Елена Арсеньева - Повелитель разбитых сердец Страница 36

Итак, в Мулен, в Мулен, в Мулен! Это место в семье Брюн – символ полной безопасности. Правда, Лера кое-что писала мне о приключениях, которые в прошлом году разыгрались в этом самом Мулен-он-Тоннеруа, однако родители Николь то ли не знают о них, то ли не считают нужным придавать им значение, чтобы не разрушился некий идеальный образ старого родового гнезда, куда птицы из семейства Брюн могут прилететь когда угодно – и укрыться от любой непогоды.

Почему-то ни мне, ни кому-то из семейства Брюн не приходит в голову, что чем драпать в Бургундию, в Мулен, гораздо проще отвезти меня в аэропорт, чтобы я успела на первый утренний рейс Париж – Франкфурт, а потом Франкфурт – Нижний. Улететь в Россию, вернуться домой – что может быть проще и безопаснее?

Ничего. В том смысле, что ничего такого не пришло в голову ни родителям Николь, ни ей самой, ни, что вовсе уж странно, мне. Думаю, это можно объяснить только тем, что мы все еще находились отчасти под «газом», то есть действие дальнобойного оружия мадам Брюн еще не иссякло. Ну и…

Ну и так получилось, что мы с Николь провели практически бессонную ночь, а рано утром выехали в Мулен, куда и прибыли, на радость всем соседям, спустя четыре часа от начала путешествия.

4 октября 1919 года, Петроград. Из дневника Татьяны Лазаревой

Нынче у меня была очень странная встреча. Вообще говоря, словами «странный» и «удивительный» мой дневник в последнее время так и пестрит. Но нынешняя встреча была как награда за все мои страдания, за неизбывный страх о судьбе брата – встреча, дающая надежду!

Впрочем, по порядку. Сегодня пятница, и я, как всегда, притащилась со своим жалким узелочком в Предварилку. Бросив взгляд на окошечко, ведущее во двор, я увидела возле него какую-то старушку в черном платке, закрывавшем ее до самых пят, и сердце больно защемило: вспомнилась Анастасия Николаевна, бедная Ася… Надо бы мне еще раз сходить на Сергиевскую. Вдруг появились какие-то новости о ее судьбе? Вдруг она сама воротилась домой?

Как обычно, я просмотрела списки, увидела прочерк напротив имени Кости, мысленно возблагодарила господа нашего и Пресвятую Богородицу за этот прочерк. Потом отдала в приемную узелок с передачей и не ушла сразу лишь потому, что заслушалась дивным диалогом, который вели меж собой пышная блондинка, сидящая по ту сторону окошечка, через которое выдают справки (все советские барышни похожи меж собой, словно высижены в одном гнезде: непременно артистическая прическа, декольте, подведенные глаза, накрашенные губы), и стоящий за ее спиной матрос в тельняшке. Ничего более мне не видно, слышен только бархатный, вальяжный альт матроса, которому вторит разбитное сопрано барышни:

– Здорово вчера коньячку дернули!

– Да вы что?

– А вот в карты мне чертовски не везло. Профукался, черт возьми.

– Бедненький!

– Кому в карты не везет, везет в любви! – изрекает альт и кладет унизанные перстнями пальцы на сдобное плечико блондинки.

– Да что вы? Не слыхала! – парирует она и холеной ручкой с накрашенными ноготками передает в окошечко какое-то извещение для немолодой угрюмой женщины. Может быть, там написано «сообщат на квартиру»… Затем блондинка поворачивается к тельняшке, и они возобновляют свою салонную болтовню.

Я слушаю и думаю: ну не смешно ли, что этот плебс, свергнув «старое», «бывшее», наивысшее удовольствие для себя находит именно в том, чтобы следовать именно привычкам «бывших»! Коньячок, картишки, флирт… Кстати, это типичная картина. Дуняша (вездесущая Дуняша!) рассказывала про какого-то артельщика, который теперь раздает пайки и разусился (на ее лексиконе это означает заважничал, заспесивился) – страсть. Прежнюю жену он бросил, в содкомы к нему пошла какая-то литературная дама, известная тем, что издала в свое время один или два душещипательных романца. После службы он ходит с ней по лавкам, скупает столовое серебро – и чтоб обязательно с вензелем, с короной. «Не имеете полного права на корону – это для князьев и графьев!» – сказал ему какой-то дерзкий приказчик. «Ну, – говорит артельщик, – эка штука – князем родиться! Это и самый последний дурак сможет! А ты вот сам в князья выйди…»

Похоже, блондинка и ее матросик убеждены, что они уже вышли в князья !

Мне надоедает слушать ту чушь, которую они несут, я поворачиваюсь, чтобы уйти, и вдруг слышу за спиной бестелесный шепоток:

– Извините, барышня, не вы ль Татьяна Сергеевна Лазарева будете?

Оборачиваюсь и вижу невысокого молодого человека с печальным испитым личиком. У него светло-голубые глаза, окруженные темными тенями, бледные губы, белокурые вьющиеся волосы. Он отдаленно напоминает модного поэта Сергея Есенина, однако это изможденное, блеклое, словно бы вылинявшее подобие.

– Да, я Татьяна Лазарева.

– А коли так, то привет вам от Константина Сергеевича, – бормочет незнакомец, кидая округ опасливые взгляды.

– Какого еще Константина Серге..? – изрекаю я недоуменно, однако обрываю себя на полуслове. Господи! Да для меня существует только один на всем белом свете Константин Сергеевич, и это мой младший брат Костя!

Видимо, на моем лице выражается такая радость, что незнакомец пугается: а вдруг я сейчас заору или кинусь к нему на шею? – и поспешно прикладывает палец к губам:

– Тише, ради бога! Давайте-ка лучше на крылечко выйдем!

Бегу вслед за ним.

– Ради бога! Что вы знаете о Косте? Вы видели его? Где?

– Вестимо где, – ворчливо отвечает незнакомец. – В тюрьме. Мы в одной камере содержались. Не то что нагляделись друг на друга до тошноты, а, можно сказать, родными сделались. Все, все про вас знаю. Меня выпустили, а вот Константина что-то держат. Еще ладно, что не свезли вместе с прочими в лес да не расстреляли на краю ямы при свете автомобильных фар…

Оказавшись наедине со мной, бледный юноша враз изменился. Какой уж там Есенин! Тот хоть и хулиган, но обворожительный хулиган. А этот… У него невнятный, торопливый голос, бегающие глаза и подрагивающие руки. Сейчас он напоминает мне посланца с того света. Такое ощущение, что он только что выбрался из той самой ямы в лесу, куда в любую минуту могут сбросить моего младшего брата, моего единственного брата… при свете автомобильных фар.

Меня начинает знобить, да так, что зуб на зуб не попадает. В глазах все смеркается, слуха едва достигает недовольный голос:

– Ну, барышня, когда вы чувствий собрались решиться, так надо было меня раньше упредить! Может, одумаетесь? Может, выслушаете, как братца своего от смерти избавить?

Я чувствую себя так, будто бреду по горло в воде, а она сплошь покрыта водорослями. Саргассово море, по которому не могут проплыть корабли, скованные водорослями, – вот что оно такое, мое подступающее беспамятство. Невероятным усилием воли, словно рывком, вырываюсь из вязкой пелены:

– Извините. Все прошло. Говорите, я вас внимательно слушаю.

– То-то же, – бормочет он, озирая меня с неудовольствием. – Там, понимаешь, брательник загибается, а она… ишь, чего надумала: в омморок падаться! Он-то на помощь надеется, страдалец, а она…

– Со мной все в порядке, – говорю как можно более внушительно. – Что просил передать Костя? Чем я могу помочь, что нужно сделать?

– А ты меня спроси, как Иван Фролов из камеры вышел? – вдруг предлагает мне Костин сокамерник.

– А кто такой Иван Фролов? – таращу я глаза, совершенно не удивляясь его мгновенному переходу на «ты». Удивляться следовало, что он сначала меня на «вы» звал, нынче это совсем не в моде! – Я не знаю никакого Ивана Фролова…

– Ну и дуры вы, бабы! – ахает мой собеседник. – Кто Иван Фролов, главное! Кто ж больше, как не я? Имя мое такое – Иван Фролов. Твоего брательника, стало, Константин Лазарев зовут, а меня – Иван Фролов.

Смотрю в его бледно-голубые глаза и, призвав на помощь остатки самообладания, произношу сквозь зубы:

– Ну и как же Иван Фролов вышел на волю?

И юноша вот что мне рассказывает, то и дело прерываясь и принимаясь испуганно озираться.

Оказывается, в Предварилку Иван Фролов попал случайно. Сам он извозчик, который был нанят каким-то человеком. Тот велел ему приехать в указанное время по указанному адресу, а приехав, зайти в дом и забрать багаж. Фролов прибыл, как уговорились, вовремя, в дом вошел… и обнаружил на полу труп того самого человека, который его нанял. Кинулся вон, однако ни лошади, ни возка своего не нашел. Угнали какие-то злые люди! А тут нагрянула милиция. И Фролова едва не приговорили скорым революционным судом к расстрелу прямо на месте, потому что убитый оказался каким-то если не комиссаром, то его подручным. Как ни надсаживался Фролов, как ни пытался доказать, что он извозчик, никто его не желал слушать. И это понятно: возка и лошади-то нет! Потом суровая матросня смилостивилась, стрелять его не стала. Отвели его в Предварилку: то ли за убийство, то ли за соучастие, он хорошенько не понял. А надо сказать, что есть у Фролова в Питере старший брат. Спекулянт, но очень умный человек: продукты меняет только на золото и бриллианты. Фролов у него как сын, брат его очень любит и положил себе непременно младшего спасти. Кто-то сказал ему, что один из помощников страшного Рончевского, следователя Предварилки, имеет на своего начальника некоторое влияние и может за хорошую мзду оказать на него воздействие. Брат Фролова сыскал к нему подходец – и осмелился предложить взятку продуктами и мануфактурой. Помощник вежливо его выслушал и покачал головой: он-де берет только брильянтами, что и понятно: человеческая жизнь – штука драгоценная! Пришлось любящему брату тряхнуть запасцы. Новым приношением помощник Рончевского остался весьма доволен и посулил Ивана освободить. Что он и сделал, а напоследок ухитрился шепнуть Фролову, что готов оказать подобную услугу кому угодно, чья родня не станет скупиться. Иван сообщил это первому попавшемуся сокамернику – Косте Лазареву, а потом пришли конвоиры и чуть не взашей вытолкали его на свободу. Костя только и успел, что крикнул Ивану: «Разыщи мою сестру!»