Василий Ардаматский - Возмездие Страница 37

Большевистская «Правда» запрещена. Отдан приказ об аресте Ленина, приказано расстрелять его на месте. Этот беспощадный террор был организован Временным правительством при прямой поддержке эсеров. Этот факт историей установлен, и остается только напомнить, что в то время Савинков был самой активной фигурой как во Временном правительстве, так и среди эсеров.

Однако террор оказался бессильным против неумолимо надвигавшейся пролетарской революции — большевиков, В. И. Ленина убрать с политической арены не удалось. Русская буржуазия, ее политические слуги и иностранные советчики пришли к единодушному мнению о необходимости поставить рядом с Керенским — а лучше вместо него — сильную фигуру, способную на самые решительные действия. По выражению одного из главных политиков русской буржуазии Милюкова, «в пороховой атмосфере того времени надежды и упования России невольно устремлялись к миру сильных людей армии». Сам Керенский, отлично понимавший, что единственной реальной опорой и для него может быть только армия, тоже пришел к решению искать верного помощника из военной среды.

Генерал Лавр Корнилов возник и был стремительно возвышен, на первый взгляд, внезапно. Вдруг Керенский сначала назначил его главнокомандующим Юго-Западным фронтом, а вскоре и всей русской армией. Причем никогда раньше Керенский генерала Корнилова не знал и познакомился с ним во время поездки в действующую армию. Знаменательно, что и Савинков, находясь на Юго-Западном фронте, тоже «нашел» там именно Корнилова, увидев в нем «личность с перспективой». Но, может, генерал прославился как военачальник? Отнюдь. Его военные заслуги, как говорится, оставляли желать лучшего. Их попросту не было. Мало того — он только недавно сбежал из немецкого плена, и в статьях о нем этот побег фигурировал как его главный подвиг на войне. Вот как характеризовал Корнилова хорошо знавший его комиссар Северного фронта Станкевич: «…судьба не дала ему возможности доказать свои стратегические таланты: отступление из Галиции выявило его личное бесспорное мужество, как и бегство из плена; лавры взятия Галича оспаривал у него, и, по-видимому, не без оснований, Черемисов. Несомненно слабой стороной Корнилова была неспособность, неумение наладить административную сторону дела, подобрать себе сотрудников: его ближайшие сотрудники в Петрограде постоянно жаловались на его неспособность работать и руководить делом, на тяжелый характер и даже мелочность; а между тем выбор помощников зависел от него самого. При старом строе он не мог двинуться дальше дивизионного командира…»

Словом, совершенно ясно, что Корнилов был вознесен на высший военный пост не по его чисто военным данным. Но тогда по каким же?

На фоне растерявшегося, перепуганного и разъяренного революцией генералитета Корнилов произвел на Керенского впечатление прямотой суждений и солдатской решительностью. Он и разговаривал повышенным, громким голосом, отрывистыми фразами, будто командовал на плацу. Во время посещения Юго-Западного фронта, беседуя с Корниловым, Керенский пожелал узнать мнение генерала: можно ли исправить положение на фронте?

— Все можно сделать! — рявкнул генерал.

— Но почему же не делается? — спросил Керенский.

— Потому, что штаны с лампасами даны высшим генералам не для того, чтобы в них накладывать от страха перед крикунами и изменниками, — громыхнул генерал без тени улыбки, и для сверхвпечатлительного Керенского это оказалось вполне достаточно.

Знал ли он, подписывая приказ о назначении Корнилова командующим фронтом, что генералу по его данным еле-еле под силу командовать дивизией? Знал. Его предупреждали об этом…

— Интриги, — говорил Керенский. — И они не понимают, что сейчас нужны не академики, а решительные командиры.

Горячо одобрил назначение Корнилова Борис Савинков, которого Керенский в это же самое время забрал к себе в правительство и сделал своей правой рукой. И когда на узком совещании у Керенского кто-то из министров заметил, что назначение Корнилова кажется ему несколько поспешным, вскочил Савинков.

— Революция — это стремительность! Пора это понять! — заговорил он напряженно повышенным голосом. — В отличие от вас, мы с министром-председателем Корнилова знаем. Или вы посоветуете подождать, пока узнаете его вы? Но для этого надо, господа, поехать на фронт. В общем, министру-председателю и России генерал Корнилов нужен, как надежда, без которой нельзя идти вперед!..

Корнилов о решительной поддержке его Савинковым, конечно, знал, и в последующих событиях это сыграет немаловажную роль…

В должности командующего фронтом Корнилов успел прославиться только тем, что потребовал у Керенского ввести на фронте смертную казнь. В историю вошла его телеграмма об этом Керенскому, заканчивавшаяся так: «Довольно. Я заявляю, что если Правительство не утвердит предлагаемых мною мер и тем лишит меня единственного средства спасти армию и использовать ее по действительному назначению защиты Родины и Свободы, то я, генерал Корнилов, самовольно слагаю с себя полномочия главнокомандующего…»

Эта телеграмма не вызвала у Керенского ни гнева, ни самого малого возмущения. Любопытно, при каких обстоятельствах эта телеграмма была получена…

Керенский проводил в ставке совещание командующих фронтами. Генерал Корнилов на нем отсутствовал… Выступал генерал Деникин. Как и многие другие царские генералы, Деникин ненавидел Керенского — он был для них олицетворением революции, перевернувшей Россию с ног на голову и отнявшей у нее монархию, по их мнению, единственную годную ей форму правления. Не понимая происшедших событий, Деникин знал одно: был царь, и солдат был послушен, а теперь солдат взбунтовался…

У Деникина была своя программа действий, и он в письменном виде предъявил ее совещанию. Она сводилась к требованию предоставить армии полную самостоятельность, изъять из нее всякую политику и принять самые крутые меры для укрепления дисциплины. Генерал Деникин тоже был за восстановление смертной казни, но не только на фронте, но и в тылу. На совещании он не пожалел красок, чтобы живописать развал армии, и, позабыв про первый пункт своей программы, где он писал, что армия одобрила Февральскую революцию, вдруг сказал гневно:

— Таков весьма трагический итог революции для армии…

Керенский резко поднял голову и хотел что-то сказать, но Деникин опередил его и добавил:

— Вашей ррреволюции, господин Керенский, и вашей деятельности как главы правительства.

— Я готов выслушать ваши советы, генерал, — с заносчивой покорностью сказал Керенский.

Деникин побагровел от ярости:

— Я солдат, господин Керенский, а не политик, и мои советы вам ни к чему. Могу сказать только, что если бы ваши бесчисленные и, замечу, сильные речи сопровождались хотя бы самыми малыми делами по наведению порядка в армии и стране, мы были бы далеко от того болота, в котором теперь сидим.

Во время этой перепалки вошел адъютант Керенского, вручивший ему телеграмму генерала Корнилова. Керенский прочитал ее и, положив перед собой, обратился к Деникину:

— Спасибо, генерал… — Керенский картинно наклонил голову. — Но здесь сейчас совещание военного характера, и я, разваливший страну и армию своими речами, хотел бы услышать ваше мнение военного, как вы сами выразились — солдата: что же нужно армии вместо моих речей?

Деникин долго молчал, наверно, боролся с собой, чтобы не сказать то, что он на самом деле думал. И вдруг сказал:

— Вся беда в отмене отдания чести, и это уставное правило необходимо восстановить.

Тут уже не могли сдержать улыбок и генералы.

— И все? — почти весело спросил Керенский.

— Это главное… — пробурчал Деникин и сел.

Сделав в его сторону иронический поклон, Керенский сказал:

— Благодарю вас, генерал, за то, что вы хотя бы имеете смелость откровенно высказывать свои суждения…

Это уже прозвучало как издевательство. Насладившись последовавшей за этим густой паузой, Керенский взял со стола телеграмму Корнилова и звенящим голосом, с выражением зачитал ее. Бросил на стол и сказал, взволнованно глядя поверх генералов блестевшими глазами:

— Есть все-таки армия! И есть у нее генералы! И есть у всех нас надежда!..

Вскоре генерал Корнилов был назначен верховным главнокомандующим всей русской армии.

Снова странно: почему Керенский понял Корнилова и не понял Деникина, чьи позиции были одинаковы, — оба они спасение России видели в применении драконовских мер и в армии, и в тылу. Далеко не исчерпывающее объяснение этой странности дает оброненная в те дни Керенским парадоксальная фраза, что «Корнилов дороже десятка Деникиных, потому что Деникин стоит десятка Корниловых». Но нет, история молниеносного вознесения Корнилова не так проста, и не от одного Керенского она зависела. Так или иначе, возвышен был именно Корнилов, как человек твердой руки и готовый к самым решительным действиям.