Инна Бачинская - Лучшие уходят первыми Страница 37

Глава 28

Озарение

Очередной кошмар… Я бесконечно долго падала в черную пропасть. Вокруг была кромешная тьма, полная тоски и страха. Вокруг пролетали какие-то предметы, иногда касаясь меня. И тогда я, невесомая, шарахалась в сторону. Потом оказалось, что я не падаю, а лечу и впереди виден слабый свет. Свет освещал коллекцию Рунге, а перед ней стояла нелепая женщина в парике и черных очках и рассматривала картины в массивных рамах тусклого золота. Ряд картин уходил в бесконечность, в неосвещенное пространство зала. Они перемежались с черными зеркалами, в которых шевелились неясные фигуры – не то люди, не то звери. Картины избражали кубки с красным вином, мертвых птиц, китайцев в пышных придворных одеждах, пейзажи с мрачными полями и клубящимися черными облаками. В центре зала парил в воздухе портрет гнусного ухмыляющегося старика с крючковатым носом. Это был хозяин, старый Рунге.

Сюжеты картин все время менялись, гнусный старик издевательски ухмылялся и подмигивал.

Удушливо пахло чем-то… Запах – тяжелый и густой, казалось, заменял собой воздух. Я стала задыхаться… хватать воздух открытым ртом… Я слышала свое дыхание, стоны и всхлипы…

Тут я проснулась. Рывком села в постели, прижимая руку к сердцу. Запах все еще ощущался, но становился слабее и слабее, пока не исчез совсем. Детали сна стали размываться, и я бормотала: «Рунге… китайцы… картины… картины… запах… запах». Я пыталась удержать в памяти хоть что-то. Запах… краски! Я узнала его! Так пахнет в мастерской художника, так пахнет в доме, когда идет ремонт. Масляная краска!

– Краска… краска… – повторяла я, как заклинание.

В музее пахло краской! Там пахло мастикой для пола, старыми вещами и пустотой. И еще – краской. Картины из коллекции Рунге пахли свежей краской. Я почувствовала запах, когда… подползла к ним поближе. Если бы не та девушка и не Колька… я бы поняла сразу! Старые картины не пахнут! Откуда запах? А если все-таки пахнут, то значит… не такие уж они старые! Я вспомнила папку с надписью «Коллекция Рунге» и восклицательным знаком на столе Людмилы. Она заподозрила что-то… Картины!

Гена Колесниченко вломился в кабинет, как всегда, не вовремя. Капитан Алексеев оторвался от бумаг и неприветливо посмотрел на коллегу.

– Пляши! – сказал Гена, потрясая в воздухе плотным желтым конвертом. – Доставлен нарочным, просьба передать лично в руки господину капитану Алексееву.

Видя, что Федор не собирается плясать, он с сожалением протянул ему конверт. «Вот зануда, приколов не понимает!» – было написано на его физиономии.

Федор взвесил конверт в руке. Судя по весу, фотографии. Он, помедлив, надорвал его сбоку. Гена вытянул шею, сгорая от любопытства. Из конверта выпали и веером разлетелись по столу цветные фотографии. На каждой был изображен модельер Игорек Нгелу-Икиара в самых разнообразных костюмах и позах. Полуобнаженный, лежащий на пестрой леопардовой шкуре, подперев голову рукой; в набедренной повязке, бусах из клыков тигра и веничком из перьев райской птицы, заткнутым за ухо, потрясающий копьем. Блестела гладкая кожа, натертая маслом, сверкали белоснежные зубы в томной улыбке. Игорек в джакузи. Затем на веранде загородного дома с бокалом вина. Игорек в жокейском кепи на лошади. В наушниках перед приборной доской самолета, лицо – сосредоточенное, на плечах яркое золото погон офицера ВВС неизвестной страны.

Гена Колесниченко присвистнул. Побагровевший Федор смел фотографии в открытый ящик стола.

– Знакомый? – невинно спросил Гена и ощерился в мерзкой улыбке.

– Фигурант по делу об убийстве, – пробормотал Федор, чертыхаясь и призывая на голову подлого модельера громы небесные.

Гена Колесниченко не собирался уходить. Он устроился на стуле, где обычно сидят допрашиваемые, и с удовольствием смотрел на капитана. И тут, к счастью, раздался звонок. Федор взял трубку и сказал строго:

– Я вас слушаю, – после чего выразительно посмотрел на Гену. Тот неохотно поднялся с места.

– Федор Андреевич, – закричал в трубке женский голос. – Я знаю, почему убили Людмилу!

«Девица Окулова! За что?» – простонал Федор мысленно. – Здравствуйте, Александра Дмитриевна. Что вы сказали?

– Я знаю, почему убили Людмилу!

– Вы… как вы себя чувствуете, Александра Дмитриевна?

– Я знаю, почему убили Людмилу! Это из-за картин!

– Каких картин?

– Из музея! Из коллекции Рунге!

– Откуда вам это известно?

– Запах краски! Это из-за картин! Старые картины не должны пахнуть, понимаете?

– О каких картинах речь?

– Я же говорю! Из коллекции Рунге… Они же старые!

– При чем тут коллекция Рунге?

– Да как же вы не понимаете! Их украли и подменили! Поэтому запах!

– Вы что, специалист по картинам?

– Нет, – сникла девица Окулова. – Не специалист. Но Людмила… она вернулась к коллекции Рунге… Она узнала, что их подменили!

– Откуда вы знаете?

– Ну… она говорила… – соврала Окулова.

– Неправда! – поставил ее на место Федор. – Ничего она вам не говорила! Вы видели на ее рабочем столе папку с материалами по коллекции! Вы, взломав замок, вошли в опечатанную квартиру! А потом проспали и опоздали, а я ждал вас… сорок минут!

– Неправда! – вскричала Окулова. – Никакой замок я не взламывала! А насчет опоздания… я хотела сразу позвонить и извиниться… честное слово! Но потеряла номер телефона… а потом нашла…

– Если не взламывали, значит, у вас был ключ!

– Туда еще кто-то приходил! – выпалила Окулова. – Я страшно испугалась! А на папке восклицательный знак! И я все время думала… Они мне даже приснились, эти картины!

Федор вспомнил ключ белого металла, найденный в вещах Чумарова.

– Вы его рассмотрели?

– Нет! Я испугалась! А сегодня мне снился сон! Понимаете, все одно к одному! Я была в музее, я хотела…

«Вот и все, – подумал Федор. – Последний кусочек мозаики. После визита в квартиру Герасимовой Чумаров выбросился с балкона…»

– Александра Дмитриевна, извините, я очень занят, – прервал он собеседницу. – У вас очень богатое воображение. Вот и употребляйте его по назначению. Возвращайтесь к вашим переводам и не… – Он хотел сказать: «Не путайтесь под ногами», но удержался и вместо этого сказал: – Не играйте в детектива. Всего вам доброго!

Ну что за нелепая девица эта Окулова!

С этими словами он с силой положил трубку на рычаг. Посидел несколько минут, приходя в себя, и придвинул к себе бумаги. Настроение было испорчено. Он вспоминал гнусную ухмылку Гены Колесниченко при виде фотографий сексуально озабоченного модельера.

– Черт! – капитан хватил кулаком по столу. И девица эта… спящая Окулова… тоже некстати!

Глава 29

«Девушка с розой»

Марина сидела на покосившейся скамейке в глубине заросшего музейного садика. Рядом с ней лежала пачка печенья. Стоял безмятежный летний полдень. Солнце изрядно припекало. Небо без облачка, бездонная ослепительная синева…

Марина откусывала от печенья, задумчиво жевала. Отщипывала кусочки и бросала воробьям. Они оглушительно чирикали. Чириканье воробьев, жужжание пчел над цветущей бузиной и шиповником, шуршание кого-то мелкого – мыши или ящерицы в траве, – уютный музейный садик казался Марине необитаемым островом. Мир людей, предательский и жестокий, остался где-то далеко, за гранью.

Пахла влажная земля, одуряюще благоухала разомлевшая на солнце цветущая бузина, испускал нежные сладкие флюиды куст шиповника с крупными розовыми цветками. Великолепие и гармония царили в маленьком музейном садике.

Марина сняла свое красивое платье и осталась в трусиках и крошечной линялой майке, найденной в кладовке за кабинетом. Рядом со скамейкой раскинулся пышный куст с темно-красными тяжелыми цветками – «разбитое сердце».

«Мое сердце тоже разбито, – подумала Марина. – Я как этот цветок. Мое сердце упало на пол и разбилось…»

Но, вопреки печальному утверждению, Марина была полна умиротворения и даже счастья. Едва не брошенный муж Колька Башкирцев, швед Валерий Рунге… и этот, третий, Рома Мыльников – теплая спетая компания подлецов и жуликов… Все они остались где-то там, в прошлом. А она как принцесса Шиповничек поселилась в заколдованном саду, ключ от которого давно потерялся…

Марина трудилась всю ночь и утро, ползая по полу в своем кабинете, и теперь у нее ныли спина, плечи, руки. Она улеглась на скамейку, подставила лицо солнцу и закрыла глаза. На руку ей, слабо пощекотав, села большая красно-черная бабочка. Марина поднесла ее к лицу. Бабочка внимательно смотрела на девушку круглыми, как булавочные головки глазками, а Марина, в свою очередь, смотрела на бабочку и думала: как, интересно, та ее видит – в цвете? частями? выгнутой или вогнутой?

В кабинете Марины было открыто окно. Легкий сквознячок осторожно трогал бумажки на письменном столе. На полу в тени сохла картина, отмытая Мариной от Колькиной мазни. «Девушка с розой».