Анна Данилова - Две линии судьбы. Когда остановится сердце (сборник) Страница 35

— Спрашиваю, — промычал он.

— Объясняю. Вполне вероятно, что, когда Вера была у Сони, тогда-то она и подсунула ей эту отравленную бутылку. Предположим, попросила у Сони чашку чаю или кофе, а сама незаметно поставила бутылку куда-нибудь — на буфет или в другое место, а может, и в бар… Хотя отпечатков пальцев Веры на бутылке не обнаружили. Но и это можно объяснить. Она же не дура, чтобы оставлять свидетельства своей вины! Вероятно, она надевала перчатки… Или действовала с помощью носового платка. Ничем не хуже. Так?

— Так.

— Адам, а теперь скажи мне: не слишком ли гладко все складывается?

— Складывается, — Адам перевернулся на бок и обнял Глафиру.

— Вот скажи мне, дорогой, если бы ты решил отравить меня, неужели ты оставил бы такую тяжелейшую улику против себя — бутылку с сулемой — в своем шкафу?

— Никогда.

— Что «никогда»?

— Не отравил бы тебя, — он вздохнул и еще крепче прижал ее к себе. — И уж точно не оставил бы яд у себя дома.

— А что бы ты сделал?

— Вывез бы ее за город и закопал где-нибудь в лесу. А если бы я был убийцей, то и трупы всегда закапывал бы в лесу. Там им самое место.

— Какой ты страшный человек, Адам!

— Я вообще людоед.

— Вот и я думаю так же. Что эта находка следователя — не что иное, как желание настоящего убийцы подставить Веру. И этот убийца знал, что Вера будет — или уже побывала — в квартире Сони.

— Естественно, иначе убийца не подсунул бы яд в ее шкаф.

— Но получается, что убийцей должна была быть Валентина! Ведь это она присутствовала в квартире в тот момент, когда Вера приходила к Соне, чтобы попросить оставить их с Андреем в покое.

— Значит, Валентина — убийца.

— Но, будь она убийцей, то она тут же, еще при первом допросе, сообщила бы нам о визите Веры, чтобы уж сразу и подставить ее. А она ведь промолчала! Понимаешь? Получается все как-то нелогично. Она ну никак не могла бы предположить, что во время допроса Вера потеряет сознание от волнения и следователь, пользуясь ее беспомощным состоянием, начнет рыться в ее шкафах. Значит, это не Валентина. Но вот вопрос: кто еще мог об этом знать? Да, я не сказала тебе. Следователь нашел записку Веры, в которой та сообщала о своем намерении прийти. Думаю, она подбросила листок в почтовый ящик Сони. И Валентина об этом знала. Между нею и ее племянницей не было никаких тайн. Они очень доверяли друг другу. И Валентине, если уж допустить ее причастность к убийству, вообще не было никакого смысла убивать Соню. Жили они дружно, помогали друг другу, и Соня намеревалась отправить тетку на лечение в Германию. К тому же Соня так хорошо к ней относилась, что даже не позволяла Вале тратить ее личные сбережения, а это довольно-таки крупная сумма, доставшаяся ей от продажи ее сургутской квартиры. Вот и получается, что подозревать Валентину — это просто напрасно тратить время. Больше того: она намеревается отказаться от наследства. У нее на завтра назначена встреча с нотариусом, который и поможет ей это сделать. Скажу честно, мы с Лизой отговаривали ее, но все было бесполезно.

— Я только не понял, почему она сразу не рассказала вам о визите Веры? — Адам окончательно проснулся, и Глаша почувствовала, что этот разговор заинтересовал его уже по-настоящему. Зацепил, что называется.

— Она сказала, что ей и в голову не пришло, что бутылку могла подбросить Вера. Да у нее как будто и времени для этого не было. К тому же Валя отчасти жалела ее и понимала, что если она даст эти показания, то Веру посадят и будет погублена еще одна жизнь.

— А погубленной жизни своей племянницы ей не жалко?

— Знаешь, Валентина — инвалид, у нее своя психология. Она всю жизнь страдает от болей в суставах, и личной жизни у нее никакой нет… Вот и жалеет она тоже всех. Получается — даже предполагаемую убийцу Сони.

— А скорее всего, она просто не верит, что это сделала Вера, поэтому и молчала. И тоже, как и мы, рассуждала, наверное, что, будь Вера убийцей, она не стала бы прятать в шкафу сулему. Или же она допускает и вовсе бредовую мысль. А если Соня сама подмешала в бутылку яду, чтобы отравить себя, а заодно — и Валентину? Может, у нее помутился рассудок оттого, что ее бросил Андрей, и она решила уйти из жизни…

— Кто теперь узнает…

— Еще хотел спросить. Вы вот все говорите — «сокровища», «драгоценности»… А их кто-нибудь видел? Ты говоришь, что Валентина приняла решение отказаться от наследства. Хорошо. Но это будет лишь видимая и известная часть наследства: квартира, магазины и банковские счета Сони. А кто знает, сколько в доме этих самых драгоценностей?

— Вот как раз на завтра, когда к ней прибудет нотариус, она пригласила и Лизу. Думаю, именно для того, чтобы продемонстрировать им всю коллекцию, а заодно сделать опись. Я не уверена, что этим должен заниматься нотариус, но понимаю, что Валентине это важно — чтобы остались свидетели, которые впоследствии смогли бы подтвердить, сколько и каких вещей было в доме, на тот случай, если будет решаться вопрос о передаче этих драгоценностей государству.

— Вот тетка дает! И это вместо того, чтобы присвоить втихую все эти сокровища и исчезнуть… Еще один странный поступок.

— А я лично ее понимаю. К тому же не забывай, что все эти драгоценности в свое время были украдены у Северовой, известной в прошлом певицы. Возможно, Валентина мечтает о том, чтобы они вернулись к ней, то есть в ее музей, к примеру?

— А что, существует такой музей?

— Если честно, то я все это только что придумала. Но завтра будет день, и мы все узнаем.

— А сейчас Валя живет в этой квартире одна… Не боится, что ее ограбят?

— Боится, я думаю. Но она такая — никому чужому дверь не откроет.

— А что думает Гурьев по этому поводу?

— Его вообще нет в городе, он в Москве. Конечно, хорошо бы он уже сегодня вернулся, чтобы поприсутствовать при описи драгоценностей.

— Вот и я тоже об этом подумал. Он мужик толковый, все понимает, глядишь, и отговорил бы Валентину отказываться от наследства. Где гарантия, что эти вещи достанутся, что называется, народу, будут выставлены в музеях?

— Нет никакой гарантии. Ну вот, Адам, я тебя и разбудила окончательно.

— Может, перекусим чем-нибудь?

Глафира посмотрела мужу в глаза и улыбнулась:

— Проверяешь меня? Думаешь, что ничего-то в моем сознании не изменилось, и я сейчас, ночью, открою холодильник и сделаю бутерброд с ветчиной? Нет, Адамчик, тебе я приготовлю поесть, а сама выпью сока или просто минеральной воды. Вот так!

— Послушай, мне приснилось или нет, что ты сказала, будто бы встретила сегодня кого-то в городе?

— Ну, сказала. И что?

— Я правильно предполагаю? Это была… она?

— Да, она. И она тоже меня увидела, мы с нею кивками поздоровались друг с другом.

— Ты мне покажешь ее когда-нибудь?

— А ты сам как думаешь?

22. Май 2010 г. Гурьев, Лиза

Из аэропорта Дмитрий сразу поехал к Валентине. По дороге позвонил Лизе:

— Лиза, я вернулся, еду к Валентине. Ты сказала мне сегодня, что завтра нотариус собирается описывать драгоценности? Я бы хотел попробовать отговорить ее делать это. С нотариусом она может заняться официально всем тем, что составляет видимое, так сказать, наследство. Но, признаюсь, этот французский прибор для пряностей не выходит у меня из головы. Пока я был в Москве, только о нем и думал. Больше того, я заручился финансовой поддержкой своих друзей…

Он стал объяснять Лизе, что эта вещица может стоить огромных денег, но он готов выкупить этот прибор у Валентины до того, как о нем станет известно официальным органам.

Лиза сказала, что он сумасшедший, но пообещала тоже подъехать к Валентине через полчаса.

Теперь оставалось сделать самое главное — позвонить самой Валентине и уговорить ее принять их. Разумеется, он разбудил ее и напугал. Но она все же согласилась принять его в час ночи. Он добавил, что будет не один, что сейчас приедет и Лиза. На что Валентина отреагировала неожиданно радостным восклицанием — мол, вот уж кому-кому, а Лизе и ее помощнице Глафире она открыла бы дверь в любое время дня и ночи!

Когда она отворила дверь, в нос Гурьеву ударил ядреный запах какой-то лечебной мази, должно быть замешанной на змеином яде. Валентина, кутаясь в красивый шелковый халат, извинилась перед ними:

— Понимаете, пока Сонечка была жива, я не позволяла себе пользоваться такими пахучими мазями, но сейчас-то, когда в доме никого нет, кроме меня, вот — позволила…

— Да что вы извиняетесь, Валентина? — удивился Гурьев. — Вы что, думаете, я не понимаю, что такое боль, страдание? Удивляюсь, как это вы и прежде не использовали эти мази… Валентина, прошу вас, выслушайте меня внимательно. Я понимаю ваш благородный порыв — отдать все драгоценности вашей семьи государству, но хотел бы перед этим взглянуть на них. Признаюсь честно, я положил глаз на прибор для пряностей. Да он мне просто по ночам снится! И я готов выложить за него большие деньги. А вы бы на эти деньги отправились за границу на лечение. Вылечили бы свои суставы… И вообще, я не понимаю, зачем вам отказываться от наследства? Вас же никто ни в чем не подозревает! Откуда такой страх?