бумаги. Я про себя решил, что мы с Файндейлом квиты и впредь пусть он заботится о себе сам.

— Ладно, проехали", — сказал Уилтон Янг. — Надо сводить потери к минимуму! Верно, парень?

— Да, наверно, — согласился я.

— Ты уж мне поверь! А теперь слушай сюда. Я решил купить американскую лошадь. Американцы, они крепкие. Прямо как йоркширцы. — Он говорил совершенно серьезно. — Есть один конь, которого я хочу приобрести. Поезжай и купи его для меня. Его выставят на торги вскоре после Рождества.

Я уставился на него, уже догадываясь, о чем идет речь.

— Феникс Фледжлинг. Двухлеток. Слыхал о таком?

— А вы знаете, что Константин Бреветт тоже хочет его приобрести? — спросил я. Уилтон Янг громко фыркнул.

— Черт возьми, а ты как думал, почему он понадобился мне? Я хочу натянуть нос этому проклятому пижону. Понял, парень?

В этот самый момент в ложе появился проклятый пижон собственной персоной: плотно сжатые губы, гладко зачесанные седые волосы, очки в толстой черной оправе — почтенный бизнесмен, явившийся прямо с какого-то важного заседания в Сити.

Его мощная фигура и звучный голос, казалось, тут же заполнили собой все помещение. Я подумал, что, похоже, прибывший последним всегда оказывается в более выгодном положении. Может быть, если бы Константин Бреветт и Уилтон Янг это осознали, оба так старались бы прибыть последними, что дело кончилось бы тем, что они бы и вовсе не появлялись. Оно и к лучшему... Константин обвел присутствующих властным взглядом и ненадолго задержался на нас с Уилтоном Янгом. Он немного нахмурился, чуть-чуть поджал губы, секунд пять пристально смотрел на нас, потом отвел глаза.

— А вам никогда не приходило в голову, — медленно спросил я, — что, возможно, нос натягивают именно вам?

— Не пори ерунды!

— Сколько раз вам случалось перехватывать у него лошадей на аукционе?

— Да я уж и не вспомню! — ухмыльнулся Уилтон Янг. — Я обходил его чаще, чем он продавал свои акции!

— Это обошлось вам в огромную сумму денег. Ухмылка исчезла.

— Это все проклятый Файндейл с Виком Винсентом!

— Но что, если Константин это одобрял? Возможно, именно он все это и задумал...

— Я те прямо скажу, не в ту сторону ты смотришь. Я закусил нижнюю губу.

— Ну что ж, как вам будет угодно.

— Во-во.

Николь выиграл скачку для любителей при помощи необычайно агрессивной тактики. Соперники осыпали его руганью, распорядители косились. После скачки Николь присоединился ко мне. Вид у него был самый вызывающий. Он сразу пошел в атаку:

— Ну как?

— Если бы ты был профессионалом на гладких скачках, тебя бы дисквалифицировали.

— Это верно.

— Ты настоящий спортсмен, — сухо заметил я.

— Я участвую в скачках не для развлечения.

— А для чего же?

— Ради победы.

— Прямо как Уилтон Янг, — заметил я.

— Что ты имеешь в виду?

— Вы оба не задумываетесь о том, во что обходится победа.

Николь уставился на меня исподлобья.

— Тебе она в свое время обходилась в уйму переломов.

— Н-ну... наверно, каждый расплачивается тем, что его меньше всего волнует.

— А мне плевать, что думают обо мне другие!

— Вот это я и имел в виду.

Мы стояли молча, глядя, как мимо нас скачут лошади. Всю свою жизнь я стоял и смотрел, как мимо скачут лошади. Чем плоха такая жизнь?

— Ты будешь классным жокеем, когда подрастешь, — сказал я.

— Ублюдок! — выпалил Николь, стиснув кулаки со всей яростью двадцатидвухлетнего избалованного мальчишки. Но настроение у него менялось молниеносно. В следующую секунду он коротко и ядовито улыбнулся. — Ладно. Ладно. Ладно! Можешь считать, что сейчас я постарел лет на пять.

Он развернулся на каблуках и ушел. Потом я узнал, что он направился прямо к директору ипподрома и заполнил прошение о выдаче лицензии.

Вик на скачках в Челтенхеме не был. Но мне надо было с ним поговорить, и потому на следующее утро, покончив со срочной домашней работой, я отправился к нему. Жил он возле Эпсома.

Дом Вика был похож на его костюм — та же смесь классической изысканности и вызывающего модерна. Дом, расположенный в конце ухоженной короткой дорожки, сворачивавшей с проселка на окраине Оксшотского леса, был каменный, выстроенный в классической простоте ранневикторианского стиля. Сзади к нему примыкала россыпь подсобных помещений времен короля Эдуарда, а с одной стороны вытянулось просторное одноэтажное новое крыло, в котором были расположены бассейн, оранжерея и комнаты для гостей.

Вик был в конюшне, кирпичном прямоугольном здании, стоящем отдельно от дома. Он вышел из-под арки, увидел меня, стоящего у машины, и подошел, не проявляя ни малейшей радости по поводу моего появления.

— Какого черта тебе здесь надо?

— Поговорить с тобой.

Холодное небо было затянуто низкими облаками, и первые тяжелые капли говорили о надвигающемся ливне. Вик сердито сказал, что говорить ему со мной не о чем.

— Зато мне есть о чем, — возразил я.

Дождь полил не на шутку. Вик развернулся на каблуках и заторопился в дом. Я шел за ним по пятам. Когда Вик обнаружил, что я вхожу в его дом следом за ним, он разозлился еще больше.

— Мне с тобой говорить не о чем! — повторил он.

— Тогда выслушай.

Мы стояли в широком коридоре, ведущем из старой части здания в новую, и тепло выходило из дома наружу, в холодную суррейскую зиму. Вик поджал губы, затворил наружную дверь и дернул головой, приглашая меня следовать за ним.

Денег он явно не жалел. Бледно-голубые паласы уходят за горизонт. Повсюду огромные плюшевые диваны. Комнатные растения величиной с молодые деревца в вазонах в греческом стиле. Я подумал, что у него, наверное, круглая ванна с золотыми кранами и на постели — водяной матрац с подогревом.

Мне вспомнились дыры в обивке старинной мебели Антонии Хантеркум. Да, законный грабеж Вика зашел чересчур далеко...

Он провел меня в комнату в дальнем конце холла, служившую ему кабинетом. Одно окно кабинета выходило на бассейн и комнату для гостей, а другое, справа, в оранжерею. Ряды каталогов были такие же, как и у меня дома, но этим и ограничивалось сходство наших кабинетов. Стены, недавно выкрашенные в яркий цвет, бледно-голубой палас, три-четыре флорентийских зеркала, дорогая стереосистема и бар, полный хороших напитков.