Владимир Кашин - Следы на воде Страница 34

— Так, так! — удивленно протянул Коваль. — У Лизы? — Он уже знал, что ее в Лиманское пригласил Андрей Комышан. В воображении встала картина: промокший, забрызганный грязью Юрась и девушка с поврежденной ногой в коридоре гостиницы. Потом они не раз сидели на бревнах под его балконом. И Дмитрию Ивановичу стало жалко влюбленного парня.

— Вы ее знаете? — спросил Келеберда.

— Она жила в гостинице, пока не подвернула ногу. Теперь снимает комнату у Даниловны.

— Так вот, приехала жена Комышана и все рассказала. Сильная женщина, волевая… И красивая. Можно только посочувствовать ей…

— А с Лизой разговаривали? — спросил Коваль.

— Подтвердила… Теперь остаются только двое: Юрась Комышан и Козак-Сирый, инспектор. Подозревать Козака-Сирого у нас оснований нет. Юрась показал, что инспектор как положил ружье брата на дно лодки, так больше и не брал в руки, пока не вернулись на пост в Лиманское. Там он поставил ружье в угол, а сам снова поехал на дежурство.

— А сторожиху по этому эпизоду допросили?

— Она все крутит: не видела, не знаю. Во время очной ставки с Козаком-Сирым, правда, показала, что в ту ночь он на пост больше не возвращался и ружья не брал.

— О, Леонид Семенович, вы хорошо поработали!

— У вас учимся, Дмитрий Иванович, хотя в сроки покамест не укладываемся, — подчеркнул майор. — Остается Юрась Комышан. Подозрение падает на него… Даже брат полностью не отрицает. Хотя и оправдывает неопытностью, неосторожностью: мол, ночью в камышах возможен несчастный случай. Сколько бывает подстреленных на охоте! Даже днем, при свете, а в камышах, да еще ночью, где, как говорят, хоть глаз коли… Чуть раньше нажал на спусковой крючок, и уже не вверх пошло, а ниже; глядишь, и в человека, притаившегося в камышах, попал…

Коваль снова вспомнил, как Юрась ухаживал за Лизой. Неужели между братьями вспыхнула лютая вражда?

— Почему это неопытность, неосторожность? — возразил он майору. — Юрась только что из армии, с оружием обращаться умеет… Если бы не алиби старшего Комышана, которое, как вы говорите, установлено, я подумал бы, что Андрей Степанович от себя подозрение отводит… Каким странным образом…

— Нет, он ничего определенного не утверждает. Так сказать, гипотеза. Мог быть несчастный случай. Ведь никаких конфликтов между парнем, который только вернулся в село, и Петром Чайкуном не было — это совсем другая статья. Вовсе не то, что умышленное убийство. Андрей Степанович как раз искал обстоятельства, которые смягчали бы возможную вину брата.

— Я еще не уверен, — раздумывая, произнес Коваль, — что показания Насти Комышан и этой Лизы правдоподобны. Можно ли на них полагаться?

— Что вы, Дмитрий Иванович, одна могла на мужа наговорить, чтобы спасти от тюрьмы. Но какая женщина будет возводить на себя напраслину! Я имею в виду Лизу. Она не производит впечатление безнадежно испорченного человека. Последняя шлюха и та не возьмет на себя такое. Нужно отдать должное нашему следователю Петру Потаповичу — сумел-таки разговорить эту молодую женщину и получить признание.

— Ну что ж, возможно, — наконец согласился Коваль. — Но больше, чем Юрась Комышан, меня интересует неизвестный, который оставил следы на ружье.

— Из головы не выпускаю, — заявил Келеберда. — Только он пока еще призрак. А Юрась Комышан — реальность. Придется забрать его к нам, в Херсон.

— Не рановато ли? Достаточно ли у вас оснований?

— Да, Дмитрий Иванович. Парень молодой, может наделать глупостей — исчезнуть или сдуру что-нибудь причинить себе. Особенно теперь, когда сам увидит, что круг смыкается. Я, наоборот, хочу спасти его. От самого себя.

Они подошли к машинам, и Келеберда, открыв дверцы «Жигулей», пригласил Коваля посидеть.

— Я думаю, — сказал Коваль, — что у Юрася Комышана не было мотивов для убийства Чайкуна. Что могло толкнуть на это молодого парня, перед которым только еще открывается жизнь? Да, реально он мог совершить преступление: был ночью на месте трагедии, имел под рукой ружье; но вовсе не доказано, что он воспользовался им и убил…

— Не доказано пока. — Келеберда сделал ударение на слове «пока». — Но беда наша, Дмитрий Иванович, что иногда совершаются немотивированные преступления, проявляется какой-то атавистический вандализм. Вот недавно убили в Бориславе таксиста. Не ограбили, машину не забрали, ничего… Просто воткнули нож между лопатками, зачем-то перетащили труп на заднее сиденье, заперли дверцы… Два парня… Когда допрашивали о причинах такого зверства, ничего толком не могли сказать. Да что я вам рассказываю, Дмитрий Иванович! Вы это лучше меня знаете…

— Думаю, что данный пример, Леонид Семенович, не имеет отношения к Юрасю Комышану… — не согласился Коваль. — Кстати, у меня появились некоторые дополнительные наблюдения. Возможно, и для вас они окажутся полезными. Козак-Снрый, рассказывают, не первый год гоняется за неуловимым браконьером… Так вот, этот губитель природы, очевидно, не кто другой, как медсестра Валентина, которую инспектор чуть ли не ежедневно видит в Лиманском и к которой иногда сам обращается за помощью. Он выслеживает неведомого, наглого дядьку, а браконьер — тихая девица.

— Интересно! — удивился майор. — И как же это вы, Дмитрий Иванович, установили? — В тоне Келеберды Коваль почувствовал недовольство, и его «интересно» прозвучало не совсем искренне.

— Вместе со сторожихой рыбинспекпии, — продолжал Коваль, — она придумала сигнализацию. Нюрка светом предупреждает приятельницу, куда поехали инспектора. А Валентина тем временем отправляется в противоположный конец лимана или плавней и там спокойно орудует. Явно, поделили весь район на несколько квадратов, и сторожиха включает свет — в зависимости от номера — один или несколько раз.

— Но это, наверное, видит не только медсестра?

— В том-то и дело, что нет. Мигание можно увидеть только сверху, с бревен, которые лежат над обрывом. Что-то там Самченко строить собирается, кажется лестницу к пляжу. Сторожиха сигналит из кладовушки в углу помещения, единственное окошечко оттуда смотрит на крутой склон, и потому свет виден лишь из одного места… Для меня долго оставалось загадкой, почему эта медсестра, как только стемнеет, взбирается на бревна, а потом вдруг подхватывается и шагает к воде…

Коваль заколебался: рассказать или нет Келеберде о странном сне, о черном тарантуле, и промолчал, — вдруг тот поймет его неправильно и посмеется в душе над «старческими странностями» отставного полковника.

— Пошел за ней и убедился… Да и объявилась эта медсестра в Лиманском, по словам Даниловны, всего три года тому назад, устроил какой-то родственник-медик. А инспектора три года как раз и ловят злоумышленника… И долго ловить будут, — засмеялся Коваль, — ветра в поле, щуку в море…

— Мда-а, — удивился майор. — Девка — бой! Придется подсказать рыбинспекции…

— А не могла она ночью на восемнадцатое выезжать в лиман и что-то видеть и слышать? Допросите.

— Какой резон? Сами говорите, что она всегда направляется в противоположный конец лимана или плавней. Но вызовем, спросим…

Келеберда явно был недоволен беседой. Вместо помощи Коваль увлекается какими-то пустяками. Да и то верно — пенсионер, дачник, сроки розыска и дознания над ним не висят дамокловым мечом. Тут осталось всего два дня, а конца-края делу не видно. Придется снова идти «на ковер» к начальству!

…Две машины, прощупывая дорогу ближним светом, медленно выехали на шоссе. Постояли какую-то минуту рядом, мигая огоньками подфарников, и, прорезав темноту длинными белыми ножами, разъехались — каждая в свою сторону.

25

Дмитрий Иванович сидел за столом возле балкона и, как всегда, оказавшись в тупике, «размышлял» на бумаге. Новых решений пока еще не было. Пульсировало, как жилка на виске, только одно слово — «четвертый». Он ставил к нему знаки вопросов, проводил линии; казалось, освещал прожектором то с одной, то с другой стороны. Вопросы, вопросы, вопросы! Нарисовал несколько ружей. И вдруг заметил, что уже рисует гуцульские топорики. Третий, четвертый… При чем тут топорики? Сам не знал. Это был хаос, который только со временем мог обрести какой-то смысл.

Шло время. Немало резонных соображений приходило в голову, но каждое из них было одновременно и возможным, и невозможным, правдоподобным и невероятным, в большинстве случаев они исключали друг друга. Нужна была единственная правильная догадка, которая оживила бы имевшиеся факты. Верная версия — она словно любимая женщина, возле которой нет места другим. Такой версии у него не было, и он довольствовался противоречивыми выводами. Однако внутренняя уверенность, что рано или поздно он выйдет на прямой путь, не покидала Дмитрия Ивановича.

Вспомнив вечерний разговор с Келебердой, даже подумал с юмором, что, находясь в отставке, имеет свое преимущество. Не нужно, по крайней мере, укладываться в ограниченные сроки розыска, как того требует закон. И он сейчас в лучшем положении, чем майор Келеберда.