Анна Малышева - Задержи дыхание (сборник) Страница 34

Только это письмо я и решился прочесть – все-таки оно уже имело отношение и ко мне. Петр писал, что она совершенно напрасно извиняется перед ним за свой поступок. «Таким простым путем совесть не облегчить, – прочитал я фразу в середине письма. – Тебе не станет легче, а я все равно не смогу тебя простить. А ты ведь этого хотела?» Далее он желал моей жене семейного счастья и обещал никогда в жизни не напоминать ей о прошлом. «Но больше никогда не извиняйся, – писал он. – Не хочу тебя обманывать – простить не смогу».

Тогда я прочитал и остальные письма. Они были короткие, и везде я узнавал голос Петра, его отрывистую, а иногда страстную манеру выражаться. Он ее очень любил. Больше, чем я думал. Больше, чем мне говорила Елена.

Я положил письма обратно в коробку, накрыл крышкой. Они не виделись четыре года – с самой нашей свадьбы. Елена никогда о нем не заговаривала, я-то вспоминал друга куда чаще. Откуда я мог знать, что у них все было так серьезно? Она не говорила… Она вообще говорила так мало! Даже не смогла признаться, насколько ей не хочется ехать в гости к человеку, который не «сможет простить». Уступила мне, поехала, ничего не сказав.

Я вспомнил ее бледное лицо в машине, когда мы поднимались в гору, белку под колесами, свет луны на постели, ее слова, что напрасно мы сюда явились. Она была напряжена, ждала чего-то дурного. Объяснения, быть может? Как охотно она вызвалась пойти с ним в пещеру, прекрасно зная, что я туда не пойду, не желая поддерживать глупую шутку! Хотела остаться с Петром наедине? Спросить, простил ли он, забыл ли?

Спросила она об этом или нет? Успела ли это сделать, прежде чем оступилась?

Они вошли в пещеру, и секунды темноты ей хватило, чтобы встретить там свою смерть. Фонарь погас, она ступила в трещину между камнями, ударилась виском о скалу… Петр в это время был далеко, пытался включить фонарь. Что случилось с фонарем?

Да случилось ли с ним что-то вообще? Я похолодел. А если Петр был рядом с ней, а не на другом краю пещеры? Если он ждал этого затемнения четыре года? «Не хочу тебя обманывать – простить не смогу».

Я сказал себе, что это чепуха, я просто ищу виновных. Это происходит потому, что я не могу смириться со смертью Елены – такой внезапной, такой несправедливой.

Да, но для кого-то эта смерть как раз и была выражением справедливости, возразил я себе. Для того, кто не умеет прощать. За четыре года они впервые остались одни, и не прошло двух часов, как Петр вернулся с трупом на руках. А что в действительности произошло в той пещере – мне никогда не узнать.

Я встал, все еще держа в руках коробку. Она вдруг показалась мне очень тяжелой, будто там были не письма, а камни.

Я понял, что могу узнать правду. Если только Петр не лгал.

Через три дня я снова сошел на пустынном перроне, на этот раз один. Вещей со мной не было, только небольшая сумка, которую я повесил на плечо. Я надел защитную куртку на теплой подстежке, вельветовые штаны и ботинки на ребристой подошве. Так я ничем не выделялся среди местных жителей, одетых так же серо и небрежно.

Такси на станции не было, видно, в этом городишке они не пользовались спросом. Я пересек вокзальную площадь, постоял на остановке автобуса, изучил расписание и маршруты. Туда, где жил Петр, никакой транспорт не ходил. Он меня не встречал, я не предупреждал его о своем приезде.

Наконец удалось уговорить одного местного шофера отвезти меня в горы. Тот долго отнекивался, но, увидев деньги, изумился и больше не возражал. Я и в самом деле заплатил ему щедро, даже по столичным меркам. Здесь на такую сумму он мог существовать несколько месяцев вместе со всей семьей.

По дороге я задал ему несколько вопросов и сразу выяснил, что с Петром он незнаком. Водитель удивлялся, чего ради я еду в такую глушь. К кому? Там никто не живет. Километров за шестьдесят от города есть заброшенная деревенька, но там ютятся только неграмотные старухи да один спившийся мужик. И это все. О Петре он даже не слыхал, и был очень удивлен, когда на горном склоне, вдали от дороги, мелькнул серый домик. Из трубы поднимался дымок, запутываясь в голых ветвях весеннего леса.

– Надо же! – воскликнул он. – Кто это тут обосновался?

– Понятия не имею, – ответил я. – Мне нужно дальше. К пещерам. Знаете, где это?

Тогда водитель принял меня за альпиниста и с готовностью поведал о том, что пятью километрами дальше на вершине горы действительно есть несколько разломов. Он знал об этом, потому что туда прежде часто попадали домашние животные – козы, коровы, и ломали себе ноги. Я как будто услышал треск сломанной лодыжки и прикрыл глаза. Через десять минут попросил остановиться и указать направление. Когда машина скрылась, я двинулся вверх по склону.

Эта поздняя нищая уральская весна не трогала моего сердца. Рыжая трава, растрепанный кустарник, взлетающие из-под самых ног птицы, запах сосновой смолы, разогретой полуденным солнцем, – все это проплывало мимо, вне меня, вне моей цели. Я поднимал глаза и видел на вершине горы черные трещины. Довольно большие, если принять во внимание их удаленность. Я не знал, где именно располагается пещера, как она выглядит. А спросить было некого, разве что Петра. Но он не должен знать, что я приехал. Не в этот раз.

Через час я был на месте. Водитель не обманул, здесь оказалось несколько пещер, причудливо прошивших вершину горы, будто следы от чьих-то гигантских, яростных когтей. Которая из них та, я определил легко. В первых двух, самых больших, мне сразу отозвалось эхо, тут же спрятавшись где-то в глубине земли. Я кричал снова и снова, но не слышал ничего, кроме собственного голоса.

Третья пещера заросла у входа кустарником, диким мхом и лишайниками. Она была похожа на разинутый старушечий рот, беззубый и кривой. Я продрался сквозь колючки и, войдя под низкие своды, сразу почуял неладное. Как будто в уши положили ватные тампоны – такая здесь была тишина. Я открыл сумку и не услышал звука раздвигаемой «молнии». Включил фонарик, направил его на своды, на стены, обозревая обветренный сизый камень. Наконец, решился крикнуть… И не услышал себя. Я попал, куда хотел. Теперь оставалось только молчать и ждать.

Я осторожно положил сумку на пол и сел на нее. Не хотелось застудить почки, проведя несколько часов на голом камне. Я полагал, что ждать придется достаточно долго. Пот медленно застывал на моем лице, хотелось курить, но я не доставал сигарет. Эту тишину нельзя было нарушать, засорять посторонними звуками. Чирканьем зажигалки, шагами, даже учащенным дыханием.

И когда я уже хотел посмотреть на часы, вдруг кое-что услышал.

Как будто рядом, в двух шагах от меня, появился человек и торопливо заговорил. Звук был таким ясным и чистым, что я даже подпрыгнул и включил фонарик. Но никого рядом не было. Только голос.

– Иди сюда, – сказал мужчина. Не Петр. Голос был совсем молодой. Он слегка охрип, от сырости или от волнения. – Дай фонарь, я хочу рассмотреть…

И звук шагов, как шлепанье капель пещерной воды о камень. Тот, кто говорил, наверняка постепенно уходил в глубь пещеры, но я-то слышал шаги все яснее, будто он приближался ко мне… Наступил на меня… Вошел в меня, совпал со мной, медленно продолжал шагать в моем теле…

И вдруг исчез. Растворился в тишине.

Я вытер лоб и все-таки достал сигарету. Петр не солгал. Но даже если через много лет кто-то услышит чирканье моей зажигалки, он все равно не узнает, кто именно здесь побывал. Кто сидел тут и ждал. Главное – не произносить ни слова, задержать дыхание.

Неожиданно в глубине пещеры раздалось пение. Пели женщины и мужчины, нестройным, заунывным хором. Я прислушался, уже без того первобытного ужаса, который испытал вначале. На этот раз звук не удалялся и не приближался, он застрял где-то вдали. Пели, казалось, по-русски, но я почти не мог уловить смысла, хотя слышал все достаточно ясно. Насколько я мог понять, речь шла о некоем белом голубе. Сколько я ни слушал поющих, больше не разобрал ничего. Но сами эти голоса… Я понял, что имел в виду Петр, когда говорил о голосах давно умерших людей. Разница между ними и современными звуками была разительная.

Голоса исчезли, и больше часа не происходило ровным счетом ничего. Меня начинало угнетать ощущение ватных тампонов в ушах. Впервые в жизни я не слышал собственного дыхания, и минутами у меня возникало ужасное подозрение, дышу ли я вообще? Жив ли еще? Что делаю здесь и сколько понадобится так просидеть, чтобы узнать то, зачем я приехал? Сутки? Неделю? Год? Сколько веков назад пел этот хор, поклонявшийся белому голубю? Кто в последний раз его слышал? Может быть, я первый? Но разве этого послания я жду?

Близился вечер. Оглядываясь на вход в пещеру, я видел, как извилистая щель понемногу начинает бледнеть. Потом она подернулась розовым туманом, каким заливались бледные щеки Елены, когда она размыкала влажные веки, лежа навзничь в постели и благодарно глядя на меня. Полгода назад – вечность назад.