Брэм Стокер - Кровавая обитель Страница 35

Получая от клиента чек на весьма кругленькую сумму, МакКаллум заметил:

— Я работал с тем расчетом, чтобы остался еще материал. Так что если вы или кто-нибудь из ваших друзей пожелаете…

Мэкам был признателен и сказал в ответ, что очень надеется на этот костюм, который они в кропотливых трудах создавали вместе, и думает, что в скором времени клетчатая шотландка станет его любимым материалом и он всегда будет заказывать из него одежду у Маккаллума и Мак-Ду.

Однажды на работе, когда все служащие разошлись уже по домам, Мэкам впервые примерил костюм. Показавшись в зеркале, он не смог удержать довольной улыбки, хотя одновременно и немного испугался. Маккаллум работал на совесть и ничего не пропустил из того, что можно было бы добавить к бравому и воинственному облику горца.

— Конечно, в обычных случаях я не буду носить палаш и пистолеты, — сказал Мэкам своему отражению в зеркале и стал переодеваться обратно в свое обычное одеяние.

Он дал себе слово, что наденет новое платье, как только пересечет границу Шотландии. И вот, согласно данному самому себе обещанию, едва только «Бэн Рай» отвалил от маяка Гэдл-Несс, где он дожидался прилива, чтобы спокойно войти в эбердинский порт, Мэкам появился из своей каюты во всем разноцветном величии нового костюма. Первый отзыв он услышал от одного из своих сыновей, который даже не узнал его в первую минуту:

— Вот это парень! Большой шотландец! Хозяин!!! — С этими словами мальчик бросился стремглав в салон, где, зарывшись в подушки, раскиданные на диване, дал волю своему смеху.

Мэкам был прирожденным мореплавателем и нисколько не страдал от качки, поэтому его от природы румяное лицо стало еще румяней — краска так и играла на щеках, — когда он понял, что на него обращены все взгляды. Правда, он корил себя за то, что слишком браво захлестнул шотландскую шапочку на бок. Холодный ветер немилосердно трепал его наполовину открытую голову. Несмотря на это неудобство, он со смелым взглядом встретил гуляющих по палубе пассажиров.

Он даже внешне не оскорбился, когда некоторые из реплик стали долетать до его ушей.

— Эта краснорожая башка как-то вяжется с одеянием, — проговорил лондонец, кутаясь от ветра в огромный плед.

— Какой дурак! Боже, какой же он дурак! — шептал долговязый и худой янки, смертельно бледный от качки. Он по делам направлялся в Балморал.

— Давайте-ка выпьем по этому случаю! — предложил веселый студент из Оксфорда, плывущий на каникулы домой в Инвернесс.

Тут господин Мэкам услыхал голос своей старшей дочери:

— Где он? Да где же он?!

Она бегала по всей палубе, и ленточки ее шляпки трепались ветром в разные стороны за ее спиной. На ее лице было написано крайнее возбуждение: только что она узнала от матери, в каком виде появился сегодня отец. Наконец она увидела его, и не успел он как следует повернуться, чтобы показать ей все достоинства костюма, как она зашлась в диком смехе, который через минуту уже напоминал истерику. Примерно так же отреагировали на новый отцовский костюм и остальные дети. Когда Мэкам выслушал издевательские излияния последнего из них, он спустился к себе в каюту и просил служанку жены передать всем членам семьи, что он желает их видеть, и немедленно. Через несколько минут они явились, подавляя свои чувства, кто как умел. Отец дождался, пока все усядутся, и очень спокойно заговорил:

— Дорогие мои! Обеспечил ли я вас всем, что вы ни пожелаете?

— Да, отец! — хором ответили дети. — Никто бы не смог проявить подобные щедрости!

— Позволил ли я вам одеваться так, как вам нравится?

— Да, отец, — робко ответили они.

— В таком случае, мои дорогие, не думаете ли вы, что с вашей стороны лучше было бы терпимее и с большей добротой относиться ко мне? Пусть даже я допускаю в своей одежде что-то, что вызывает у вас смех, но что, кстати, в порядке вещей в той стране, где мы собираемся провести отдых!

Ответом было молчание. Дети, все как один, потупились. Мэкам был хорошим отцом, и они знали это. Он удовлетворился достигнутым и закончил:

— А теперь бегите наверх и развлекайтесь, как вам захочется! Больше мы не вернемся к этой теме.

После этого разговора он снова вышел на палубу и смело стоял под градом насмешек, из которых, впрочем, ни одна не достигла его слуха.

Изумление и восторг, вызванные костюмом Мэкама на борту «Бэн Рай», превратились в бледные тени в сравнении с изумлением и восторгами в самом Эбердине. Дети, женщины с грудными младенцами и просто зеваки, слонявшиеся по пристани, все дружно стали сопровождать семью Мэкама по их дороге к железнодорожной станции. Даже носильщики с их старомодными бантами и новейших конструкций тележками, поджидавшие клиентов, бросили все и, не скрывая своих чувств, присоединились к общей процессии. К счастью питэрхэдский поезд был уже готов к отправлению и мучения жены и дочерей Мэкама продолжались недолго.

От Йеллона, куда прибыл состав, до места назначения было еще около десятка миль, и Мэкамы взяли экипаж. Слава богу, в нем костюм главы семьи был скрыт от любопытных глаз, и те немногие, что были на станции Йеллона, не получили удовольствия, которое обещало им одеяние англичанина. Когда же экипаж проезжал по Мэйнс-Крукен, местные рыбаки вышли посмотреть, кто это едет. Вот тут общее возбуждение перешло все границы! Дети, все как один, повинуясь единому импульсу веселья, размахивая над головами панамками и во всю крича, бегом преследовали экипаж. Не отставали и рыбачки, прижимая к груди маленьких. Даже мужчины отложили ремонт сетей и насаживание наживок.

Лошади устали, ведь им пришлось бежать сначала в Йеллон на станцию, а теперь — обратно. Кроме того экипаж поднимался по довольно крутому холму. Так что любопытствующие могли не только без труда сопровождать медленно катящийся экипаж, но и даже обгонять его.

Миссис Мэкам и ее дочери очень хотели бы выразить свой протест или хотя бы сделать что-нибудь, что бы уменьшило их печаль по поводу широких улыбок и вульгарного смеха, окружавшего их экипаж всю дорогу. Но на лице «горца» было выражение такой непреклонности, что они молчали.

Орлиное перо, возвышавшееся над плешивой головой… Брошь из дымчатого топаза, приколотая к мясистому плечу… Палаш, кинжал и пистолеты, болтавшиеся на поясе или вылезавшие рукоятками из кожаных гольфов… Все это должно было придавать обладателю костюма неприступный и воинственный вид.

У ворот Красного Дома, к которому, наконец, подъехала карета, ее ожидала целая толпа крукенских обитателей. Шапки были сняты и все немного склонились в уважительном приветствии. Некоторые, желая насладиться зрелищем во всей его полноте, сдирая кожу на ладонях, карабкались вверх по склону холма. В общей тишине вдруг раздался грубоватый голос:

— Ба! Да ему только волынки не хватает!

Слуги прибыли на место на несколько дней раньше хозяев, и поэтому к приезду последних все в доме было готово. Великолепный обед заставил позабыть обо всех тяготах, связанных с путешествием и привыканием к необычному костюму.

В тот же день Мэкам, все еще при полном параде, вышел на прогулку по Мэйнс-Крукен. Он шагал в одиночестве, так как по странному стечению обстоятельств его жена и обе дочери мучились головной болью и, как ему сказали, лежали в своих спальнях, приходя в себя после трудного переезда. Старший сын, красивый юноша, еще раньше ушел из дому на разведку окрестностей. Так что его было не дозваться. Второй сын, едва узнав от слуги о том, что отец вызывает его с ним на прогулку, умудрился — случайно, конечно, — упасть в бочку с водой и теперь сушился. Ему нужна была новая одежда, а она была еще не распакована. На распаковку требовалось время, и поэтому о прогулке не могло быть и речи.

Мистер Мэкам остался несколько не удовлетворенным прогулкой. Он никак не мог встретить никого из своих новых соседей. И это вместе с тем, что все окрестные дома, казалось, были полны народа. Да, он замечал людей. Но либо они передвигались в полумраке своих домов, либо возникали на той же дороге, по которой он шел, но только на приличном расстоянии.

Шагая по дороге, он, скосив взгляд по сторонам, то и дело ловил встречные взоры из окон или из-за приотворенных дверей. Только один-единственный разговор удалось ему провести за время этой прогулки, да и то его никак нельзя было назвать приятным. Это был довольно странного вида старик, от которого никто и никогда не слышал и одного произнесенного слова, кроме молитв в церкви. Работой его было сидеть у окна почтового отделения с восьми утра в ожидании корреспонденции, которая обычно поступала к часу дня. Тогда он брал сумку с письмами и относил их в замок одного барона, стоявший по соседству. Остальную часть дня он обычно проводил, сидя в самом неприглядном уголке побережья, там, куда выбрасывают рыбью требуху и остатки от наживок и где по вечерам пьянствуют местные молодцы.