Леонид Словин - Хозяин берега Страница 34

Я не поддерживал праведный гнев начальства. Может, это и ускорило мою синеглазую синекуру. Сигнал без подписи — увы! — порой оставался последней надеждой маленького человека в борьбе с высоким коррумпированным начальством. И в нем не больше неэтичного, чем в выборном бюллетене с зачеркнутой фамилией кандидата… О, как бы им хотелось знать, кто против них выступает, пишет, голосует! Эта анонимка была иного толка. "Качкалдаков отравил директор заповедника". По мере того как следствие выходило на финишную прямую и один за другим, как карточные домики, рушились мифы о законности и порядке, существовавших в восточно-каспийских правоохранительных органах, меня все время пытались увести в сторону, заставить заниматься не основным — второстепенным.

Маленький зловредный листок. Четвертушка бумаги в клетку, вырванная из школьной тетради…

Мне показалось, что я уже видел такую. Сбоку внизу проступала едва заметная полоска жира. Продавец утром на углу завертывал пирожки начальнику рыбинспекции… Я набрал номер.

— Это вы, Цаххан?

— Я слушаю вас внимательно, Игорь Николаевич…

— Мне нужен совет. Это касается заповедника. Качкалдаков.

— Я, какпионер, — отозвался начальникрыбинспекции, — всегда готов. Особенно для водной прокуратуры…

— Никто нас не слышит? — подпустил я туману.

— Нет, нет.

— Я о Сувалдине… Не могут они там, в заповеднике, химичить? А?

— Что вы имеете в виду?

— Это массовое отравление птиц… Может, цифры не сходились? А тут появляется возможность списать качкалдаков как погибших…

Начальник рыбинспекции с секунду поколебался. Если он и был вдохновителем анонимки, то все равно обязан был согласиться не сразу, а сначала проверив, что дичь, в данном случае я, действительно заглотила наживку.

— Вообще-то… — Подумав, он решил, что можно дожимать. — А что? Мне, честно говоря, тоже приходило это в голову… На людях распинаются в любви к бедной птице, бьют себя в грудь, а на деле…

— Ну, хорошо. — Больше мне ничего не надо было. — Мы еще поговорим!

Я бросил трубку, но тут же схватил ее снова. Звонил Орезов:

— Человек, который ехал в автозаке с Кулиевым. Я сейчас прочту… "Подсудимый Семирханов — нарушение правил безопасности движения. Освобожден в зале суда с учетом срока предварительного заключения, проживает: улица Карла Маркса, 7…"

— Я еду.

Мы разговаривали во дворе двухэтажного деревянного барака. У Семирханова было мясистое лицо, приплюснутый нос, восточные, с поволокой, глаза.

Против нас, рядом с водоразборной колонкой, бродили голуби. Каждый раз, когда кто-нибудь приходил за водой, они бросались на каждую пролитую каплю. В углу двора лежал ободранный, повернутый набок "Запорожец".

— Убийцу везли в крайнем боксе… — Поездку в суд Семирханов хорошо помнил, потому что она оказалась для него последней. Домой он вернулся пешком. — Во втором боксе везли воровку, а ее подельница сидела в общей камере с нами. Они всю дорогу перекликались…

Он показался мне человеком бывалым, медлительным, из тех, кто не поступает опрометчиво.

Я заглянул в составленный Хаджинуром список — там действительно значились две женские фамилии. Разыскать и допросить их в будущем не составляло труда.

— …Конвоиры им не препятствовали…

— Помните конвоиров?

— Нет. Освещение тусклое. Крохотная лампочка, даже углы не видать… Меня в Морской райсуд везли. Пока ехали,

чуть не ослеп!

— "Воронок" из тюрьмы подъехал сразу крайсуду Морского?

— Нет. Сначала в Черемушкинский, там оставили женщин. Потом в областной. Отвезли парня из бокса.

— Вы этого арестованного видели?

— Нет! Его раньше провели.

— А откуда знаете, за что он был арестован?

— Он крикнул статью: умышленное убийство…

— Ясно. Скажите — после того, как вы отъехали от тюрьмы, автозак останавливался?

— Останавливался. Вернее, притормозил…

— Что-то случилось?

— Да нет! Кто-то сел. Ему открыли снаружи…

Я так и представлял все это себе: в заранее обусловленном месте автозак остановился, кто-то сел, заговорил со смертником.

И все же в глубине души я надеялся, что ошибаюсь.

Парадокс! Лопались ложные авторитеты, садились на скамью подсудимых министры и секретари обкомов, члены ЦК, а я верил в маленьких людей, выполняющих несложную, но очень важную и необходимую для общества работу, Требующую всего двух качеств — честности и уважения к закону. Я прокурор! — как мальчишка верил, что в "воронок", в котором под усиленным конвоем везут убийцу, можно попасть только как в танк — подорвав либо полностью уничтожив экипаж…

— Вы слышали, как этот человек садился? — спросил я.

— Да. По-моему, на повороте от базара к улице Павлика Морозова. — В Семирханове говорил шофер-профессионал.

— Там вираж на подъеме. И сразу идет спуск.

— Видели его?

— Нет. Он сел с конвоирами в предбаннике. Между нами была решетчатая дверь. Я слышал, как он говорил с тем парнем, из первого бокса.

— Какой у него голос? Что-нибудь можете сказать?

— Немолодой. Вот все, пожалуй. В основном он говорил. Парня я почти не слышал.

— А что именно? Помните?

На неподвижном мясистом лице появилась короткая усмешка, Семирханов покрутил головой.

— Ничего не слышал!

— Гезель! Я прошу срочно отпечатать и отправить эти

телеграммы…

"Председателю Президиума Верховного Совета СССР тов. Громыко А. А. Копия Генеральному прокурору СССР тов. Рекункову Т. В., гор. Москва, писал я. — Прошу немедленно приостановить исполнение вошедшего в силу смертного приговора Восточнокаспийского областного суда Умару Кулиеву, осужденному по обвинению в умышленном поджоге здания рыбнадзора и убийстве инспектора рыбоохраны Саттара Аббасова, и возобновить дело по вновь открывшимся обстоятельствам. Прокурор Восточнокаспийской зоны прокуратуры Каспийского водного бассейна, имярек".

Еще две телеграммы, почти дословно дублировавшие текст, я послал в Астрахань, прокурору бассейна и прокурору Восточнокаспийской области Довиденко — "для сведения".

— Пожалуйста, Гезель. — Я передал ей черновики, подождав в приемной, пока она перенесла текст на телеграфные бланки, бросая время от времени поверх пишущей машинки преданные взгляды в мою сторону.

Гезель ушла, а мне вдруг стало стыдно: я ни разу не вспомнил о раненном из-за меня Мише Русакове!

Я позвонил в больницу — ответ меня успокоил: состояние Миши было удовлетворительным, хотя мне и сказали, что он пролежит в больнице несколько дней.

Со вторым участником уголовного дела — Бокассой — все тоже было ясно: его задержали, и Бала, уезжая, направил карлика на стационарную судебно-психиатрическую экспертизу.

Я набросал еще несколько бумаг.

Председателя Восточнокаспийского областного суда я просил "в связи с возникшей необходимостью выдать для допроса осужденного Кулиева Умара, значащегося за областным судом…".

Следующий документ я адресовал всесильному начальнику Восточнокаспийского областного УВД генералу Эминову.

"…В связи с возникшей необходимостью. — потребовал я, — срочно направьте в водную прокуратуру Восточнокаспийской зоны список лиц, конвоировавших из тюрьмы в областной суд на заключительное судебное заседание 5 января осужденного Кулиева, а также сообщите о возможности пребывания в автозаке с подсудимыми посторонних лиц…"

Подумав, я предложил дежурному передать текст по телефону в областное управление. Период колебаний для меня сразу и полностью закончился, мне стало легко, как человеку, которому нечего терять.

— Не помешаю, Игорь Николаевич? — Мой секретарь Гезель вернулась с телеграфа. — Сейчас такое было! У приемщицы во-от такие глаза: "Срочно. Правительственная"… А когда дочитала до конца, где вы просите приостановить исполнение приговора, у нее будто схватки начались… Гезель использовала сравнение из близкой ей сферы. — Передо мной как раз сдавала почту начальник канцелярии облпрокуратуры. Только я отошла, они начали шептаться!..

— Ничего, — успокоил я. — Прокурор области узнает о телеграмме раньше, чем ее получит…

Мы еще не кончили говорить, как мне позвонил Довиденко.

— Срочно приезжай, надо поговорить! — не здороваясь,

сквозь зубы сказал он.

— Слушаюсь. Завтра вечером буду. Пока. Он сбавил гонор:

— Подожди. Надо посоветоваться. Машина есть? А то я пришлю свою.

Мне не пришлось ждать его в приемной. Молодой помощник Довиденко кивнул мне на дверь, и я сразу вошел в кабинет. Несколько незнакомых работников сидели за приставным столом. Ждали меня — потому что, едва я появился, все молча удалились.

— Напоминает великий исход, — я кивнул на дверь.

— Скорее — приход великого инквизитора. — Довиденко убрал в стол какие-то бумаги, мне показалось, я заметил среди них телеграфный бланк.