Юлия Винер - Бриллиант в мешке Страница 35

Положим, гиюр и я бы позволил, если так уж приспичило. Хотя кашерность эта, две раковины, раздельный холодильник… Еще посмотреть, какой и он-то религиозный – одна только кипа да веревочки, даже без пейсов, или, может, маленькие за уши заложены, и не заметно. И сметаны мне принес вместе с печенкой! Ничего себе кашрут. Она велела! Подкаблучник настоящий.

Принесли мне больничный суп, куриный как бы бульон с овощами. Откинули от тумбочки доску прямо мне под подбородок, удобно есть в лежачем состоянии.

– А может, – он говорит, – все-таки грибного? Вы же любите. Я бы подогрел.

И так смотрит, даже вроде жалко стало.

– Нет, – говорю, – я лучше еврейского пенициллина похлебаю. Легче для желудка и, говорят, помогает заживлению. А грибного, может, к вечеру.

Обрадовался. Побежал еду в холодильник ставить.

43

Мне с этим Йехезкелем, а проще говоря Хези, потом много дела пришлось иметь.

И что это за человек оказался – я, стыдно сказать, потом даже удивляться перестал, что Татьяна на него запала. И даже теорию свою насчет доброты слегка пересмотрел. То есть такой доброты человек, каких я нигде не встречал. И главное, в душу не лезет, а просто смотрит на тебя так, словно заранее тебе все твои пакости простил да еще и посочувствовал. Но про себя. И доброту проявляет не тогда, когда ему хочется, а всегда, у него это идет автоматом. Конечно, он свое добро тоже для собственного удовольствия творит, но в том-то и дело, что для него именно в этом удовольствие, а не в чем другом. И даже на жизнь зарабатывает чем-то таким, где доброта первое дело, травами исцеляет, разговорами, что-то в этом роде. Я во все это шаманство не верю, но кто верит, говорят, очень помогает, и тут, конечно, без доброты вообще ничего не получится.

И я к нему, опять же признаться неловко, сильно привязался. Правда, у меня и выхода не было, так обстоятельства сошлись. Да и он ко мне.

В одном только я оказался прав, что Татьяна непременно несчастненького подцепит. Хотя его и несчастненьким-то назвать язык не поворачивается, разве уж просто несчастливым. Но в жизни ему до Татьяны не очень везло. Да и с Татьяной… но это все потом.

Я думал, он вдовец, но оказалось, что жена у него жива. Жива, но все равно что и нету, находится в таком заведении, откуда уж и не выйдет никогда. Родила ему троих детей и после каждых родов становилась все хуже и хуже. Долго ее лечили, он не хотел ее никуда отдавать, пока она однажды чуть не задушила младшего сынишку. И тогда отдал, но разводиться не стал, хотя в таких случаях даже по их правилам можно. И много лет жил холостяком, сам растил детей, и к жене чуть не каждый день ездил, и до сих пор ездит, хотя она уже совсем на человека не похожа.

Сам он о прежней своей жизни никогда не говорил, мне Татьяна постепенно рассказала. Там они и познакомились, когда Татьяна в этой психушке нянькой работала, тому будет уж лет семь. Однако тогда ничего у них не было, ни малейшего даже намека, у него дети тогда были подростки, и наши тоже, и я в Татьяне никакого охлаждения к себе не замечал. Только последнее время… И как только я просмотрел? Как раз в последнее-то время чувствовал, но не придал значения и эту потерю бдительности ставлю себе в большой минус.

Но мало было Йехезкелю такой жены, у него и сын один получился не вполне. Называется аутист, то есть ты с ним говоришь, а он на тебя даже не смотрит. То ли слышит, то ли нет, то ли понимает, то ли нет, но без всякой реакции. Но Хези даже этого аутиста сумел довести до ума и все научил делать за собой, и тот даже рисовать начал. Теперь старшие дети из дома уже ушли, а аутист этот живет с ним и, видно, уж всегда будет.

Между прочим, интересно, сколько у евреев всяких идиотов, дефективных и недоделанных, и вот особенно у религиозных. Когда я еще в автобусах ездил, бывало, проезжаешь через религиозный район, иной раз таких физиономий насмотришься – рот разинут, губы красные слюнявые, язык во рту не умещается. Да и другие, хоть и с закрытыми ртами… И главное, у них положено, чтоб всякий обязательно женился и детей плодил, а ведь за такого нормальная девушка не пойдет, значит, выищут ему такую же убоженьку, можно себе вообразить, что от них родится.

Да и все они там среди своих наперекрест женятся, и особенно в прошлом, когда в густых местечках жили, так что в конце концов все друг другу близкие родственники, так что идиотизм этот понемножку распространился среди всех.

Это я только так говорю «религиозные», но на самом деле мы и все от них произошли и всех затронуло, больше или меньше.

А такая мы, считается, мозговитая нация, самая, говорят, грамотная на свете! Видно, грамота человеку даром не проходит.

А может, настоящее-то идиотство плохо, но если в сильном разбавлении, то и получается особая острота ума? Считается, в истории три великих еврея исключительно повлияли, и мы всем их в нос тыкаем, наши, мол, гении человечества, это Маркс, Эйнштейн и третий, забыл сейчас, насчет душевных заболеваний – и что, разве не психи были?

Ко мне, положим, все это не относится, повезло, поскольку подмешана русская половина. Хотя… вон как они там в России кричат «генофонд, генофонд», тоже недоделанных хватает, только у них это не так способствует остроте ума.

А здесь, когда началось государство Израиль, стали жить просторнее и больше следить за здоровьем. И жениться стали более отдаленно, и часто даже из разных стран. И идиотизм уже так сильно разбавился, что в массе уже положительно не действует, зато отрицательно сколько угодно. Но это всего лишь мои догадки, научно не подкрепленные.

В общем, съел я суп. Второе, сказал, не надо, все-таки организм еще много не принимает. И лежу, надеюсь, что Йехезкель этот больше не вернется, скоро ведь Татьяна должна прийти, оба вместе у моей постели – это уж действительно чересчур. И кроме того, начал чувствовать себя не так хорошо, очень устал.

И заснул. А просыпаться начал оттого, что слышу, в головах у меня какая-то возня. Очень не хотелось глаза открывать, но открыл. У кровати у самой моей головы стоит кто-то с костылем, мне не видно, и пытается руку мне под подушку пропихнуть. Тут уж я почти полностью проснулся, хотя под подушкой у меня ничего нет. Но язык еще не ворочается.

А тот руку глубоко под подушку запустил и шарит там. И морда его прямо против моих глаз, и я узнаю вчерашнего противного деда. Ко мне сразу вернулся голос, шиплю:

– Отзынь, гнида старая!

А он шарит под подушкой и тоже шипит мне прямо в ухо:

– Где он? Где? Не отдашь, тебе же хуже.

Я воздуху в грудь набрал и как крикну:

– Помогите! – И тут же вскакивает в палату Йехезкель, видно, в коридоре Татьяну дожидался.

– Что случилось?

Старикан руку из-под подушки вынул, выпрямился и сладко так улыбается:

– Да вы что, друзья, почему паника? – И к Йехезкелю: – Я ведь сам тут вчера лежал, и мы с вашим родственником очень подружились. Я ему, пока он спал, хотел под подушку сюрприз положить, камею, он такие штучки любит.

И показывает в кулаке хирургическую перчатку, выдавливает из нее большую красную бусину. На мой Адамант ничуть не похоже, но размер тот же.

– Сейчас, – говорит, – положу и уйду, если мешаю.

И снова сует руку ко мне под подушку.

– Йехезкель! – говорю громко. – Что этому человеку нужно? Он меня трясет, и мне больно. Скажите ему, чтоб оставил меня в покое.

Йехезкель подошел, отвел его за плечо от кровати и говорит вежливо:

– Да ведь он уже не спит, можете отдать прямо ему.

Старикан роль выдержать не сумел, злобно глянул на Йехезкеля, бросил бусину вместе с перчаткой мне на грудь и быстро уковылял из палаты.

– Вот настырная гнида, – говорю. – И чего он ко мне прилепился?

Йехезкель помолчал и говорит негромко:

– Вам надо быть осторожнее.

Осторожнее? Осторожнее?!

Жду, что дальше скажет. Молчит.

Может, не про это? Делаю вид, что не понимаю:

– Зачем он мне этот дрек принес? Я его и знать не знаю. Ненормальный какой-то.

Йехезкель говорит:

– Не беспокойтесь, я посижу в коридоре, больше его не пущу. А вы постарайтесь спрятать получше.

И ушел.

Так. Вот еще и этот знает. А я-то надеялся, что Татьяна не будет болтать.

44

Дочь Галина утверждает, что я в моего доктора Сегева влюбился. Положим, влюбиться не влюбился, это не моя склонность, меня эта мода не колышет. Но чувство возникло, признаю, и ничего плохого в этом не вижу. А именно уважение.

Честно сказать, я в своей жизни мало кого уважал – как-то не за что было. Уважение – это авторитет, когда доверяешь человеку, что он понимает лучше, чем ты. А я таких людей в своей жизни не встречал и больше всех доверяю лично себе. Ну, разве что мать – все-таки вырастила меня одна, хоть и докучала мне то с учебой, то с работой, но для моей же пользы, как она ее понимала. А в целом редко вмешивалась, очень сдержанная была и под конец тоже характер проявила – решила не ехать с нами и не поехала, сказала, людей не знаю, языка не выучу, не хочу в чужой стране сидеть у вас на шее, буду уж доживать, где всю жизнь прожила. Самостоятельная. Может, и не права была, но что-то в таком подходе есть.