Убийство на ранчо - Рекс Тодхантер Стаут Страница 34

– И не совсем точный. Мне кажется, что мисс Греве не было с ним скучно. Или нет?

– Вы правы. – Пит поджал губы. – Мне кажется, что Альму подвело любопытство. Порой любопытство бывает настолько сильным, что никто, будь то мужчина или женщина, не в силах перед ним устоять. Изучая окаменелости, я пришел к выводу, что еще в девоне или в силуре… О, привет, Альма!

В комнату вошла Альма, и четверо из нас встали. Обычай вставать, когда входит женщина, сохранился в Монтане в большей степени, чем в Манхэттене. Тем не менее, когда Мел и Эммет поднялись, мы с Питом последовали их примеру. Вулф не шелохнулся. Он крайне редко удостаивает подобной чести женщин, когда сидит за столом в своем кабинете; здесь же за последние дни ему пришлось нарушить так много своих правил, что, должно быть, он с наслаждением позволил себе соблюсти хотя бы одно. Тем более, что по приходе его представили как Альме, так и Кэрол с Флорой.

– Приходите быстрее, – позвала Альма, – пока жир не застыл.

Мел отправился мыть руки, а мы перешли в столовую. Места за длинным столом было предостаточно. Порой Кэрол приходилось накрывать на большие компании – Харви пользовался репутацией хлебосольного хозяина. Вулфа усадили между Кэрол и Альмой, а я занял место напротив, так что мне было хорошо видно, как Вулф отреагировал на консервированный томатный суп. Он мужественно проглотил всю порцию. Если кто-то что-нибудь и заметил, то только я: Вулф старательно избегал моего взгляда. Флора помогла Кэрол и Альме убрать суповые тарелки и принесла блюдо с картофельным пюре, фасолью и печеным луком. Кэрол и Альма подали подносы с настоящей форелью по-монтански. Самый длинный и пузатый сверток из фольги положили перед Вулфом. Я сказал, что здесь не принято выкладывать форель на тарелку, а нужно просто развернуть фольгу и запустить в рыбу зубы. Что он и сделал, после того как женщины сели и приступили к еде. Рыбина ему досталась отменная – жирная, сочная радужная форель длиной дюймов пятнадцать. Лили, поймавшая ее, с гордостью похвасталась передо мной завидным уловом. Вулф, ловко орудуя ножом и вилкой, расчленил форель, отправил кусочек в рот, прожевал, проглотил и произнес:

– Замечательно!

Вопрос был решен. Придется потребовать у него прибавки к жалованью. Хочет вернуть меня в родные пенаты – пусть платит.

Глава 9

– Нет, – сказал Вулф, обращаясь к Вудро Степаняну. – Взвесив все обстоятельства, я, пожалуй, склоняюсь к тому, чтобы согласиться с вами. Хотя большинство ваших сограждан вряд ли думают так же.

Было без двадцати девять. Мы сидели в средней части Вуди-Холла, которую Лили называла галереей. Двери по обе стороны были закрыты; фильм еще не закончился, а танцы еще не начались. Встреча на ранчо «Бар Джей-Эр» принесла лишь один результат: Вулф согласился, что форель, запеченная в фольге со свиным жиром, коричневым сахарным песком и вустерским соусом, вполне съедобна. Если он и добился хоть чего-нибудь от Мела, Эммета или Пита, то для меня это осталось тайной. А я вот, позвонив из дома Греве Солу, выяснил, что если Филип Броделл, приезжая в Нью-Йорк, хоть раз встречался с Дианой Кейдани или Уэйдом Уорти, то Солу никаких доказательств подобной встречи раздобыть не удалось и он вообще сомневается, что такое возможно.

А обращение Вулфа к Вуди было вызвано вот чем. На стене позади стола Вуди висел вставленный в рамочку плакатик, на котором рукой самого Вуди было крупными буквами начертано:

НУ ЧТО Ж ДЕЛАТЬ, ПРИДЕТСЯ ГОРЕТЬ В АДУ.

Гекльберри Финн (Марк Твен)

Вулф поинтересовался, почему именно эта фраза удостоилась такой чести, а Вуди ответил, что, по его мнению, эта фраза лучшая во всей американской литературе. Вулф спросил, почему Вуди так считает, и Вуди сказал, что это изречение отражает самое главное для всех американцев, что никто не должен позволять кому-то другому принимать решения за себя, но самое главное в том, что произнес эту фразу не взрослый, а мальчик, не прочитавший ни одной книжки. А это доказывает, что он родился с этим, потому что был американцем.

У меня были кое-какие дела, но я задержался послушать, поскольку надеялся узнать что-нибудь новенькое и полезное либо об американцах, либо о литературе. Когда Вулф сказал, что большинство сограждан Вуди вряд ли с ним согласятся, Вуди в свою очередь спросил, какое изречение эти сограждане сочли бы более великим, и Вулф сказал:

– Я мог бы предложить не меньше дюжины, но самое подходящее тоже висит у вас на стене. – Он указал на обрамленную Декларацию независимости. – «Все люди созданы равными».

Вуди кивнул:

– Звучит, конечно, здорово, но это вранье. При всем моем уважении. Пусть и во имя благой цели, но все равно вранье.

– Я не вполне согласен с вами, – произнес Вулф. – В биологическом смысле слова это не вранье, а нелепость, но как оружие в смертельной борьбе оно было мощным и убедительным. Правда, использовалось оно не для убеждения, а для разрушения. – Вулф снова ткнул в направлении стены. – А что это такое?

Там висело еще одно изречение в рамочке. Фотоаппарат я с собой не захватил, так что показать цитату вам не смогу. Там было восемь или девять слов, но на каком языке? Однако внизу более мелкими буквами было приписано: «Стивен Орбелян».

– Это изречение более древнее, – пояснил Вуди. – Ему около семисот лет. Не убежден, что оно такое великое, но я очень к нему привязан. Слова эти принадлежат перу армянского классика Степаноса Орбеляна и означают следующее: «Я люблю свою страну, потому что она моя». Просто, но удивительно тонко. Даже не верится, что такой глубинный смысл можно выразить всего восемью словами. Вы согласны?

– Согласен, – пробормотал Вулф. – И впрямь прекрасно сказано. Давайте сядем и обсудим это.

Моя помощь им не понадобилась, поэтому я отправился по своим делам, которые состояли в том, чтобы заехать на универсале за Лили, Дианой и Уэйдом Уорти. Я предположил, что к моему приезду Лили с Уэйдом будут уже дожидаться меня в гостиной, готовые ехать, а вот Диана задержится. Так оно и вышло. Конечно, девять женщин из десяти всегда опаздывают,