Фридрих Незнанский - Москва-Сити Страница 36

Я неопределенно пожал плечами – не хотел вдаваться в подробности. «И не к чему, – шевельнулась вдруг мыслишка, – а что, если киллеры пришли сюда не случайно, имели здесь сообщника или сообщников?…»

– Просто забрасываем широкую сеть, как говорится, – пояснил я. – Знаете ведь, обычно заказное убийство – это ни следов, ни концов, ни исполнителей, ни заказчиков…

Я уже собирался покинуть Дворяницкого, намереваясь, несмотря на довольно позднее по обычным меркам время, еще допросить где-нибудь в более скромной обстановке Вована и его соратников, как вдруг произошло нечто, чего я и в самом богатом на фантазии сне не мог увидеть. Дверь кабинета резко распахнулась и в него заглянула, а точнее, вставилась на половину туловища необыкновенно яркой красоты женщина в шуршащем и сказочно переливающемся платье, из которого, как тесто из квашни, выпирали белые плечи и большая, приподнятая лифом грудь. И это сказочное видение проворковало довольно немелодично, с интересом переводя взгляд с Александра Алексеевича на меня, а потом обратно:

– Ой, Шалва, я думала ты один, а ты тут кого-то прячешь! Прячешь, да? Вы чего тут, мальчики, делаете, штаны мнете? Ты не хочешь, дорогой, выйти на люди, поухаживать за дамой, а? Не забыл еще, с какого конца к даме подходят? И вообще, народ меня к тебе подослал – без тебя праздник не в праздник, понимаешь? Так что я всего лишь делегатка. – Она засмеялась, и мне показалось, что она под хмельком. Давай, давай, Саша, и гостя своего тяни, нечего человека тут мурыжить, дай ему хотя бы мой номер посмотреть! – Она гордо выпрямилась, оказавшись вдруг довольно высокой и стройной, сказала персонально мне: – Извините, если помешала, – и исчезла, оставив своим сиянием некую рябь в глазах, а также аромат каких-то необыкновенных духов.

– А? – спросил меня Дворяницкий со всей «грузинскостью», на которую оказался способен, и с шумным сожалением вздохнул: – Какая женщина, да? Как говорится, хороша Маша, да увы… Ты ее узнал, конечно, да?

Надо сказать, в тот момент я даже не среагировал на это внезапно прорезавшееся «ты». Мы сейчас были не чиновники, не должностные лица, мы были просто два мужика, увидевших необыкновенно красивую женщину и прекрасно понимающих друг друга. При чем тут какие-то обиды?

– Н-нет, – с запинкой отозвался я. – А почему я должен был ее узнать?

– Ты что, дорогой, телевизор совсем не смотришь, да? Все работаешь? У, какие вы, прокуроры, все-таки деревянные! Это же Анаис! Теперь сообразил?

Анаис – было имя ставшей в последние два года необыкновенно знаменитой эстрадной звезды.

– Да-а, – протянул я, теперь действительно признав знаменитость. – А почему она здесь? Что она тут делает-то?

– Как – что?! – удивился еще больше Дворяницкий. – Праздник у нас сегодня. Во-первых, Новый год. Во-вторых, такой праздник, что можем себе позволить самых знаменитых артистов пригласить, понимаешь? Ну и почему людям не сделать приятное, если можно? К слову, артисты и сами очень любят у нас выступать, мы их никогда не обижаем, а даже наоборот. У нас сегодня Буйнов уже был, Олежка Газманов – ну этот, «Москва, звонят колокола» – тоже был. Его мэр очень любит, ну и мы тоже. Хазанов хотел, да не приехал, закочевряжился, ну и хрен с ним. Зато вот Настя не побрезговала, любовь наша. Ах, как поет, ласточка, как поет! Вах, какая женщина, мне б такую! Слышал такую песню, дорогой? Ну вот… Все бы отдал, жаль только, есть у нее уже… покровитель… Большой человек… Слушай, не обижай хозяина, пойдем, поужинай с нами, а? Я же вижу, тебе уже хочется! Пойдем, я тебя с Настей познакомлю. Попросим спеть «Наша служба и опасна и трудна». Хочешь? Ей-богу, споет, чтобы тебе приятное сделать. А то что ты все – работа, работа. Работа, говорят, не жид, в Израиль не убежит, хе-хе… Да не зыркай ты на меня, это не я – это народ так говорит…

– Послушайте, Александр Алексеевич, – решительно оборвал я это гипнотизирующее словоизвержение. – Давайте-ка мы решим с вами этот вопрос раз и навсегда, поскольку, я чувствую, встречаться мне с вами по долгу службы еще придется, и не однажды. Все эти ужины, неожиданные знакомства я могу себе позволять лишь тогда, когда это не имеет никакого отношения к моей служебной деятельности. Я ясно формулирую?

Он с искренним огорчением махнул рукой:

– Э, я тебе про женщину, а ты… Не хочешь, значит, со мной поужинать?

– Не могу, дарагой, – на этот раз необидно передразнил я.

– Скучные вы люди, прокуроры. Значит, от ужина отказываешься?

– Да ведь я сказал уже.

– Как говорил один мой пострадавший от вас, от прокуроров, дружок: завтрак проспали, обед прогуляли, а ужин, извини, на х… нужен… Так, что ли? Зря! Сам себя обижаешь, дорогой! – Он вдруг весело захохотал.

Я захохотал вместе с ним – так заразителен был этот смех. В сущности, он, наверно, был неплохой мужик. Но, увы, сюда-то, на территорию «Стройинвеста», я попал вовсе не в поисках симпатичных собутыльников…

– Слушайте, Александр Алексеевич, – спросил я то, что, наверно, надо было бы спросить уже давным-давно, – а все же с какой стати у вас такая разудалая гулянка, да еще с самого начала рабочего дня? Сколько имею дело с «новыми русскими», только все и слышу: работа, бизнес, конкуренция, насаждаем западный опыт деловитости… Выходит, все это туфта – поскреби вас, а там все тот же совок, да? И главное – поскрести-то надо совсем чуть-чуть…

Дворяницкий немного даже обиделся:

– Ты не прав, дорогой. Мы, между прочим, деловые люди – не хуже всяких этих иностранцев… Просто у нас сегодня повод очень сильный. Понимаешь? У нас такой повод – как в лотерею миллион выиграть. Вот какой повод!

Я не очень ему поверил, и главным образом потому, что совсем недавно работал с одной сбытовой компанией (она проходила чуть ли не в полном составе по громкому делу) и выяснил, что там до двенадцати часов дня все что-то делали, а после двенадцати дружно, всем коллективом, отмечали результаты утренних трудов. Ребята откровенно воровали с помощью фальшивых платежек и липовых счетов, а считали себя удачливыми бизнесменами, людьми богатыми и всемогущими. Что-то очень похожее чудилось мне и здесь, в «Стройинвесте». Говорилось о больших делах и каком-то большом успехе, а выглядело все вокруг как-то очень уж опереточно…

Но Дворяницкий, заметив откровенное недоверие на моем лице, вспыхнул с чисто кавказским темпераментом:

– Вах! Не верит! Я это только к тому, что людям верить надо, понимаешь? Получили мы сегодня подряд на строительство Лефортовского туннеля, можешь ты это понять, дорогой? Утром сегодня московское правительство дало добро, понимаешь? Этот подряд – это же как стройка века, понимаешь? Ничего ты не понимаешь!… Неужели никогда не слышал: строить туннель – не строить туннель, спасем памятники Немецкой слободы – не спасем памятники этой гребаной слободы… Неужели не слышал? Еще двадцать лет назад крики начались, а теперь – все! Про гребаную слободу извини, конечно, это я так, в сердцах. Не обращай внимания. У нас вся документация готова – как спасти каждое дерево в дворцовом парке, как укрепить фундамент госпиталя, как сохранить гидрологическое равновесие… Аварийные карманы в туннеле малы – пожалуйста, вот проектное дополнение; как расширить, увеличить количество вентиляционных шахт – пожалуйста! А нам то дадут контракт, то опять отнимут, то дадут добро на стройку, то опять ее запретят. Люди, знаешь, триста миллионов марок выложили за германский щит, чтобы этот туннель прорыть и ни один памятник не задеть, а нам снова: проект заморожен! Нет, ты представь себе наше положение: триста миллионов немецких марок – и псу под хвост… Ну а теперь вот все решилось, дорогой, так почему же нам не отпраздновать это событие с настоящим размахом?! А ты бокал шампанского поднять отказываешься! Между прочим, «Дом Периньон», чумовые деньги плачены!

Этот монолог в общем-то и произвел, и не произвел на меня впечатления. Все-таки мне сейчас, что «Периньон», что «Арбатское» – все едино. И те же триста миллионов марок – сумма, конечно, огромная, но только мне опять же сейчас все равно, что сто рублей, что миллион долларов, что триста миллионов марок, – ну не действовала на меня магия чисел или, точнее, магия богатства, и все тут.

– Ну и? – спросил я, желая услышать завершение этого страстного монолога, узнать, из-за чего был весь этот фейерверк.

– Что – ну и, что – ну и?! – изумился Александр Алексеевич. – Ты что, действительно не понимаешь, да? Да ты напрягись, ты только представь себе, какой это контракт, если люди триста миллионов марок, то бишь почти сто тридцать миллионов долларов, просто так, за одну мечту, взяли да выложили?! Это, дорогой, такой контракт, дети наших детей будут за его счет вкусно кушать и нам спасибо говорить! А ты все спрашиваешь, что за праздник!

Вот теперь я все понял однозначно: контора праздновала заключение чрезвычайно выгодного контракта, который до сегодняшнего дня почему-то срывался. А почему бы мне, в порядке гипотезы конечно, не рассмотреть такое предположение: пока Топуридзе был жив-здоров – контракт не шел. Стоило его устранить – и вот он, праздник на улице «Стройинвеста». А почему, собственно, и нет?… Да, пожалуй, насчет денег это я зря. Ну насчет того что мне все равно. Такая сумма – сто тридцать миллионов – вряд ли могла пройти мимо Топуридзе, ведь он же курирует всю инвестиционную политику на московских стройках, а не кто-нибудь другой! И тут меня осенило: каким-то ведь, пусть и совсем пока косвенным, образом контора связана с событиями, сопутствовавшими покушению на Топуридзе? Связана. А ну-ка давай прикинем, что в этом случае мне надо срочно проверить…