Татьяна Устинова - Один день, одна ночь Страница 37

– Точно! И поедем по побережью до самого Лос-Анджелеса! И у меня будет такая красивая шляпа! А там, знаете, можно очень быстро пожениться. За пять минут.

– Где... пожениться?

– В Лос-Анджелесе, конечно!

– Это вам Петечка сказал?

– Ну да! А что тут такого? Даже романтично! А настоящая свадьба потом! И вообще Анатоль гражданин мира, – выговорила она с гордостью. – И очень интересный человек.

– Он сделал вам предложение прямо в Рио-де-Жанейро?

– Да нет, в Москве, конечно! В Рио мы только познакомились! Но я все равно не стану здесь жить, в этом свинюшнике! – Она фыркнула. – Тут одна приличная комната и есть – вот эта. – И Аннет стаканом обвела вокруг. – А все остальные вы видели? Нет, вы видели?! Он сказал, что это дедушкин дом и тра-ла-ла, а какое мне дело до дедушки? Мало ли!.. Нет, мы будем жить на Николиной Горе. Там продается пара участков, я уже посмотрела. Дороговато, конечно, но какое это имеет значение!

– Разумеется, никакого.

– Господи, ведь живем один раз, правда?..

– Правда.

– И еще мы будем часто-часто летать в Рио! На океан! Там же дворцы настоящие! И мы будем в них жить!

– Дворцы в Рио – это недешево, должно быть.

– Ах, какая разница! Там на все хватит.

Алекс поставил стакан на стойку. Лед в нем почти растаял.

– Где там? – уточнил он осторожно. – В Рио?

– Ну да! – весело согласилась Аннет. – Конечно.

И тут с улицы закричали:

– Настя! Настя, выходи!

Аннет изменилась в лице, вскрикнула и перебежала за стойку, как будто спряталась. И даже присела. И даже побледнела, наведенные брови стали еще темнее.

– Какая Настя? – пробормотали перламутровые губы. – Нет здесь никакой Насти!

– Настя!! – проорали с улицы.

– Я скажу, что Насти нет, – сказал Алекс.

Ему показалось, что Аннет его даже не услышала.

Он быстро пошел в сторону распахнутых дверей, из которых несло ровным теплом, миновал террасу и оказался на широком, как палуба теплохода, крыльце.

Он ничего не успел увидеть.

Как будто взрыв ударил перед глазами, распоротый воздух хлестнул по лицу. Он не почувствовал никакой боли, только удивление от того, что больше не может жить. Просто нечем стало дышать.

Он еще успел подумать: до третьего акта мы не дотянули.

И совсем напоследок: неужели я настоящий и действительно смерть придет?..

Четыре года назад

– Вот так-то, – сказала писательница Поливанова и подперла рукой румяную кустодиевскую щеку.

Анна Иосифовна, генеральный директор издательства «Алфавит», говаривала, что Манины щеки «как наливные яблочки», всерьез думая, что это комплимент.

Маня ненавидела и комплимент, и свои щеки.

Екатерина Митрофанова посмотрела на нее с огорчением, а потом перевела взгляд на свои манжеты. Что-то показалось ей несовершенным, и она выровняла их, вытащив равное количество белоснежной ткани из-под коричневой шерсти ефрейторского жакета. Вот так правильно и красиво, словно по линеечке отмерено.

– Кать, ты понимаешь, он со мной... дружит! Он все время говорит, что я очень хороший друг и что бы он без меня делал! Но это какая-то чепуха!

Митрофанова помолчала, вздохнула:

– Ну... почему чепуха? Может, и не чепуха. Рано или поздно, наверное, все изменится...

– Кать, ну что ты говоришь? Вот ты сама слышишь, что говоришь?! Что изменится?! Как изменится? Он неожиданно поймет, что я девушка его мечты, что ли?!

Н-да. Пожалуй, не поймет. Раз до сих пор не понял.

Впрочем, еще ни одна особь мужского пола так и не поняла, что Поливанова или Митрофанова девушки мечты, хотя обеим уже почти по тридцать.

Митрофановой нравился Вадим Веселовский, недавно пришедший на работу в издательство, но он еще пока только осматривался, приглядывался и никаких решительных шагов, по крайней мере, в этом, довольно зыбком, направлении не предпринимал. В том, что он ей нравится, Митрофанова никому не признавалась, ибо была скрытной, в отличие от Поливановой, которую в издательстве за глаза называли «душа Тряпичкин»: она то и дело с кем-нибудь «делилась переживаниями».

В последнее время переживаний прибавилось.

Митрофанова всегда подозревала, что писательница Поливанова потому и мчится к ней со своими «переживаниями», что непривычна к одиночеству. Вернее, никак не может себя приучить.

Катя не знала поливановскую семью, родителей не застала, но подозревала, что все были дружны и счастливы друг с другом, и Маня чувствовала себя защищенной и благополучной, как за крепостной стеной.

Девочка из хорошей семьи, вот как это называется.

Должно быть, были и кавалеры, и страдания, и безответная любовь, а может, и не было ничего такого, зато всегда мама и папа находились рядом, только дверь открыть в соседнюю комнату!.. Еще и бабушка была, которую Маня обожала и с которой секретничала, и поэтому всяческие мелкие катастрофы, вроде очередного кавалера, внезапно ее бросившего, проносились мимо, как буран за окном. Вроде и стены сотрясаются от непогоды, и домик содрогается под напором северного ветра, и трещат оконные рамы, и в стекла бьет метель, но мы же здесь, внутри!.. Весело трещит огонь в очаге, закипает кофе в медном кофейнике, горит свеча над толстой книгой – вон сколько интересного впереди! Ничего, переживем, держись, девочка!..

В одночасье никого не стало.

Катя никогда не разузнавала подробностей, ей становилось слишком страшно и жалко Маню, но знала, что был самолет из Тбилиси, на котором все и летели. Там, в Тбилиси, праздновали юбилей старинного друга семьи, который работал когда-то с дедом, бабушку обожал, Манину маму крошкой качал, как водится, на колене, а потом и Маню качал и привозил из Грузии какие-то невиданные гранаты, помидоры и яблоки.

Самолет упал сразу после взлета.

Никого не стало.

Мария Поливанова начала писать романы и превратилась в Марину Покровскую, но к одиночеству не привыкла. Должно быть, так и не поняла, что оно теперь будет всегда.

Крепостные стены рухнули, огонь в очаге потух, оставив только кучку остывшей серой золы. Укрыться от непогоды стало негде.

Нужно спасаться: строить на ветру шалаш, и хотя в нем будет холодно и неуютно, все же лучше, чем на улице, или копать землянку, и хотя в ней будет темно и сыро, все же есть надежда, что не замерзнешь, а Маня ничего этого делать не умела.

Ей все мерещилось: еще чуть-чуть, и появится человек, которому она станет так же важна и нужна, как была важна тем, ушедшим, и он будет слушать ее, жалеть, прощать, варить кофе в медном кофейнике в непогоду!.. Вместе они восстановят крепостные стены, укроются за ними, и он будет говорить ей: «Собака моя, собака!»

Так говорят только самым близким, самым любимым, самым... главным. Которым уж точно нельзя сказать «лапуля», или «зайка», или «олененок», от которых нельзя отделаться пошлым и привычным сюсюканьем. Самые близкие точно знают разницу между «солнышком» и... «собакой»!

Маня не догадывалась или не хотела догадываться, что человек, который станет говорить: «Собака!» – это почти несбыточно.

Так не бывает или бывает очень редко. Один шанс на миллион.

Нет, возможно, найдется некто, вполне заинтересованный в прадедушкиных просторах на Покровке, в Маниных гонорарах и положении, но ведь это все... не то. Какая там «собака» и крепостные стены!..

Артем Гудков, взятый на работу в пресс-службу, неожиданно показался ей своим.

«Наш человек», так когда-то говорил ее отец о своих аспирантах, и это была высшая похвала.

И все вроде стало получаться, и Маня сгоряча написала подряд два романа – и неплохих романа, Анна Иосифовна хвалила, и Митрофанова хвалила! И еще Маня сделала новую стрижку, про которую Вадим Веселовский с восхищением сказал: «Голливуд!» И даже записалась в спортзал, чтоб стать наконец фотомоделью и прелестью.

Была весна, и жизнь была прекрасна, и Маня писала третий роман и даже стыдливо строила планы, как они с Артемом слетают в Париж или в Рим и как там все будет именно этой весной. Ну... когда все состоится.

Она не то чтобы искренне верила, она точно знала, что все состоится!..

В один прекрасный день они договорились встретиться, он пригласил ее в кафе. Они уже ходили в кафе и разговаривали, разговаривали, все никак не могли наговориться. Артем получил недавно какую-то серьезную журналистскую премию, и Маня им очень гордилась, а он собой не очень и все время объяснял ей, почему.

Она собиралась в кафе, вымыла голову и уложила свежепостриженные волосы, и надушилась не только там, где можно, но и там, где нельзя, – а вдруг?.. Вдруг именно сегодня?..

Собака моя, собака.

Тут он позвонил, минут двадцать ей оставалось до выхода из дому, и сказал, что «у них никогда и ничего не будет». Лучше им сегодня не встречаться.

Маня, натягивавшая джинсы, села на пол, почти упала.

И спросила: почему?

Артем сказал, что просто ничего не выйдет. Он любит другого человека. Уже давно. И Маню он вовсе не хочет. Он собирался просто и честно с ней дружить, а получается какая-то ерунда. Получается вроде любовь, а никакой любви быть не может, потому что он любит другую.