Дик Фрэнсис - Миллионы Стрэттон-парка Страница 37

— Полковник ничего не делает, не посоветовавшись с вами. — Глаза у него блестели, как и у Ребекки, и я подумал, не носит ли он линзы. — А этот огромный человек, его люди устанавливают палатки, он спрашивает полковника, что делать, а потом они идут к вам и спрашивают вас, а то и вообще он и вовсе не обращается к полковнику и прямо спрашивает вас. Вы ведь намного моложе их, но что бы вы ни сказали, они тут же выполняют. Я уже много часов сижу и наблюдаю, и меня это все больше и больше злит, так что не говорите мне, будто я говорю о том, чего не знаю. У нас никто не хочет, чтобы вы были здесь… и вообще, кто вы такой, что так много на себя берете?

Я сухо произнес:

— Строитель.

— И с какой стати какому-то строителю распоряжаться на нашем ипподроме?

— Ну, в таком случае напомню, что я еще и держатель акций. Частичный владелец.

— А, идите вы! Я Стрэттон.

— Вот незадача, — только и сказал я.

Он был оскорблен до глубины души. В голосе у него добавилось по меньшей мере две октавы, губы мстительно скривились, и он почти закричал:

— Ваша мамаша не имела права на эти акции. Вместо этого Киту нужно было вздуть ее хорошенько. И Джек говорит, Кит так и сделал с вами вчера, только еще мало, вы продолжаете совать свое рыло в наши дела, и если вы думаете выжать из нас деньги, то смотрите не лопните от натуги.

Сбивчивая речь только подчеркивала охватившую его злобу. Что касается меня, то последний комок грязи, брошенный в меня очередным Стрэттоном, переполнил мою чашу терпения, и во мне проснулась жестокость, о которой я даже не подозревал. Намеренно стараясь сделать ему больно, я сказал:

— Ну а ты-то, ты, в собственной семье, ты — ноль без палочки. С тобой не считаются. Даже не смотрят на тебя. Что же ты такое выкинул?

Он быстро вскинул вверх руки, сжал кулаки и угрожающе двинулся ко мне. Я выпрямился и вовсе не выглядел (как я надеялся) человеком, которого достаточно толкнуть, чтобы он упал, каким я на самом деле был, и, несмотря на опасность нападения, что было очень вероятным, если учесть разгоряченность противника, бросил ему в лицо дерзкую колкость:

— Наверное, вбухали целое состояние, чтобы ты гулял на свободе, а не сидел за решеткой.

Он завопил:

— Заткнитесь! Заткнитесь! Я пожалуюсь тете Марджори.

Его кулак чуть было не угодил мне в подбородок.

— Пожалуйста, пожалуйста, — подначивал я.

Хоть я и пытался взять себя в руки, вернуть самообладание, но даже для моих собственных ушей то, что я сказал, прозвучало грубо и обидно.

— Какой же ты дурак, Форсайт, да еще наверняка мошенник. Марджори и без того уже презирает тебя, а ты еще хочешь, чтобы она вытирала твои сопли. А видел бы ты, какая у тебя от ненависти сделалась рожа, милю дул бы отсюда и спрятался, чтобы никто не видел.

Моя по-детски незатейливая насмешка совсем доконала его. По-видимому, он был очень высокого мнения о своей внешности. С лица у него сползла презрительная злобная гримаса, губы разжались, обнажив зубы, нездоровая желтоватая кожа порозовела.

— Ах ты, дерьмо! — От пережитых только что унижений его била дрожь. Кулаки разжались и безвольно упали. За какие-то несколько секунд он превратился в жалкую фигуру, одни слова и поза, никакой воли.

Мне вдруг стало стыдно. «Молодец, — подумал я, — ударил из пушки по самому ничтожному из Стрэттонов. Где были твои храбрые слова вчера, когда ты стоял перед Китом?»

— Меня лучше иметь в союзниках, чем в числе врагов, — сказал я, остывая. — Может, поговорим?

Совсем потерянный, он теперь еще и смутился, сделался мягче, пожалуй, был вполне в состоянии, чтобы ответить на несколько вопросов.

Я начал:

— Это Кит сказал тебе, что я приехал сюда, чтобы выжать из вас деньги?

— А кто же еще, — безвольно кивнул он. — А с какой еще другой стати вам сюда было приезжать?

Я не сказал: «Потому что твой дед дал денег на мое образование». Я не сказал: «Может быть, чтобы отомстить за свою мать». Меня занимало другое:

— Он сказал это до или после того, как взорвались трибуны?

— Что?

Я не стал повторять вопрос. Помолчав с угрюмым видом, он наконец промямлил:

— Я думаю, после.

— Когда точно?

— В пятницу. Позавчера. Во второй половине дня. Многие из нас приехали сюда, когда услышали о взрыве. Вас уже увезли в больницу. Кит сказал, что вы распишете свои царапины как страшные раны.

— И вы, естественно, поверили?

— Конечно.

— Все до одного?

Он пожал плечами.

— Конрад считал, что нужно приготовиться откупиться от вас, а Кит бесновался, мол, мы не можем себе этого позволить, особенно после… — Он вдруг замолчал и еще больше смутился.

— Особенно после чего? — спросил я.

Он жалко затряс головой.

— Особенно после того, — догадался я, — как они вылетели в трубу, вытаскивая тебя из беды?

— Я не слушаю, — промолвил он и по-детски закрыл уши ладонями. — Замолчите.

Ему двадцать с чем-то, подумал я. Неумный, неработающий, да еще, по всей видимости, нелюбимый. К тому же — и главное — опозоривший фамилию. Откупаться от людей сделалось обычным для Стрэттонов, но, судя по тому, как к нему относились другие во время собрания Совета в среду, он обошелся им слишком дорого. Если у них и были родственные чувства к нему раньше, то к нашему собранию от них не осталось и следа, одна только неприязнь.

Внутри этой семьи действовала своя система наказаний — я видел, что она есть, но, что это конкретно, не догадывался. Прегрешение Форсайта было для них, вероятно, не столь важно само по себе, сколько потому, что они заплатили за него дорогой ценой. Они приобрели над ним власть взамен своей помощи. Если угроза разоблачения все еще висела над ним, он, по моему мнению, должен был сделать все, что от него потребуют.

Роджер говорил, что Марджори держала Конрада на крючке, что он всегда уступает, стоит ей только нажать на него.

Я сам, по собственной воле, не осознав возможные последствия, дал согласие попытаться выяснить, сколько и кому должен Кит, а также узнать, какое давление может оказывать на Конрада предполагаемый архитектор новых трибун, оказавшийся Уилсоном Ярроу, о котором мне что-то было известно, но что, никак не припоминалось.

Использует ли меня Марджори, гадал я, чтобы получить факты, которые усилили бы ее хватку в управлении семейством? Настолько ли она хитра, чтобы догадаться, что может заручиться моей помощью, если использует мою заинтересованность в процветании ипподрома? Неужели она такая умница, а я такой уж простофиля? Возможно, так оно и было.

Я все еще верил, что она искренне хочет, чтобы ипподром процветал, даже несмотря на то, что вначале она пыталась использовать меня как инструмент в своей политике отказа от перемен.

Сама Марджори не стала бы, да и не могла взрывать трибуны. Если с моей или кого-либо еще помощью она узнала бы, кто это сделал или нанял людей, чтобы сделать это, она совершенно не обязательно, думал я теперь, стала бы требовать публичного или с помощью закона воздаяния по заслугам. Не было бы ни суда, ни осуждения или официального приговора. Стрэттоновское семейство, и прежде всего сама Марджори, запрятали бы еще одну тайну в семейный архив и использовали бы ее для шантажа друг друга. Я сказал Форсайту:

— Когда ты ходил в школу, ты записывался в кадеты?

Он удивленно уставился на меня:

— Нет, конечно же, нет.

— Почему «конечно же»?

— Только круглому идиоту может нравиться маршировать в форме и слушать, как на тебя орут.

— Так начинаются фельдмаршалы.

Он презрительно фыркнул:

— Одержимые властью кретины.

Я от него устал. Мне было ясно, что вряд ли он в своей жизни брал в руку деткорд или саму взрывчатку, — этим могли заниматься мальчики в кадетских отрядах. Форсайт, по-видимому, не улавливал даже хода моей мысли.

В кабинет вошли Кристофер, Тоби и Эдуард, они держались вместе, как будто готовились к бою.

— Что случилось? — спросил я.

— Ничего, папочка. — Кристофер немного успокоился, взглянув на Форсайта. — Полковник просил, чтобы ты подошел туда и показал, где установить краны для воды.

— Вот видите! — со злорадством произнес Форсайт.

Все еще опираясь на костыли, я прошел мимо Форсайта и вместе с ребятами вышел в дверь, и, хотя я слышал, как за мной идет Форсайт, я уже не опасался — и совершенно правильно — никакого нападения с этой стороны. Опасность подстерегала меня у входа в большой шатер, откуда вывалила целая куча Стрэттонов, похожая на свору собак, пытающуюся перехватить меня на полпути к шатру. Мои трое сыновей остановились, они были слишком малы, слишком неопытны, чтобы не спасовать в подобной ситуации.

Я сделал еще один шаг и остановился. Прямо передо мной полукругом выстроились Стрэттоны: слева от меня Конрад, затем женщина, которой я не знал, за ней Дарт, Айвэн, Джек с расквашенным носом, потом Ханна и Кит. Кит стоял от меня справа, и я мог видеть его краешком глаз, что мне очень не нравилось. Я отступил на полшага, чтобы видеть, если он сделает угрожающее движение, и Стрэттоны восприняли это как общее отступление. Они все шагнули вперед, скучившись еще ближе передо мной, и Кит опять выпал из поля моего зрения, для того чтобы увидеть его, мне нужно было специально крутить головой.