Светлана Чехонадская - Пейзаж с убийцей Страница 35

— Я был у Суботниковой. Она ведь сильно поддает? Ее рассказ и правда кажется бредовым.

— Да, но в нем есть один любопытный момент. Живой Штейнер не просто стоял в кустах — он там постоял, а затем направился в дом к своему соседу Антипову. Сейчас это дом номер семь, он принадлежит Долгушиной, она купила его в девяносто третьем году. Суботникова утверждает, что Штейнер точно вошел, поскольку хлопнула дверь! Более того, у Антипова была очень злая собака, которая передушила всех соседских кур и гусей. Видимо, в ту ночь она была привязана. То есть Антипов мог ждать гостя. Он мог заранее подготовиться к тому, чтобы спрятать Штейнера. В любом случае, мне были интересны показания этого Антипова. Видел ли он Штейнера? Действительно ли тот приходил к нему домой? Может, это было в другое время, и Суботникова просто спросонок объединила два разных события? Но показания Антипова из дела исчезли!

— Исчезли?!

— Да. Там лежит протокол допроса Антипова В.С., все начинается стандартно: дата, паспортные данные. Но самих показаний нет. Их кто-то вынул.

— А Антипов был на опознании Штейнера?

— Вроде, был.

— То есть он подтвердил, что лежащий перед ним человек — это его сосед Штейнер?

— Насчет того, что убитый был Штейнером, нет никаких сомнений. Его опознала мать и несколько других людей. Но даже если Суботникова ошибается со временем, и на самом деле она просыпалась два раза: когда Штейнер стоял в саду у Антипова, и когда уже приехала милиция, то все равно, это слишком серьезные показания, чтобы от них отмахиваться! Если Штейнер заходил к Антипову ночью, то зачем? Согласно официальной версии, он всю ночь пил с дружками. Кстати, пил, но пьяным не был совершенно!

— Дружки пили. А он пошел к соседу и занял еще одну бутылку.

— У Антипова? Тот никого близко не подпускал к своему дому. Все знали, что Антипов соседа терпеть не может. Ведь Штейнер кто был? Отморозок, как сейчас говорят. А Антипов был вор в законе.

— А где сейчас Антипов?

— Говорят, сидит в тюрьме. А может, уже вышел?

— Говорят?

— Он дом продавал из тюрьмы. Прислал доверенность.

— А за что сел?

— Знаете, я порасспрашивал, но никто не помнит. Во-первых, он много раз так уходил из деревни — по-английски, не прощаясь. Во-вторых, он был очень скрытным человеком. В-третьих, тогда деревня настолько была потрясена смертью Штейнера, что не до Антипова было… Но показания его было бы любопытно почитать. Кто-то же их по какой-то причине вынул! Там в деле есть и еще одна странность, на которую почему-то не обратили внимания…

— Ножи?

— Ножи? — переспросил Михайлов. — А что ножи?

— Первое свое убийство Ордынский совершил точно таким же ножом. В тот раз он убил мясника, причем, убил рабочим инструментом жертвы. Но ведь и Штейнера он убил мясницким поясом. Откуда у Штейнера мог взяться такой нож?

— Этого я не знал. Надо же!

— Тогда о какой странности ты говорил?

— Их, собственно, две. Первая, это похвальба Штейнера накануне смерти. Не знаю, обратил ли ты на это внимание.

— Я еще не все прочитал.

— Все лето девяносто второго года Штейнер хвастался то перед одним своим дружком, то перед другим, что скоро разбогатеет. У него в Иркутской области, где-то под Бодайбо, кажется, в Кропоткине, жил брат отца, то есть дядька. Работал в старательской артели. И вроде бы этот дядька пообещал ему неплохую работенку. Штейнер рассказывал об этом с такой двусмысленной улыбкой, что дружки истолковали это не так, что дядька пригласил племянника поработать летом в артели, а совсем в ином смысле. Штейнер был очень возбужден в те дни, постоянно говорил, что скоро его жизнь изменится, что, мол, хватит мелочевкой заниматься.

— Он собирался ехать в Кропоткин?

— В начале лета он куда-то уезжал. Но и потом, вернувшись, проговорился, что, возможно, уедет. Точнее, не уедет, а скроется.

— Скроется?

— В деле сказано так: «Возможно, надо будет сховаться на время». Это дословно, я даже выписал.

— А вторая странность? — спросил Терещенко.

— А вторая… Я даже не знаю, как это сказать…

— Да уж скажи как-нибудь! Ты тут столько наговорил, что меня теперь уже ничто не удивит!

— Ловлю на слове! Дело в том, что в показаниях Суботниковой, я имею в виду, официально зафиксированных показаниях, промелькнуло такое слово: «эксперт». Она сказала, что видела, как приехала милиция, разглядела спину женщины — может быть, штейнеровской матери, слышала, что кого-то пригласили на опознание. Был там и какой-то эксперт. Когда я пришел к Суботниковой, ну, в тот вечер, когда меня по голове стукнули, я спросил: «А как вы определили, что это эксперт?» Суботникова ответила: «Она была в белом халате».

— В белом халате? — изумленно переспросил Терещенко. — Этого не могло быть.

— Ну, да. Значит, это был не эксперт. Но кто? Работник морга? Женщина? Маловероятно. Кроме того, они должны были приехать не раньше, чем в девять утра, ведь опергруппа проводила кучу следственных действий на месте преступления. Что же, Суботникова «мучилась от бессонницы» в девять утра?

— Может, штейнеровская мать вызвала не только милицию, но и врача?

— Увидев сына с отрезанной головой? Возможно. Но где тогда упоминание об этом? Его нет!

— Ну, упоминание об этом не обязательно, — задумчиво сказал Терещенко. — Но в любом случае некоторые слова твоей подозрительной московской знакомой получают подтверждение… Некто в белом халате, действительно, был в Корчаковке утром семнадцатого августа… Надеюсь, это все?

— Теперь все… Надо бы поговорить со следователем, который вел это дело, правда?

— С Белоголовцевым? Вряд ли он захочет с нами разговаривать. Все дело Штейнера — это памятник его некомпетентности и пристрастности. Думаю, ему будет неприятно ворошить прошлое. Он давно уже придумал для себя разные оправдания, вроде социальной опасности Ордынского, и теперь помнит только их… Это уже старый человек. — Терещенко вздохнул. — Но вот с твоей московской журналисткой я бы поговорил с удовольствием. Чем дальше в лес, тем более странным кажется ее упорство в выяснении деталей этой истории. Где она сейчас?

— Понятия не имею. Мы довольно необычно расстались. Сидели, обсуждали убийство Штейнера, и вдруг она побелела, а потом хлоп в обморок! Даже «Скорую» пришлось вызвать.

— И что сказала «Скорая»?

— Гипертонический криз. А через день я сам в больницу попал. Я думаю, она уже в Москве. Она говорила, что с работы отпросилась.

— Черкнешь адресок ее подруги?

— Да, конечно. Я вам еще один адресок дам — своего крестного. Если Белоголовцев откажется разговаривать, съездите к дяде Вите. Он был участковым тогда, в девяносто втором. Он должен многое помнить.

Глава 16

ПИСЬМО

«Здравствуйте, уважаемый Миша! Сразу хочу предупредить: не только чувство вины заставило меня написать это письмо. Разумеется, я перед вами виновата. В том, что втравила в эту историю, в том, что бросила в самый неподходящий момент, в том, что не сказала всего (точнее, не успела сказать).

Однако вы должны понять меня: помимо прочего, мною двигало то же самое чувство, которое двигало вами — любопытство, желание знать правду. Это неудобное чувство, к сожалению, вы убедились в этом столь ужасным образом.

Я уехала, не попрощавшись, и могла бы оправдаться тем, что вы были в тяжелом состоянии и все равно не смогли бы со мной поговорить. Но я не буду так оправдываться. Я даже не приезжала в вашу больницу. Я не поехала и к следователю, занимающемуся смертью моей подруги, попавшей под машину. И это при том, что ваш однокурсник передал мне голубую пластиковую папку, с помощью которой я не только дошла до Суботихи (и узнала то, что раньше знали и вы), но и сопоставила сама некоторые факты смерти Штейнера, достаточные для того, чтобы насторожиться.

Честно говоря, я испугалась.

Тем не менее, я пишу это письмо и, следовательно, продолжаю заниматься этой историей. Почему же? Потому что не могу смириться с тем, чего не сумела понять.

Увидев в окне поезда смерть неизвестного человека (в любом случае, очень странную смерть!), я была настолько потрясена, что сразу же стала придумывать разные версии произошедшего. Я продолжала думать об этом и в Москве, и, хотя после этого у меня начался весьма бурный и удачный жизненный период, я постоянно прикидывала то так, то эдак: что же могло произойти в этой сибирской деревеньке, название которой осталось тогда мне не известным? Мысль о книге — детективе — все больше и больше соблазняла меня, я фантазировала, думала, анализировала и, наконец, начала писать.

В своем детективе я назвала деревню Малаховкой. Что касается главного героя — убитого — то, как вы помните, я сразу решила, что он пожилой человек. От этого и решила отталкиваться. Цвет его лица показался мне каким-то слишком темным, не просто как у деревенского жителя, но как у того, кто большую часть жизни провел уж совсем в тяжелых условиях. Кроме того, я решила, что нормального человека не будут убивать таким изощренным образом. Я придумала ему криминальную биографию. Хотела сделать картежником, но для деревни это было неправдоподобно. Остановилась на том, в чем была уверена: обычная драка в начале жизни, потом кража, потом еще одна кража и венец карьеры — вор в законе, авторитет. Я долго думала, из-за чего его могли убить. Если бы это происходило в городе, особенно в Москве, мне было бы легче: его могли убить из-за жилья. В Москве много сиделок, наверное, некоторые из них могут и прикончить. Но моя Малаховка была такая тихая, такая маленькая и бедная деревенька! Я была в отчаянье! Из-за чего могли убить в Сибири? Как раз в этот момент многие газеты рассказали об ограблении золотого прииска — и удачном ограблении, кстати. Это и натолкнуло меня на мысль о мотиве. Так всплыло слово «Бодайбо». Я решила, что этот человек мог участвовать в ограблении золотого прииска (об этом в моем детективе говорится мельком, кстати, я вам его высылаю, можете прочитать, если интересно. Только не судите слишком строго!). Ограбление прошло успешно, но потом компаньоны решили забрать у старика его долю. Они убили его.