Андрей Воробьев - Дело о продаже Петербурга Страница 34

Арчи тоже промедлил с ответом, и тут произошло то, что всегда выручает в подобной ситуации: телефонный звонок.

Нертов снял трубку. Звонила Юля. Лишь только журналистка узнала о приезде Женевьевы, она тотчас попросила ее к аппарату. Пока гостья тянулась к трубке, Алексей съехидничать звонившей:

— Возьми у нее интервью заодно. Расспроси про трудовые будни простой французской сыщицы. Я уже название придумал: «Шерше ля фам».

К удивлению и Нертова, и Арчи, шутка через несколько минут перешла в реальное дело. Положив трубку на стол, Женевьева повернулась к своему жениху:

— Коля, я вижу, у вас есть много дел. Я не буду вам мешать. Юля хочет видеть меня. Я — Юлю. Пусть кто-нибудь из вас привезет меня к ней на работу, и я исчезну до вечера.

Арчи начал мямлить, что он несказанно рад ее визиту, однако Алексей поторопился заметить, что у него есть дело неподалеку от Дома прессы, поэтому он готов отвезти Женевьеву хоть сейчас. Она не возражала, тем более, весь ее багаж составляли небольшая сумка и чемодан. Сумку француженка оставила при себе, а чемодан Арчи пообещал отвезти домой.

Всю дорогу Женевьева болтала про Францию. Алексей слушал вяло, а временами обрывал собеседницу. Каждый из этих рассказов напоминал ему про Нину.

Наконец они остановились возле огромного здания на Фонтанке. Проникнуть внутрь труда не составило: весь первый этаж Дома прессы заполняли граждане, пришедшие дать объявления в рекламную газету. Однако Алексею с его спутницей требовалось подняться наверх, в редакцию «Городских новостей», а это было не так-то легко — перед лестницей находился пост вневедомственной охраны. Нертов процедил сквозь зубы некрасивое французское ругательство, попутно лишний раз отметив, какую роль играют в жизни непредусмотренные мелочи.

Его наихудшие опасения сбылись тотчас же. Ни продемонстрированная куча корочек, ни изящное грассирующее воркование Женевьевы не произвели на милицию впечатления. Усатый толстяк, почему-то дежуривший в бронежителе (хотя Алексей не представлял, кто отважится в Питере покуситься на скромные конторы местных газет), заявил, что из всех документов он признает один — пропуск утвержденной формы. Правда, потом смилостивился и добавил, что пропуск заказывают в соответствующем бюро после звонка из редакции.

Нертов попытался вспомнить телефон Юли Громовой, но тут его осенила более простая мысль. Юрист нашел в настенном справочнике телефон бюро пропусков, после чего подошел к местному аппарату, видно, еще хрущевских времен. Аппарат висел на расстоянии четырех шагов от бюро.

— Алло. С вами говорят из криминального отдела «Городских новостей». Будьте добры, выпишите два пропуска на следующие фамилии…

Здесь Алексея настигло разочарование. Он был уверен, что бабушка-дежурная обязательно спросит, кто он такой, и уже успел сочинить убедительную легенду о юном стажере, назначившем встречу с важными сотрудниками из органов и французским полицейским, находящимся в Питере по обмену. Легенда не понадобилась. Бабушка спокойно записала имена визитеров, лишь переспросив фамилию Женевьевы.

Выждав из приличия три минуты, юрист подошел к окошечку и сунул туда паспорта. Почти сразу же они вернулись с вложенными в них листочками бумаги. Алексей показал их равнодушному постовому и поднялся с Женевьевой по лестнице…

Нертов, небезосновательно предполагая, что разговор затянется, поспешил распрощаться. Как-никак, Женька в России уже в третий раз и в Питере не заблудится. А дел сегодня и вправду хватало.

После его ухода подруги проболтали полчаса. Потом Юля поинтересовалась, какие у гостьи планы на вечер.

— Они появятся, когда Коля и Алексей закончат работать. Или захотят предложить какую-нибудь работу мне. Но пока они не хотят.

— А что, если я попрошу тебя оказать мне одну серьезную услугу? Она не имеет прямого отношения к тому, что сейчас ищет Алексей, но результаты могут пригодиться.

— Что я должна делать?

— Войти в роль журналистки. Сейчас я занимаюсь предвыборной кампанией в городской парламент. В отличие от ряда коллег стараюсь предложить читателям те эпизоды из биографий, которые кандидаты стараются скрыть. А просьба такая: есть избирательное объединение «Братцы-ленинградцы». Лидер Александр Чекулаев. Он называет себя настоящим промышленником, который научился работать при коммунистах и готов научить весь город, как хозяйствовать теперь. Во всех интервью охотно рассказывает о своей биографии до 1991 года и начиная с 1993-го. Между этими годами туман. Все, что можно понять из его слов, он имел отношение к Речному порту. Но, подозреваю, нынешняя кампания проходит именно на деньги, которые Чекулаев заработал в тот промежуток. Четыре судна типа «река-море» были зафрахтованы какой-то фирмой, пришли в Таллин, тут договор был расторгнут, и они вернулись. По моим сведениям, они были заполнены цветными металлами. От тебя требуется одно: немного поговорить с ним. Он очень болтлив, и если ты его спросишь, чем он занимался в 1992 году, уверяя, что интервью выйдет в газете «Монд», скажет то, что от него никогда бы не узнали наши репортеры.

— Хорошо, — Женевьева любила браться за новые дела, — давай позвоним ему прямо сейчас.

— Я беспокоюсь лишь об одном, — забеспокоилась Юля. — Вдруг он захочет посмотреть на твое удостоверение?

— Я знаю, как трудно у вас жить без «корочек». Поэтому я захватила с собой и удостоверение сотрудницы полицейского журнала.

Виноват — не виноват,Пересадим всех подряд.Пред законом все равны —Все в тюрьме сидеть должны…

Филипп Санькин уже который раз повторял про себя этот стишок, раздумывая, как бы убедить прокурорского «важняка» арестовать Нертова. По мнению Фили, улик, указывающих именно на этого зловредного гражданина как на главного подозреваемого во взрыве «транскроссовской» машины, хватало. Поэтому бывший инженер, которого незаслуженно «попросили» из следственного отдела, никак не мог понять, почему «важняк» до сих пор не задержал Нертова. Более того, когда Санькин в очередной раз заикнулся об этом, Латышев сунул ему под нос номер «Калейдоскопа»:

— Прочитаете, а потом доложите свои соображения.

Филя, недоумевая, захлопал белесыми ресницами, но следователь прокуратуры, уточняя свое требование, ткнул пальцем в черно-белую фотографию, на которой красовался заголовок, набранный из стилизованных под готику букв: «Бухенвальд по-российски».

— Это читайте…

Будучи человеком исполнительным, Санькин несколько раз перечитал статью, пытаясь понять, куда же клонит «важняк». Но это для Фили оказалось довольно мудрено. Смысл журнального материала по разумению экс-инженера сводился к попытке обелить всяких негодяев, при этом заклеймив позором честных борцов с преступностью. Чего стоило лишь одно рассуждение журнального щелкопера: «Следственный изолятор “Кресты” был построен для 1100 заключенных, нынешняя официальная норма — 3300, фактически содержится более 10 тысяч человек. Но помнят ли сейчас, что в фашистской тюрьме Эрбах, рассчитанной на 595 человек, в 1945 году содержалось от 1400 до 1600 заключенных, что было вменено в вину фашистам как преступление против человечества»?

После третьего прочтения статьи Санькина вдруг осенило: да этот Латышев ведь заодно с Нертовым! Ведь главный подозреваемый тоже работал в прокуратуре, причем, военной. Нет, не зря говорят, что рука руку моет. Поэтому следовало еще раз постараться уговорить Латышева арестовать убийцу. А ежели «важняк» откажется…

И Санькин снова забубнил себе под нос стишок:

Пред законом все равны —Все в тюрьме сидеть должны.

Удостоверение полицейской журналистки не пригодилось. Не прошло и часа, как Женевьева убедилась в очередной раз, какой магический эффект производит в России слово «француженка». Чекулаев не стал ждать, пока она прибудет к нему в контору, а прислал машину на угол Гороховой и набережной Фонтанки.

Избирательный блок «Братцы-ленинградцы» базировался в старом здании на Каменностровском проспекте, переделанном благодаря капремонту под десяток-другой офисов. Женевьева решила, что Чекулаев занимает самое большое помещение.

Лидер блока оказался высоким круглолицым мужчиной, одним из тех, на которых не любят сидеть костюмы. Он без пиджака, в несвежей белой рубахе развалился в кресле. С шеи Чекулаева свешивался галстук, как язык выдохшейся от продолжительного бега собаки. Еще с порога француженке показалось, будто она чувствует борьбу пота с дезодорантом.

Когда гостья представилась Чекулаев вскочил с кресла, взял руку девушки и пожал ее. Наступила короткая пауза. Женевьеве показалось, будто он размышляет: на каком языке общаться? Он бросал отчаянные взгляды через плечо гостьи — нет ли там секретарши? Но секретарши не было, и Чекулаев заговорил по-русски. Правой рукой он отчаянно жестикулировал, а левой время от времени поднимал и швырял телефонную трубку.