Дик Фрэнсис - На полголовы впереди Страница 35

Глядя на Шеридана, можно было подумать, что ему вполне подошло бы второе имя Джулиуса — Аполлон: он был высок, красив, светловолос — настоящий сын Солнца. Но под этой внешностью скрывалась трагедия — холодность, высокомерие, недостаток здравого смысла и сдержанности. "Мини-психопат, подумал я. — А если уж на то пошло, то, может быть, и не совсем "мини", раз Занте считает, что ему место за решеткой".

Австралийцы Ануины, сидевшие со своими соперниками — владельцами Флокати, были обеспокоены какой-то вялостью, которую заметили у Верхнего Эвкалипта, и сочли это следствием того, что на поезде ему дают однообразный корм — прессованные жмыхи и сено; хозяева же Флокати с плохо скрытой радостью рассуждали о том, что в таком долгом пути без разминки хорошее сено лучше всего. Сено успокаивает.

— Не хотим же мы, чтобы они лезли на стену, — сказал мистер Флокати.

Миссис Ануин недовольно заметила, что Высокий Эвкалипт какой-то сонный. Владельцы Флокати сияли, хотя и пытались изобразить сочувствие. Если Высокий Эвкалипт действительно окажется вялым, тем лучше шансы у Флокати.

По-видимому, пока поезд стоял, все владельцы воспользовались случаем навестить своих лошадей, но, сколько я ни слушал, ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь еще на что-то жаловался. Я подумал, что на следующий день Высокий Эвкалипт, получив вдоволь овса и размявшись на свежем воздухе, может заметно оживиться. До заезда, в котором ему предстояло скакать, оставалось еще больше сорока восьми часов. Если костлявый действительно подложил Высокому Эвкалипту какой-нибудь транквилизатор, он перестанет действовать задолго до этого времени.

По мере того как я размышлял на эту тему, мне казалось все менее и менее вероятным, чтобы он мог сделать что-нибудь подобное: для этого ему пришлось бы сначала миновать дракона в женском обличье — Лесли Браун. Но ведь ей, надо думать, время от времени приходится покидать свой пост — скажем, чтобы поесть или поспать…

— Я просила вас, — громко сказала мне Даффодил, — принести мне чистый нож. Я уронила свой на пол.

— Конечно, мэм, — отозвался я, вернувшись к действительности и с испугом сообразив, что она уже не в первый раз меня окликает. Я быстро принес ей нож. Она только молча кивнула, целиком поглощенная разговором с Филмером, и я с большим облегчением отметил, что он не обратил на эту мелочь никакого внимания. Но как же я мог, горестно подумал я, как я мог расслабиться, находясь так близко от него? А ведь только вчера от одного его присутствия у меня начинало сильнее биться сердце.

Поезд, как всегда, незаметно тронулся и снова покатился мимо бесконечных безлюдных скал, озер и хвойных лесов, которые, казалось, простираются до самого края света. Мы покончили с обедом и кофе и начали уборку, и, как только представилась возможность, я вышел из кухни и направился в головной конец поезда. Джордж, которого я отыскал прежде всего, сидел у себя в купе, ел толстый, едва не рассыпающийся бутерброд с ростбифом и запивал его диетической кока-колой.

— Ну, как все прошло в Тандер-Бее? — спросил я.

Он скривился, но без особого неудовольствия.

— Они ничего не обнаружили сверх того, о чем сообщил им я. Никаких следов. Теперь они думают, что тот, кто отцепил вагон — кем бы он ни был — находился в нем, когда поезд отправился из Картье.

— В собственном вагоне Лорриморов? — удивленно переспросил я.

— Да. Трубу отопления могли разъединить на станции, а? Потом поезд отправляется из Картье, а саботажник сидит в вагоне Лорриморов. Потом, в полутора километрах от Картье — а? — наш саботажник вынимает шпильку из сцепного устройства, и вагон отцепляется. Некоторое время вагон катится дальше по инерции, потом останавливается, а он слезает и пешком возвращается в Картье.

— Но зачем кому-то понадобилось это сделать?

— Не будьте ребенком. Есть люди, которые устраивают всякие безобразия, потому что это придает им веса в собственных глазах. В жизни у них ничего не получается, а? Ну вот, они и поджигают что-нибудь, или ломают, или пишут лозунги на стенах — лишь бы как-то напомнить о себе, а? Или пускают под откос поезда. Подкладывают на рельсы бетонные блоки. Я видел, как это делается. Могущество, власть над другими — вот это для чего. Скорее всего, тут зуб на Лорриморов. Власть над ними, над их собственностью. Так думают следователи.

— Хм, — произнес я. — Но если так, то саботажник отправился бы не в Картье, а на какой-нибудь наблюдательный пункт, откуда мог бы видеть столкновение.

Джордж удивленно посмотрел на меня:

— Ну, возможно…

— Поджигатели часто помогают тушить пожары, которые они устроили.

— Вы хотите сказать, что он поджидал бы поблизости… чтобы помогать после крушения? Может быть, даже вытаскивать жертвы?

— Конечно. Так острее всего чувствуешь свое могущество — когда знаешь, что все это устроил ты.

— Я никого поблизости не заметил, когда мы возвращались к вагону, — задумчиво сказал он. — Я светил фонарем… Там никто не шевельнулся, а? Ничего такого не было.

— Ну и что собираются делать следователи? — спросил я.

Его глаза сощурились, а на губах появилась знакомая усмешка.

— Напишут длинные рапорты, а? Запретят нам прицеплять собственные вагоны. Свалят всю вину на меня — почему этого не предотвратил, а?

Эта мысль его, по-видимому, ничуть не огорчала. Взгляды у него были так же широки, как и плечи.

Я расстался с Джорджем, проникшись к нему немалым уважением, и пошел вперед, в центральный вагон-ресторан, где за чашками кофе сидели все актеры, уткнувшись в машинописные экземпляры сценария, что-то бормоча про себя и время от времени издавая громкие восклицания.

Зак бросил рассеянный взгляд в мою сторону, но нарушить его сосредоточенность было бы невежливо, и я пошел дальше, через сидячий вагон, три спальных и передний салон-вагон. По пути мне постоянно кто-нибудь попадался навстречу, но никто не обращал на меня внимания.

В конце концов я добрался до двери вагона для лошадей и постучал.

После опознания и формальностей, которые сделали бы честь любой стране, укрывающейся за железным занавесом, я был снова допущен мисс Браун в святая святых.

Расписываясь во второй раз в ее списке "Томми Титмус", я с интересом отметил, насколько вырос этот список, и обратил внимание на то, что она даже Мерсера заставила расписаться, прежде чем его впустить. Я спросил ее, не побывал ли в вагоне кто-нибудь, кроме владельцев и конюхов, и она, надувшись, как тощий индюк, заявила, что тщательно проверяла каждого посетителя — есть ли он в списке владельцев, и только после этого разрешала ему войти.

— Но вы же не знаете их всех в лицо, — сказал я. — Что вы хотите сказать?

— Допустим, кто-то придет и скажет, что он мистер Ануин. Вы проверите по списку, увидите, что он там есть, и впустите его?

— Да, конечно.

— А что, если это не мистер Ануин, а только себя за него выдает?

— Вы просто выдумываете лишние сложности, — недовольно сказала она. Я не имею права не пускать владельцев. Им разрешено ходить к лошадям, но предъявлять паспорта они не обязаны. И их жены и мужья тоже.

Я просмотрел список посетителей. Филмер фигурировал в нем дважды, Даффодил — один раз. Подпись Филмера была крупной и размашистой и сразу бросалась в глаза. Никто не расписался за него другим почерком: по-видимому, если костлявый и побывал здесь, то, во всяком случае, не под видом Филмера. Из чего не следовало, что он не мог выдать себя за кого-нибудь другого.

Я вернул список Лесли Браун и под ее бдительным оком пошел бродить по вагону, разглядывая лошадей. Они мирно покачивались в такт толчкам, стоя по диагонали в своих стойлах и равнодушно поглядывая на меня, — по-видимому, всем довольные. Я бы не сказал, чтобы Верхний Эвкалипт выглядел более сонным, чем все остальные: глаза у него по-прежнему блестели, и, когда я подошел, он насторожил уши.

Если не считать одного конюха, который спал на тюках сена, больше никто не дежурил при своих подопечных. Наверное, это потому, что их раздражает присутствие Лесли Браун, подумал я: как правило, все, кто работает с лошадьми, крепко к ним привязаны, и можно было бы ожидать, что в дневное время хотя бы кое-кто из них будет сидеть тут на сене.

— А что делается здесь ночью? — спросил я у Лесли Браун. — Кто тогда стережет лошадей?

— Я, — резко ответила она. — Мне отвели какое-то купе, но я отношусь к делу серьезно. Сегодня я спала здесь и снова буду спать здесь после Виннипега и после Лейк-Луиз. Не понимаю, почему вы так беспокоитесь, как бы кто-нибудь не проник сюда без моего ведома. — Она хмуро посмотрела на меня — ей не нравились мои подозрения. — Когда я иду в туалет, я оставляю здесь одного конюха и запираю за собой дверь вагона. Больше чем за несколько минут я никогда не задерживаюсь. Я прекрасно понимаю, как важно обеспечить безопасность лошадей, и могу заверить вас, что они под надежной охраной.