Алан Брэдли - Копчёная селёдка без горчицы Страница 37

Я больше не могла сдерживаться. Со скрипом отодвинула стул, пробормотала какие-то извинения и выбежала. К тому времени, как я оказалась в вестибюле, слезы хлынули, как дождь по черно-белой плитке пола.

Я бросилась на кровать и спрятала лицо в подушках.

Почему месть так остро ранит? Бессмыслица какая-то. Это неправильно. Месть должна быть сладкой — как и победа!

Распластавшись на постели, я услышала безошибочно узнаваемое шарканье кожаных подошв отца в коридоре.

Не могу поверить своим ушам. Отец в восточном крыле? Первый раз с тех пор, как я переехала сюда, он ступил в эту часть здания.

Отец медленно вошел в комнату, подволакивая ноги, и я услышала, что он остановился. Секунду спустя кровать слегка прогнулась под его весом, когда он сел рядом со мной.

Я продолжала вжимать лицо в подушки.

После того, что показалось вечностью, я почувствовала его руку на моей голове — но только на миг.

Он не гладил меня по волосам, не говорил, и я рада, что он этого не делал. Его молчание избавило нас обоих от замешательства и незнания, что сказать.

И потом он ушел, так же тихо, как пришел.

И я уснула.

Утром мир показался мне другим.

Я насвистывала в ванной. И даже вспомнила, что надо потереть мочалкой локти.

Ночью мне пришло в голову, кажется, во сне, что я должна извиниться перед Фели. Так вот просто.

Во-первых, это ее обезоружит. Во-вторых, впечатлит отца, если Фели рассказала ему, что я наделала. И наконец, мой приз — теплое чувство самодовольства от того, что поступила честно.

Кроме того, если я сыграю правильно, я также смогу выжать из Фели сведения о Ванетте Хейрвуд. Конечно, я не стану рассказывать об утраченном портрете Харриет.

Идеальное решение.

Нет ничего прекраснее звука пианино в соседней комнате. Небольшая дистанция придает инструменту сердце — по крайней мере, на мой чувствительный слух.

Пока я стояла у дверей в гостиную, Фели упражнялась в чем-то из Рамо — «Дикари», кажется. Иногда эта пьеса заставляла меня думать о залитой лунным светом лесной опушке, может быть, об Изгородях, где племя дикарей безумно отплясывает в кругу — намного более приятная вещь, подумала я, чем вялая нуднятина на аналогичную тему у Бетховена.

Я выпрямила спину и расправила плечи. Фели вечно говорит, чтобы я выпрямилась, и я подумала, что ей будет приятно видеть, что я помню об этом.

В тот миг, как я открыла дверь, музыка прекратилась, и Фели подняла взгляд от клавиатуры. Она училась играть без очков и сейчас как раз была без них.

Я не могла не обратить внимание, как она красива.

Ее глаза, которые, как я ожидала, должны были напоминать угольные шахты, сияли холодным голубым блеском в утреннем свете. Все равно как если бы отец изучал меня ледяным взглядом.

— Да? — произнесла она.

— Я… я пришла извиниться, Фели, — объявила я.

— Ну так делай это.

— Я только что это сделала, Фели!

— Нет, не сделала. Ты констатировала факт. Ты сказала, что пришла извиниться. Можешь приступать.

Похоже, это будет более унизительно, чем я полагала.

— Извини, — сказала я, — за то, что я написала на твоем зеркале.

— Да?

Я сглотнула и продолжила:

— Это была плохая и неразумная выходка.

— Это уж точно, ты, гнусная гусеница.

Она поднялась с табурета и подошла ко мне — с угрожающим видом, подумала я. Я чуть-чуть отступила.

— Разумеется, я сразу поняла, что это твоих рук дело. Второзаконие? Проказа египетская? Почечуй? Короста и чесотка? От этого за милю разило Флавией де Люс. Ты с тем же успехом могла подписаться, как художник на картине.

— Это неправда, Фели. Ты была в шоке, я видела круги у тебя под глазами за обедом!

Фели откинула голову назад и расхохоталась.

— Косметика! — похвасталась она. — Французский мел! В эту игру могут играть двое, ты, глупая ослица. Чуть-чуть талька и щепотка пепла из камина. Я полдня провозилась, чтобы получить нужный оттенок. Ты бы видела свое лицо! Даффи сказала, что чуть не оконфузилась, пытаясь сдержать смех!

Мое лицо запылало.

— Верно, Дафф?

Из-за моей спины раздался смешок, и я резко повернулась, увидев, что в дверь входит Даффи, блокируя мне путь к побегу.

— «Это была глупая и неразумная выходка», — передразнила она меня скрипучим фальцетом.

Она подслушивала мои извинения из коридора!

Но теперь, вместо того чтобы с яростью наброситься на нее, как я могла бы поступить еще вчера, я собрала остатки внутренней силы и атаковала ее новым, неиспытанным оружием: чистым, холодным спокойствием.

— Кто такая Хильда Мюир? — спросила я, и Даффи застыла, как изображение на фотокарточке.

Обращение к высшему знанию. Сработало!

Смиренно придя к одной сестре и сохранив самообладание с другой, я за несколько минут получила не одно, а целых два новых оружия.

— Что?

— Хильда Мюир. Она имеет какое-то отношение к Изгородям.

«Хильда Мюир», — сказала Фенелла, когда мы первый раз наткнулись на рыжего мальчишку Булла в Канаве. «Хильда Мюир, — повторила она, когда я принесла к фургону ветки бузины. — Теперь мы все умрем!»

— Кто такая Хильда Мюир? — снова спросила я своим новым, раздражающе спокойным тоном.

— Хильда Мюир? Изгороди? Ты, наверное, имеешь в виду хильдемоера. Это не человек, дурища. Это дух бузиновых веток. Он приходит наказать людей, которые срубают его ветки, не спросив разрешения. Ты не срезала ветки бузины, нет? — Раздался еще один смешок.

Даффи, должно быть, заметила, какое впечатление произвели на меня ее слова.

— Очень надеюсь, что нет. Они иногда втыкают ветки в могилу, чтобы указать, счастлив ли человек в загробном мире. Если бузина растет, все в порядке. Если нет…

В загробном мире? — подумала я. Порслин ведь видела, как полиция выкопала тело ребенка в том самом месте или рядом, где я рвала бузину для костра.

— Хильдемоер — это эльф, — продолжила Даффи. — Помнишь, мы тебе рассказывали про эльфов? Ради бога, Флавия, это было пару дней назад. Эльфы — это те ужасные создания, которые украли бесценное дитя Харриет и оставили тебя вместо него.

Мой разум превращался в ад. Гнев вздымался, словно Красное море после прохода иудеев.

— Надеюсь, ты не срезала ветки бузины с чьей-то могилы, — добавила она. — Потому что если да…

— Спасибо, Даффи, — перебила я. — Ты очень помогла.

Не говоря больше ни слова, я протиснулась мимо нее и вышла из гостиной.

Насмешливый хохот моих дорогих сестриц все еще звенел у меня в ушах, отражаясь эхом, когда я бежала по коридору.

20

В лаборатории я заперла дверь и подождала, куда устремятся мои руки.

Я всегда так делаю. Если расслабиться и не слишком напрягать мозг, великий бог химии сам поведет меня.

Через некоторое время, не знаю почему, я потянулась за тремя бутылочками и поставила их на лабораторный стол.

Воспользовавшись пипеткой, я отмерила пол-унции прозрачной жидкости из первой бутылочки в градуированную мензурку. Из второй отмерила три унции другой жидкости в маленькую колбу. Соединив вещества с несколькими унциями дистиллированной воды, я зачарованно следила, как прямо на моих глазах жидкость приобрела красноватый оттенок.

Presto chango![52] Aqua regia… В переводе с латыни — королевская вода.[53]

Древние алхимики дали ей это название, потому что она может растворять золото, которое они считали королем металлов.

Должна признаться, что производство этого вещества никогда не перестает волновать меня.

На самом деле королевская вода не красная, а скорее гранатового оттенка, если я правильно помню. Да, гранаты, именно.

Я однажды видела эти экзотические фрукты в окне магазина на центральной улице. Мистер Хьюз, зеленщик, завез их на пробу, но они пролежали в витрине до тех пор, пока не почернели и не съежились, словно сгнившие грибы-дождевики.

«Бишоп-Лейси еще не готов для гранатов, — сказал он миссис Мюллет. — Мы их не заслуживаем».

Я всегда восхищалась, как три прозрачные жидкости — азотная кислота, соляная кислота и вода — соединяясь, словно по волшебству, образуют цвет, и не просто цвет, а оттенок пламенеющего заката.

Кружащиеся оттенки оранжевого в пробирке идеально иллюстрировали мысли, вертевшиеся у меня в мозгу.

Все так чертовски запутано: нападение на Фенеллу, ужасная смерть Бруки Хейрвуда, внезапное появление и такое же внезапное исчезновение Порслин, каминные шпаги Харриет, оказавшиеся не в одном, а в трех разных местах, странная антикварная лавка противных Петтибоунов, мисс Маунтджой и хромцы, давно утраченный портрет Харриет кисти Ванетты Хейрвуд и над этим всем, словно грохот заевшей трубы органа, постоянный низкий фон надвигающегося отцовского банкротства.