Патриция Хайсмит - Незнакомцы в поезде Страница 37

За спокойствием ее слов явно стояло давно принятое решение. Гай мог отказаться от нее прямо сейчас. Эта боль заглушит боль вины.

— Анна, где ты там? — крикнул мистер Фолкнер из дверей кухни. — Мне нужна мята!

— Минуту, пап! Ну что, Гай?

Прижимая язык к небу, Гай думал: «Ты — солнце в моем темном лесу». Но произнести это вслух он не мог и вымолвил лишь:

— Я не знаю…

— Что ж… За себя могу ответить, что сильнее прежнего хочу быть с тобой, потому что нужна тебе сильнее прежнего. — Она вложила ему в руку мяту и кресс. — Отнесешь это папе? И выпей с ним. А мне надо переодеться.

И она зашагала к дому — достаточно быстро, чтобы Гаю не пришло в голову ее догонять.

Гай выпил несколько бокалов мятного джулепа. Отец Анны готовил его по старинке, разливая виски с мятой и сахаром сразу по бокалам и настаивая целый день в холоде, — и вечно спрашивал Гая, пробовал ли он напиток вкуснее. Гай уже не раз пытался напиться, пил до тошноты, но опьянение так и не наступало.

Уже в темноте, сидя на террасе с Анной, он подумал, что знает эту девушку не больше, чем в день, когда в первый раз ощутил трепетное, радостное желание добиться ее любви. Потом он вспомнил о доме в Олтоне, который уже дожидается их приезда после свадьбы в воскресенье, и его накрыла волна прежнего счастья. Он хотел защищать Анну, сделать что-нибудь невозможное, просто чтобы ее порадовать, — и это было самое прекрасное, самое жизнеутверждающее стремление на свете. А если он еще способен испытывать такие эмоции, значит, выход есть. Значит, проблема заключается лишь в части его души — не во всей душе, не в Бруно, не в работе. Надо просто уничтожить эту часть души и стать самим собой.

31

Однако слишком часто скверная часть души теснила хорошую, ту, что Гай хотел сохранить. Спровоцировать наступление могло что угодно: определенное слово, звук, осве-щение, жест, и даже если ничего не делать, не слышать и не видеть, торжествующий внутренний голос мог прокричать что-то такое, отчего Гай приходил в ужас. И свадьба — так старательно подготовленная, такая пышная, чистая, утопающая в белизне одежд и кружев, такая долгожданная — казалась ему самым страшным предательством, какое он только может совершить. Приближалась назначенная дата, и Гай с нарастающей паникой безнадежно думал, не отменить ли все. До самого последнего момента ему хотелось сбежать.

Позвонил старый чикагский приятель Боб Тричер, поздравил и спросил, нельзя ли прийти на свадьбу. Гай сочинил какую-то невразумительную отговорку. Свадьба виделась ему делом Фолкнеров — она должна была пройти в их семейной церкви среди их друзей, и Гай опасался, что присутствие кого-то из своих пробьет брешь в его обороне. Со своей стороны он позвал только Майерса — с которым уже почти не общался, поскольку офис они больше не делили, — Тима О’Флаэрти, который не мог прийти, да трех сокурсников из архитектурной академии, которые были знакомы с работами Гая ближе, чем с ним самим. Однако через полчаса он сам перезвонил Тричеру в Монреаль и попросил его быть на свадьбе шафером.

Он вдруг осознал, что уже год совсем не вспоминал о Тричере и оставил без ответа его последнее письмо. Он думать забыл о Питере Риггсе, Викторе де Пойстере, Гунтере Холле. А ведь прежде частенько заглядывал в гости к Виктору с женой в их квартирку на Бликер-стрит, один раз взял с собой Анну. Виктор был художником, прошлой зимой он присылал Гаю приглашение на свою выставку. Гай не пришел и даже не извинился. Он смутно помнил, что Тим как-то приезжал в Нью-Йорк и звал его пообедать. Это случилось как раз в то время, когда Бруно преследовал его звонками, и Гай тогда сослался на дела. Если верить трактату «Теология Германика»,[10] древние германцы решали, виновен человек или нет, в зависимости от того, много ли друзей готовы за него поручиться. И кто поручится за него теперь? Он никогда не уделял друзьям достаточно времени, да они и не ждали от него особого внимания, но теперь избегали его, инстинктивно чувствуя, что он недостоин их дружбы.

Утром перед церемонией Боб Тричер был с ним в церкви. Гай бродил кругами, вызывая в памяти чертежи больницы, цепляясь за них как за последнюю соломинку, единственное свидетельство своего существования. Больница удалась на славу, Боб Тричер ее хвалил. Гай доказал, что еще способен творить.

Боб оставил попытки завязать разговор и сидел, сложив руки на груди; на его круглом лице застыло любезно-рассеянное выражение. Он думал, что Гай просто волнуется. Ему было невдомек, какие мысли у друга на душе. Гаю постоянно мерещилось, что люди видят его насквозь, хотя он понимал — это не так. В том-то и заключался весь ужас происходящего. До чего легко можно скрывать свою истинную личину! Гай ждал начала свадьбы в маленькой каменной комнатке с высоким зарешеченным окном, и она представлялась ему тюрьмой, а гул голосов снаружи — ропотом взбешенной толпы, готовой взять тюрьму штурмом и собственными руками учинить над ним расправу.

— Ты, случайно, выпить не прихватил?

Боб подпрыгнул на стуле.

— Прихватил, конечно! Надо же, карман оттягивает, а из головы вылетело!

Он поставил на стол бутылку и подвинул к Гаю.

Боб был человеком скромным, но жизнерадостным, в свои сорок пять убежденным холостяком, целиком посвятившим себя профессии.

— После тебя. — Он кивнул Гаю на бутылку. — Давай-ка выпьем с тобой за Анну. Красивая у тебя невеста. — Он улыбнулся и тихо добавил: — Прекрасна, как белый мост.

Гай смотрел на откупоренную бутылку. В голосах за окном теперь звучала насмешка; над ним и Анной глумились. Бутылка тоже была частью всеобщего веселья, комический зеленый спутник традиционной свадьбы. Гай пил виски на свадьбе с Мириам. Он схватил бутылку и швырнул в стену. Удар и звон осколков на секунду заглушили уханье труб, голоса, дурацкое тремоло органа.

— Извини, Боб. Извини, пожалуйста.

Боб таращился на него во все глаза.

— Ничего, тебе простительно. — Он улыбнулся.

— Вовсе мне не простительно!

— Слушай, старина… — Боб явно не знал, смеяться ему или сохранять серьезную мину. — Ты тут посиди, я сейчас за другой сбегаю.

Не успел он открыть дверь, как на пороге возник Питер Риггс. Гай представил их друг другу. Питер ехал на эту свадьбу из самого Нового Орлеана. А вот на свадьбу с Мириам тогда прийти отказался. Он терпеть не мог Мириам. Виски у него поседели, однако улыбка на худощавом лице так и осталась мальчишеской. Гай коротко обнял друга, снова чувствуя, будто двигается по проложенным рельсам, — как в ночь убийства.

Боб заглянул в дверь и сообщил:

— Пора.

К алтарю вело двенадцать ступеней. Гай смотрел на лица людей и видел в них обвинение. Все притихли от ужаса, как Фолкнеры тогда в автомобиле, когда он чуть не сбил ребенка. Неужели никто не вмешается и не прекратит этот фарс? Сколько можно ждать?

— Гай! — прошептал кто-то.

Он считал ступени. Шесть, семь…

— Гай! — Откуда-то слева, тихо и четко.

Две женщины оглянулись в сторону нарушителя тишины. Гай посмотрел туда же. Там стоял Бруно. Не кто иной, как Бруно.

Гай быстро отвернулся. Ему мерещится? На губах Бруно играла довольная улыбка, серые глаза впивались как иголки. Гай машинально считал ступени. Десять, одиннадцать… Перешагнуть через третью и четвертую… Легко запомнить: раз-два-пять-широкий-шаг. Затылок покалывало. Значит, Бруно ему не привиделся, он действительно смотрит сейчас в спину? Гай молил Бога не дать ему потерять сознание, а внутренний голос кричал, что лучше уж потерять сознание, чем жениться.

И вот он у алтаря, рядом с ним Анна, а за спиной Бруно, и это не просто стечение обстоятельств, это вечное состояние, в котором ныне проходит его жизнь. Бруно, он и Анна. И рельсы. Они будут двигаться по рельсам, пока смерть не разлучит их. Вот его наказание. Куда уж суровей?

Все вокруг кивали и улыбались, и Гай кивал и улыбался, как болван. Свадьбу устраивали в загородном клубе, после церемонии был фуршет, все пили шампанское, даже Гай. Бруно растворился. Гая окружали безвредные морщинистые старушки в шляпках и облаках духов. Потом миссис Фолкнер обняла его за шею и поцеловала в щеку, и за ее плечом Гай увидел, как Бруно нагло вваливается в дверь — с той же ухмылкой и тем же острым взглядом. Бруно зашагал прямиком к нему и остановился, раскачиваясь на пятках.

— Прими мои… э-э… наилучшие пожелания. Не мог пропустить это счастливое событие! Надеюсь, ты не против.

На нем был новый габардиновый костюм василькового цвета с широкими, как у смокинга, лацканами.

— Пошел вон. Сейчас же.

Улыбка сползла с лица Бруно.

— Я только вернулся с Капри, — произнес он хрипло. — Хотел узнать, как твои дела.

К Гаю подплыла очередная надушенная тетушка Анны с объятиями и поздравлениями. Гай пробормотал что-то ей в ответ и попытался уйти.